Камерон Синклер об архитектуре как форме благотворительного активизма
В новом веке архитектура решает проблемы, с которыми раньше могли справиться только правительство и армия. Облагораживает криминальные районы, спасает жителей во время гуманитарных катастроф и даже борется с геноцидом. Об этом «Городу» рассказал основатель Architecture for Humanity Камерон Синклер.
- Как вам пришла в голову идея организации Architecture for Humanity («Архитектура для человечества»)?
- Саму идею я придумал очень давно. Еще когда мне было шесть или семь лет и я жил в одном из неблагополучных районов Лондона и много играл в Lego. Но вместо того, чтобы строить космолеты или пиратские корабли, я перестраивал родной район и думал о том, как нам сделать людей дружелюбнее. Строго говоря, я был немного ненормальным ребенком. В 1996–1997 годах я реставрировал памятники Бранкузи в Румынии, а в это
Камерон Синклерже время в Косово шла война. Тема моей дипломной работы звучала примерно так: как людям самим строить себе дома в условиях бедствий. И я подумал, что мы можем перенести эти теории на реальную почву, сделать настоящий проект. Тогда я позвонил и рассказал об этой идее в ООН. Они, конечно, подумали, что я сумасшедший, но пригласили меня поговорить. И так в 22 года я представил свой проект в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке. Мне сказали, что ничем помочь не могут, но поделились контактами нескольких местных организаций в Косово. Постепенно все стало получаться, мы собрали деньги под проект и выиграли конкурс на дизайн. Я стал все больше участвовать в решении разных социальных вопросов на мировом уровне. Вопросы здравоохранения в Африке или вопросы образования в Латинской Америке — в общем, любая география — от Румынии и Словакии до Италии и Афганистана. - Какими проектами Architecture for Humanity вы гордитесь больше всего?
- Например, проект, связанный с Гаити. Я им по-настоящему горжусь. Обстановка была очень непростая: правительства как такового нет, материалов нет, работать некому. В таких случаях нам помогает местное население. В Руанде нам приходится иметь дело с геноцидом, в Южной Африке со СПИДом, и все это было бы совсем тяжело, если бы не инициатива местных людей. Я вырос в части Лондона, которая называется Ремейкери. Там много старых гаражей, которые никто уже давно не использует. И если там застрять, кажется, что завтрашний день уже не увидишь. А люди переоборудовали эти гаражи в места для творческих студий художников, скульпторов, предпринимателей. Все вместе — 16 маленьких компаний, целый культурный центр. И весь проект обошелся им всего в 80 тысяч долларов.
Школа Baptiste Bon Berger на Гаити, где компания Камерона Синклера занималась улучшением санитарных условий
- Как организована ваша работа? Ведь когда в 1997 году вы запустили проект своего архитектурного сообщества, вы сделали это в одиночку. Где вы нашли всех этих архитекторов?
- Я решил, что в моем проекте не будет начальников. Поэтому моя должность называется главный вечный оптимист, сокращенно — CEO (в английском языке аббревиатуру CEO используют для обозначения должности генерального директора — Chief Executive Officer, а здесь Chief Eternal Optimist. — Прим. ред.). Я верю в кооперацию, поэтому даю другим архитекторам возможность быть лидерами в нашем проекте. Просто предоставляю им весь необходимый инструментарий и передаю им бразды правления. Так что архитекторы не просто вместе работают, они управляют нашим проектом. И это сильная перемена в мировоззрении.
- Почему именно архитектура стала тем инструментом, с помощью которого вы хотели изменить структуру города?
- Потому что архитектура приносит людям радость, а скоростные магистрали — нет. И более эффективные транспортные системы не приносят. Никто ведь не скажет: «Я сегодня по такой потрясающей магистрали ехал!» Правда ведь? Зато они скажут: «Мы играли сегодня в чудесном парке», «Это очень красивая школа» и так далее. Так что идея была в том, что эстетика завязана с этикой. И для меня было важным показать то, как мы можем сделать обычные здания красивыми и в то же время полезными.
Центр Football for Hope в Зимбабве посредством интереса к футболу развивает связи внутри общества и, как бы неожиданно это не звучало, борется со СПИДом – здесь же проводят тесты на заболевание
- При этом, сфера вашей деятельности выходит далеко за пределы архитектуры — тут и проблемы с едой, водоснабжением, недостатком энергии. Как их можно решить с помощью архитектуры?
