«Шкура» и «Капут» Курцио Малапарте: 1001 обед с монстрами

Курцио Малапарте во время Второй мировой
Фотография: из архива автораНедавно в Берлине я разговаривал о Малапарте с одним немецким продюсером, который рассказывал, что они планируют поставить «Капут» в местном «Народном театре» к следующему лету: «Это будет не просто адаптация — это будет экзистенциальная драма о насилии, насилии как таковом. О его аморальной, внеоценочной природе. «Капут», «Шкура» — Малапарте, пожалуй, стал одним из лучших наблюдателей той войны. Сейчас это важно».

То, что в Европе сейчас относятся к творчеству Малапарте с пиететом, — это очень значительное свидетельство. Большая тема для обсуждения — в европейской литературе не так много произведений о Второй мировой войне, где протагонист был бы законченным циником и одновременно действительным участником событий (отсутствие таких произведений в советской прозе — это отдельная дискуссия за полночь). Стоит вспомнить Первую мировую, и картина будет совсем другой. Страх и трепет, священное, которое нельзя трогать руками. В такой ситуации итальянский журналист-бунтарь, оказавшийся посреди наступления немецких армий на восток, неожиданно становится для нас Вергилием, говорящим на одном с нами языке. «Капут» написан в пылу войны, задолго до того, как моральные оценки были определены раз и навсегда.

В действительности у него были уникальные возможности, для того чтобы выполнить эту роль. Во-первых, он был итальянцем — и в качестве репортера союзного государства мог беспрепятственно входить во многие закрытые двери. С другой стороны, в самой Италии уровень его связей был настолько высок, что беспокоиться о контроле оттуда не приходилось. К тому моменту Малапарте был уже очень известным автором, издателем литературных журналов, публицистом, лично знакомым со всеми культурными знаменитостями эпохи. Этакий итальянский рукопожатный Эренбург — Малапарте был старым участником фашистского движения (с 1922 года), и власти использовали его харизму, посылая с дипломатическими миссиями вплоть до 1931 года. Это было «авантюрное сердце» в юнгеровском смысле: участник Первой мировой войны, во время знаменитого марша на Рим он развозил своих иностранных приятелей-журналистов по стране, с гордостью демонстрируя «техничность», с которой фашисты в одночасье пришли к власти. К тридцатым он был уже разочарован их политикой и открыто критиковал Муссолини и Гитлера в своей нашумевшей книге «Техника государственного переворота» — последнего в ней он называет «капризной и мстительной женщиной» от политики. За эту и другие вольности его лишь отправили на пять лет в ссылку, а позже по покровительству зятя Дуче, Галеаццо Чиано, и вовсе помиловали, отправив освещать войну на фронт; Италия — это не Германия, очевидно.

На самом деле в зоне боевых действий Малапарте пробыл не так долго, уже за несколько месяцев его язык наделал ему проблем, и он спешно перебрался в Финляндию, где и провел два года, до падения режима Муссолини в 1943-м. На Восточном фронте ему пришлось несладко — оккупационные сатрапы непременно хотели видеть его своим именитым гостем, но эта компания не принесла удовольствия ни ему, ни им. Большая часть повествования романа «Капут» — это нескончаемое и очень напряженное застолье, где протагонист-рассказчик ведет хрупкую и смертельно опасную беседу в жанре «Тысячи и одной ночи» с хозяевами-убийцами. Война только началась, но и за те недолгие месяцы Малапарте уже стал свидетелем каких-то нечеловеческих ужасов, с которыми его сознание попросту не может разобраться (разумеется, все они померкнут перед более поздними ужасами, которые он никогда не увидит). Автор оказывается, таким образом, в авангарде европейского опыта морального переосмысления реальности — для него буберовское «затмение Бога» уже началось в 1941-м, и ему приходится справляться с этим в одиночку.

 «Я расскажу вам историю — о собаках… О кошке… Знаете, я недавно видел целую сумку глаз сербских четников…» — «О, как ужасно!» — «Как смешно!» — реакция шведских княгинь и нацистских генералов выглядит одинаково неуместной; повествование подчеркивает, насколько обе реакции неадекватны всему происходящему. У протагониста и то и другое вызывает презрение: «и старая аристократическая «гуманность» и новая модная «аморальность». Он начинает язвить, срывается на фарс, он чувствует, как подступает тошнота. Те, кто ожидает увидеть в романе «Капут» описания ужасов войны, будут разочарованы — мы знаем о том периоде вещи и похуже. Важна именно эта ранняя, незамутненная более поздними влияниями рефлексия, опыт европейского интеллектуала, увидевшего бездну — адекватной моральной реакцией на которую может быть только приступ рвоты.

Как пишет современный британский романист Адам Тируэдд, Малапарте очень удобно ненавидеть — он ведь успел пожить и фашистом, и коммунистом
Фотография: architectureofhedonism.chВ «Шкуре», втором романе, автор меняет точку наблюдения — это 1943 год. Теперь он в качестве офицера дружественной итальянской армии участвует в наступлении союзников на Рим. Что лучше: немецкая или английская ковровая бомбардировка? «Да, мы грязные итальяшки — а вы чистая нация американцев-освободителей. Я уже однажды наступал вместе с армией чистой нации…» «Шкура» однозначно ближе к телу для самого автора — мир полуразрушенного Неаполя здесь описан с гораздо большей достоверностью, чем Украина и Румыния в предыдущей книге (там ему постоянно мерещились какие-то дикие татары и казаки-танкисты — извинительный грех для европейского литератора). Истории про то, как мафия торгуется за головы военнопленных, про украденный из порта линкор; проститутки, поголовно перекрасившие волосы в грязно-белый, монументальная сцена извержения Везувия — роман был обречен на мировой успех, в 1981 году по его сюжету сняли совместный итальяно-американский фильм с Марчелло Мастроянни.

При этом забавно, как зеркально повторяют сцены застолий союзного командования соответствующие сцены из «Капут». «Я расскажу вам историю про пемзу… Про парики…» Возгласы «Underbart!» заменены на «Wonderful!», но моральная оценка событий остается такой же незрелой и неуместной, как и раньше. Что остается делать нормальному человеку в окружении монстров-победителей, кем бы они ни были? Шутить, притворяться, плясать паяцем перед умирающим солдатом — и, в конце концов, въезжая в Рим под Триумфальной аркой во главе колонны освободителей, снова сблевать. Перед нами наш современник, не правда ли?