Советы старейшин Гарри Бардин, мультипликатор, 72 года

Учился на актера и снялся в эпизоде «Москва слезам не верит» — а потом стал аниматором, сняв «Летучий корабль» и «Приключения Хомы». В 1988 году за короткометражку ­«Выкрутасы» получил «Золотую пальмовую ветвь».

— В последнее время все разговаривают ­только про детей, про «закон Димы Яковлева». Пикеты у Госдумы в декабре, митинг в январе. Вы за этими событиями следите?

— Конечно, и очень боялся, что мой сын (Павел Бардин, режиссер. — Прим. ред.) будет стоять в том пикете на Охотном Ряду. Там ведь всех повязали, а у него беременная жена. «Закон Димы Яковлева» очень несимметричный ответ на «закон Магнитского». Магнитского сгубили сознательно — взрослый человек шел против коррупции, — он жертва режима. А Дима Яковлев — жертва разгильдяйства приемных родителей, которые оставили ребенка в машине на жаре. Но ведь не с целью загубить они его там оставили? Не для этого же они мальчика из России забрали? Кто-то явно заигрался в политику, но играет не пешками, не фигурами, а детьми. Это, конечно, бессовестно и цинично. Потом, когда считываешь цифры — сто тысяч больных детей, усыновленных и удочеренных в Америке, и на них приходится порядка восьми погибших, — то, конечно, впечатляешься. Но у нас смертность усыновленных детей намного выше. Я всегда поражаюсь — говорят, у нас богатая страна, а, куда ни глянь, всюду кличут: «Помогите больному ребенку», «Ребенку срочно нужна операция в Швейцарии». Все время собираем с бору по сосенке. А у кого собираем-то? Это же не банкиры, не олигархи собирают, а простые люди, которые тянут от зарплаты до зарплаты. Народ наш, в общем-то, неплохой. Не могут быть плохими люди, которые откликаются на землетрясение в Ленинакане или несут игрушки к американскому посольству, чтобы помянуть расстрелянных школьников. Это что-то неизбывное, что ника­кими проповедями и молебнами не намолишь.

— Вы сейчас говорите о фундаменте, который никакими законами не поколеблешь.

— Но нас пытаются расколоть, и в чем-то им это даже удалось. Мы являемся свидетелями гражданской войны в умах, когда одних признают «нашими», а других «не нашими». А я, с одной стороны, не хочу, чтобы кто-то считал меня «не нашим», а с другой — и «нашим» быть не хочу. Да и вообще тусоваться там мне по возрасту не пристало.

— В смысле — тусоваться? Там — это где?

— Там — это на Селигере. Мне это все напо­минает мое детство, когда мы играли в «наших» и «фашистов». Естественно, никто не хотел быть «фашистами», и мы считалочкой определяли, кто ими будет. Считалочкой! А сейчас росчерком определяют: это «наши», а это — хомяки и бандерлоги.

— Как давно все это началось, по-вашему? Ведь на самом-то деле не год назад нас опреде­лили в бандерлоги.

— Это все сурковские дела. Он умный иезуит. Понятие «суверенной демократии» как понятие «фальшивой беременности». Что вообще могут означать эти слова? Демократия или есть, или ее нет. Я помню, был у Савика Шустера на «Свободе слова». И там сидел представитель от «Единой России» — не помню, как его звали, кто-то из первых лиц, молодой руководитель. Савик задал ему вопрос: «А какая у вас программа?» Он ответил: «Поддерживать президента». Я тут же задал свой вопрос: «А если следующим президентом будет Геббельс?» Это же программа лизоблюдов, а не партии! Так оно, собственно, и оказалось: «Единая Россия» свою программу успешно выполняет. Для меня это все удивительно — хотя уже надо перестать удивляться. Мы же сами и выходили в конце 1980-х с требованием отмены 6-й статьи Конституции; что называется, за что боролись, на то напоролись.

— Расскажите про 80-е. Я в позапрошлом году пыталась втолковать дочке, зачем наш друг идет митинговать на Болотную площадь 10 декабря, и не сразу нашла нужные слова.