- Мы черпаем опыт у местных жителей. И наши команды не состоят из одних только архитекторов и инженеров. Мы приглашаем к сотрудничеству самых разных людей. Например, когда мы организовали танцевальную группу для детей, мы пригласили балетную танцовщицу. Она умела танцевать, и у нее было чувство пространства. Можно пригласить архитектора, живущего поблизости. Или кого-то из бедного района. И так у вас соберется команда, способная справиться с проблемой.
- Вовлечение населения — важная часть процесса городского планирования.
- Во время нашей дискуссии на Урбанистическом форуме, кажется, ваш мэр меня не понял…
- И это вполне закономерно, ведь в странах с недемократическими политическими системами, особенно не очень благополучных, подобное отношение даже не стоит на повестке дня. Как вам удается создать атмосферу всеобщего участия и заинтересованности?
- Я просто не ставлю правительство в известность с самого начала. Работаю вместе с людьми, а когда проект набирает достаточно силы и уже приходится общаться, например, с мэром, тогда я говорю: «Не беспокойтесь, у нас на проекте занято десять тысяч человек. Просто воспринимайте их как избирателей, и вам будет проще принять то, что мы делаем. Это ведь выгодно и для вас. Можете прийти на открытие и торжественно разрезать ленточку, если хотите». Знаете, что странно? Наши архитекторы работают над проектами в поте лица, но когда доходит дело до групповой фотографии на официальном открытии, они всегда стоят где-то в задних рядах. А впереди оказываются люди, которые пытались нам мешать всю дорогу, — именно они разрезают ленту и говорят красивые слова. Так что вместо войны с системой нужно просто работать в обход нее и использовать дипломатию.
Еще один футбольный центр – на этот раз в Танзании, – совмещающий спортивную и медицинскую функции
- Но ведь правительство может финансировать подобные проекты…
- Все мои проекты финансируются из частных источников. И я ищу для сбора денег самые разные пути, в том числе жесткие. Например, прошу детей помочь — и они продают печенье, горячий шоколад и занимаются мойкой машин, чтобы собрать деньги на наши проекты. Я также привлекаю деньги кинозвезд, звезд футбола, разных компаний и через интернет.
- И ради чего они все в этом участвуют?
В отличие от политиков им не нужно избираться, но у них есть клиенты. Например, вы раздумываете над тем, что вам купить — кроссовки Adidas или кроссовки Nike. Но Nike, например, поддерживает программу помощи детям из бедных районов, и поэтому большинство людей скажет: «Я лучше куплю Nike, цена у них такая же, но они помогают людям».
Один из совместных проектов Architecture for Humanity и Nike называется Gamechangers. В его рамках поддерживаются такие инициативы, как футбольный турнир среди бездомных женщин в Мельбурне
Вам часто доводилось работать на местах катастроф. Как организовать работу в подобных условиях?
У вас в России с этим большие проблемы — вы не говорите о бедствиях. У вас случаются страшные наводнения и подобные им вещи, но, поскольку люди не в курсе того, что происходит, они считают долгом государства или военных заботу о восстановлении. Людям и в голову не приходит, как долго потом приходится все приводить в исходное состояние. А для этого нужно, чтобы архитекторы думали не только о перестройке и восстановлении разрушенного, но и о гибкости и устойчивости возводимых зданий. Во всех наших проектах на Гаити мы действовали по международным стандартам строительства и даже превосходили их. Да, такие новые дома стоили дороже, но они безопаснее, и поэтому люди ими охотнее пользуются. В каждую из построенных нами школ стало ходить вдвое больше детей просто потому, что они безопаснее.
- Если район слишком сильно разрушен, может, вместо того чтобы перестраивать все, лучше людей переселить на новое место?
- Это непростой вопрос. Люди не любят перемещаться. Они привязаны к месту, к наследию, к культуре, к семье. И очень трудно уговорить кого-то просто все оставить и переехать, даже если это необходимо. Люди скорее постараются приспособиться, лучше будут жить в плохих условиях, только бы не уезжать. В некоторых регионах из-за изменений климата нам приходится их переселять. И когда это происходит, людям приходится привыкать к совершенно новому образу жизни — поэтому они, конечно, предпочитают оставаться жить там, где они привыкли. Если, допустим, через пятнадцать лет в Петербурге начнутся постоянные наводнения, вы думаете, люди оттуда уедут? Ничего подобного. Люди тогда только начнут задумываться о том, что можно и переехать.
Зубная клиника в румынской области Джирджиу, построенная Architecture for Humanity. В этом районе безработица доходит до 30%, и до постройки стоматологического кабинета жителям Джирджиу приходилось ездить за 30 километров, чтобы лечить зубы
- Но что делать, если люди, скажем, хотят жить в Москве из-за того, что там интереснее работа, больше культурных мероприятий, выше зарплаты?