— Я в 80-е с сыном везде ходил. Ему тогда уже было 16, он что-то понимал. Я обращал его внимание на красивые лица, ко­торые шли по Манежной площади. Ее тогда еще не разрыли. Кстати, заметьте: власть все время разрывает то место, которое кажется ей опасным. Тогда — Манежная, теперь — Триумфальная. Вместо того чтобы расширять дороги, она сужает пространство для оппозиции. В 80-е до полумиллиона человек выходили на шествия. И это были те люди, которые с ночи записывались на полное собрание сочинений Кафки, — интеллигенция, которой был небезразличен завтрашний день. В 90-е и нулевые они куда-то все пропали. Я голову ломал, как же они позволили себя так нагнуть? Понятно, что некоторые вошли во властные структуры, как-то там применились, — но остальные? А потом пошел на Сахарова и смотрю: Боже ты мой, так вот они! Постаревшие на двадцать лет, но несломленные.

— Вы к Ельцину хорошо относитесь?

— Конечно. Я до сих пор общаюсь с его сподвижниками, хорошо знаю Шумейко, Нечаева, Козырева и Бурбулиса. И никто плохого слова про Ельцина не скажет. Когда его тюкали и по телевизору, и в газетах, он, будучи немстительным человеком, никак на это не отвечал. А вот нынешний президент с хорошей памятью кагэбэшника помнит всех. У него есть черный список, и он расправляется со своими врагами. Правда, не очень затейливо.

— Вы активней многих участвуете в протестном движении — и призывали ходить на митинги, и сами на них ходили. Что, по-вашему, изменилось за год?

— 12 декабря позапрошлого года оппозиция устроила круглый стол — Алексеева, Сатаров, Касьянов, Немцов, Рыжков. Я там тоже посидел — послушал, что говорят умные люди. И меня удивило, что у оппозиции всего один лозунг — «За честные выборы» — и вообще нет никакой стратегии. Но разве Путин хочет нечестных выборов? Нет, он хочет честно всех победить. Так и вышло. В прошлом году — опять 12 декабря — я снова пришел на круглый стол. Выяснилось, что на этот раз у оппозиции есть документы, подтверждающие, что стратегия выработана: перевыборы парламента, уход Путина из власти, свободная пресса, два часа оппозиции на телеэкране в прямом эфире и прочие благостные вещи. То есть маниловщина такая. И притом никакой тактики! Как всего этого достичь — непонятно. Предложили бойкотировать сочинскую Олимпиаду — до тех пор пока не выпустят политзаключенных. А кто ее будет бойкотировать? Оппозиционеры с трудом ходят — не то что бегают. Бойкотировать Олимпиаду! Вообще, лидеры нашей оппозиции спустя год вызывают у меня разные чувства. Например, не могу всерьез воспринимать Ксению Собчак. Умная девка, но — как жук-водомерка — то в одну сторону, то в другую. Где «Дом-2» и где проспект Саха­рова? Навальный не тверд в своих позициях. ­Участвовал в акциях Рогозина. И что теперь? Кричать с ним «Россия для русских», будучи евреем? Нет, спасибо, мне это не по пути. Знаете, я учился в Школе-студии МХАТ у потрясающего педагога Абрама Александровича Белкина. Он преподавал русскую литературу, и когда мы разбирали, допустим, монолог Сальери, прибегали студенты со всех курсов. Он выбивал из нас школьные бетонные блоки, заставлял самостоятельно мыслить: «А вы что считаете? А вы как думаете?» Мозги скрипели, так было трудно. Но с тех пор я все отмеряю по Белкину — что ложится на душу, а что нет. Комсомол вот не лег, партия тоже, слава Богу.

— Вы не были комсомольцем?

— Был, конечно, — куда же мне было деться, — но в партию не вступил. И уже, наверное, не вступлю. Я никогда не претендовал на то, что я штучный, непохожий на других людей, но меня никогда не тянуло в стадо. Режиссура — это профессия, не предполагающая стадность. Ты по определению должен быть белой вороной. И чтобы между тобой и твоим фильмом иголки воткнуть нельзя было! Вот ты, а вот фильм — и вы близнецы-братья.

— Давайте действительно к мультфильмам перейдем. Были в последнее время какие-то, ­которые вы с удовольствием посмотрели в кино или по телевизору?

— Давайте не будем о грустном. Я и «Смешариками» не был никогда очарован. Потому что это такой коммерческий проект, отмеченный к тому же правительственной Государственной премией, что в первую очередь плохо говорит о самом правительстве и его вкусе. Понимаете, художник не ночевал в этом фильме! Там по изо­бражению все очень плохо. Скармливать детям такой продукт я считаю очень неправильным.