- В России двойственная ситуация, и это интересно. У вас есть города, которые пустеют, — с одной стороны. А с другой у вас есть Москва, которая очень быстро растет. Я больше не воспринимаю Москву как единый субъект — она стала полиморфной. Вы ее представляете себе внутри кольцевой дороги, а она — город, состоящий из городов. Примерно как Лондон, город из многих деревень. И никто ведь не ходит гулять в лондонский Сити, финансовый центр города, — это скучно. Все гуляют в Челси или Вест-Энде, во всех этих «деревеньках» внутри Лондона. Я, например, никогда бы не пошел в ночной клуб где-нибудь в центральном Лондоне. И Москве стоит развиваться не с той точки зрения, что «чем больше, тем лучше». Нужно стараться придумать, как сохранить идентичность отдельных районов, чтобы сделать их экономически привлекательными для людей. Я вчера спросил моих друзей, где тут у вас арт-квартал, где район университетов, куда мне идти, если я хочу потусоваться? И мои друзья, извиняясь, предложили поехать за город. Не кажется ли вам это странным? Это всего лишь один пример, но он отражает ситуацию в целом. Поэтому нужно развивать эти микрогорода внутри Москвы. Это метрополис, так давайте воспринимать его так, а не просто как обычный город.
- Но Россия гораздо больше одной Москвы, и городов, которые пустеют, очень много.
- Возьмите Детройт. Это город-банкрот. Если вы думаете, что ваша ситуация уникальна, расстрою вас — в Америке происходит то же самое. Вопрос только в том, хватит ли у вас смелости заявить, что что-то уже перестало быть городом, и не притворяться. Никто никогда не предлагал, как можно «прикончить» город. А может, и стоило бы. Во время своего выступления на Урбанистическом форуме вы сказали, что незначительные по масштабу проекты, на самом деле, оказывают воздействие на стратегическом уровне.
- Но как строительство нового спортцентра приблизит нас к тому, чтобы, например, остановить геноцид в Руанде?
- Мы построили парк для скейтбордистов под Манхэттенским мостом в Нью-Йорке. Там теперь много ребят проводят свое свободное время. И все окрестные магазинчики, которые до этого продавали только кофе и выпечку, теперь стали торговать скейтбордами и разными сопутствующими товарами. А после того как магазины стали всем этим торговать, там стало появляться еще больше людей, и теперь это уже более серьезное место. Я вам рассказал о социальном аспекте, но есть еще и экономический. Скажем, люди используют какое-то помещение, и оно становится центром, из которого вырастают разные мелкие компании и бизнесы. И хоть ситуация в Руанде была очень особенной, для многих проектов по излечению городских пространств методом подобного иглоукалывания необходим подобный эффект — когда изменения начинаются с социального уровня, а потом переходят на экономический.
Открытие Coleman Oval Skatepark под Манхэттенским мостом — разудалая вечеринка вместо церемоний с перерезаниями ленточек
- Но разве дело не в том, что у людей на Манхэттене просто есть деньги?
- То же самое происходит в Гватемале. Подростки-то везде одни и те же — они на улицах, в основном, проводят время. И то, что на Манхэттене много банкиров, ничего не меняет. И в Москве происходит все то же самое. Я, кстати, ни разу за свой приезд на форум не слышал, чтобы тут кто-то говорил о преступности, наркотиках или чем-то подобном. Как будто Москва — город без недостатков и единственная проблема тут — это парковки. Вот уж проблема так проблема! Что в самом деле приходится заплатить за свой мерседес? Мне вас просто до слез жаль, честное слово!
- В наших городах плохая обстановка, а в Африке, между тем, большой потенциал. Потому что там можно объединить вокруг общей цели очень бедных людей.
- В западном обществе никто не хочет говорить о бедных людях, живущих в городах. После урагана «Катрина» каждый день по телевизору показывали людей, которые зарабатывают, скажем, десять или пятнадцать тысяч в год. И остальные были в шоке: «Как это, разве у нас есть бедные? Они есть только в Африке!» Я думаю, это несколько поменяло их представление о том, что такое бедность. Так что, конечно, самые сильные изменения происходят в местах вроде Африки и Латинской Америки, но меня лично больше интересует городская беднота.
Школа Santa Elena de Piedritas – единственная в перуанском городе Талара, – которую сейчас расширяет и перестраивает организация Architecture for Humanity
- И это серьезная проблема для любого крупного города, будь то Лондон или Москва. В Лондоне, например, есть очень приятные районы вроде Кэмдена, Челси или Мейфэр, но есть ведь еще и Брикстон с Кройдоном.
- Там, где русские поддерживают какой-нибудь футбольный клуб, вообще очень все приятно… А за их пределами как раз живут люди, которые совсем не хотят участвовать ни в какой общественной жизни, они хотят жить своим закрытым сообществом.
- Как можно помочь местным властям и людям, которые живут в таких районах?
- Очень просто. Вы придумываете решения, которые шли бы изнутри этого сообщества. Мы работаем с сирийскими и персидскими архитекторами в Сирии. Правительство вообще не в курсе этого, и Америка не в курсе, только местные знают. Когда мы работали на Гаити, мы жили там же, где и местные, чтобы лучше понимать их нужды и запросы. Конечно, мы никогда до конца не поймем, каково это, жить как они, и тем не менее мы останавливались в тех же грязных квартирах, в тех же палатках. Наши архитекторы и инженеры очень сильные и выносливые. Они совсем не похожи на архитекторов в дорогих костюмах. Они готовы жить в любой обстановке.
- Мы недавно обсуждали с человеком, чья работа заключается, фактически, в формировании местных сообществ в Лондоне, что многие приезжие из Пакистана или из Польши существуют очень закрыто. И они вовсе не хотят становиться лондонцами.
- Правильно, потому что им трудно кому-то доверять. Но у их детей все будет по-другому. Это ведь очень по-человечески — бояться незнакомого. Если бы я жил 50 лет в Пакистане, а потом переехал в Лондон из соображений безопасности, я бы никому не доверял. Знаете, забавно, я недавно разговаривал с немцами, и они сказали мне, что сейчас у них растет первое поколение, которое живет без чувства вины. До этого два поколения в Германии постоянно чувствовали себя виновными в том, что произошло. А теперь, наконец, растет поколение, которое считает себя новой страной. И я думаю, что-то похожее происходит с мигрантами. Они переезжают на новую, неизвестную им территорию, и им трудно доверять окружающим. А правительство обычно считает, что это вновь прибывшие должны делать попытку сближения. Но это же некрасиво и высокомерно будет сказать «они сами сюда приехали, это вообще наша страна». Это мы должны сделать попытку сближения, потому что мы уже знаем, как общаться на этой территории. Очень важно осознать, что у нас есть новое поколение архитекторов, которое понимает, что если хочешь что-то изменить, нужно становиться предприимчивым. В нашем обществе предполагается, что богатые люди будут нанимать нас просто за то, что мы такие гениальные. Но на самом деле, если нам по-настоящему небезразлична судьба наших городов, мы сами должны искать работу, и связываться с местным населением, и стараться понять, каковы их нужды и запросы, и как их проблемы можно решить с помощью нашего дизайна. Мы должны отстаивать свои интересы на муниципальном уровне. Так что сейчас приходит время новых архитекторов-активистов. И так и должно быть. Просто потому, что не каждая страна пытается стать копией Уолл-стрит. И вообще с обществом, которое полагает, что только богатство делает людей счастливыми, что-то не в порядке. Критерием должно быть то, как люди друг к другу относятся и в какой среде они живут.
-
А это общественный центр MakiBiz в казалось бы благополучной Японии1/4 -
Центр помогает жителям и бизнесменам региона Тохоку восстанавливаться после цунами2/4 -
Здесь оказывают поддержку предприятиям малого бизнеса, проводят лекции и семинары по экономике, помогают с дизайном и строительством3/4 -
Заявленный бюджет строительства центра MakiBiz – $460004/4
- В России в последние пару лет наметилась явная тенденция по трансформации городских пространств силами самих жителей. При этом инициаторы сталкиваются с определенной проблемой: люди им не верят и не поддерживают их.
- Им нужно объединиться. Семь лет назад я написал книгу «Design Like You Give a Damn» — главным образом для того, чтобы показать западному архитектурному сообществу, насколько это важно. Когда ее напечатали, она стала на целый год книгой по архитектуре номер один в Америке. Ее покупали как никакую другую. Мы выпустили еще одну книгу, и она тоже стала лидером продаж, обойдя книги таких знаменитостей, как Фрэнк Гери и Заха Хадид. А дело было в том, что люди смогли себе представить эти проекты не в теории, а на практике. Конкурсы и все такое — это, конечно, здорово. Но если вы можете продемонстрировать пятнадцать проектов, где архитекторы и инженеры сделали что-то по-настоящему важное на локальном уровне, а также показать, во сколько это обошлось, то городские власти может и решаться выделить на это средства. И начнут, наконец, задумываться о роли архитектуры в жизни их города.