— Что вообще происходит с «Союзмультфильмом» и прочими мультинституциями?

— Да ничего не происходит. Коматоз. Когда в прошлом году мы были у Путина на приеме и говорили о судьбах мультипликации, он, как профессиональный разведчик, два с половиной часа втирался к нам в доверие. Выслушал нас внимательно, а потом вытащил из внутреннего кармана пиджака отпечатанное письмо про то, что дает 500 миллионов рублей на затыкание дыр в российской мультипликации. Дело даже не в том, что это не так уж и много — и совсем ничего по сравнению с тем, сколько он дает Ро­гозину на вооружение, — а в том, что это было заготовленное заранее письмо. Он играл в искренность, но играл грубовато. Я тогда говорил о том, что нужно не потерять советскую школу мультипликации, что нужны не маленькие дозы-вливания, а большая академия. Но вот ушел из жизни Федор Савельевич Хитрук, потрясающий педагог, а ничего не изменилось.

— Как же выживать? О чем мультфильмы снимать?

— Власти хотят заказного патриотизма на экранах. И главное сейчас — не впасть по этому поводу в депрессию. Я, например, как руководитель студии права не имею на это. Мои коллеги должны ежечасно лицезреть мое оптимистическое рыло, иначе грош мне цена. Если я поведу всех в атаку, заранее предупредив, что все мы погибнем, то это будет означать, что я даже не в депрессии, а просто приболел шизофренией. Есть, конечно, упоение в бою, но не до такой степени. Я верю в оазисы. Вот моя студия «Стайер» — это оазис. И, приходя сюда, я с удовлетворением закрываю за собой дверь, оставляя за ней весь негатив нашей жизни. Это моя территория, я ее двадцать два года тому назад пометил и живу тут по своим законам.

— Проблема в том, что в оазис можете попасть только вы и ваши коллеги. Остальные за бортом. И им даже отзвуков не слышно того, что вы делаете.

— А такое происходит сплошь и рядом. Когда я читаю в газете про какое-то село, где собираются закрыть больницу, в которой врач получает семь тысяч рублей, — да, ребята, где мы вообще живем?! Рублевка и Копейск. Вот он, парадокс жизни! Копейск кричит, а Рублевка не слышит.

— Мы как раз недавно с жаром обсуждали ­новость о том, что «Гражданин поэт» выступал на Новый год в «Барвиха Luxury Village». Быков, как участник проекта, объяснял это тем, что у проекта просто появилась возможность выступить в цитадели «богатеньких» и высказывать им в лицо всю правду о Путине 2.0.

— Быков — это бахчисарайский фонтан. Он меня восхищает! Это же человек из Возрождения. Он спокойно мог бы Родену по­зировать в образе Бальзака и стоять на какой-нибудь площади в Моск­ве голый и в мраморе. Конечно, я знавал людей, которые говорили, что вступают в партию, чтобы одним хорошим человеком в партии стало больше. Они думали, что винтик может что-то изменить в тупой машине. Ни одного примера, подтверждающего их правоту, нет.

— Что вы думаете про Pussy Riot?

— Умные девочки, но, как Солженицын бы сказал, образованщина. Образованны, но не культурны. Ну не пойдет Рихтер в цирк играть Второй концерт Рахманинова. В цирке это не принято. У меня бабушка любила говорить: «Не подобает». Забытое слово, а какой глагол! Так вот, не подобало им быть в церкви. Другое дело, что наказание, которое они несут, несоизмеримо с преступлением. Мне их, конечно, по-человечески очень жаль, и я подписывал это письмо… И «Милость к падшим призывать» — да, это было по плечу Пушкину, но не Путину. Но вообще, знаете, надежда все равно меня не покидает. Власть настолько топорна сегодня, настолько неумна, что я допускаю: в самое ближайшее время она сделает очередной просчет, который выведет людей на улицы. И это будет полной неожиданностью. Революции, как известно, не планируют, они возникают как прыщи, пусть уж Ленин простит мне такие слова. Все произойдет в один миг. Ели-ели — и вдруг: «В мясе черви!» И восстание на корабле. Я не пророк, естественно, но думаю, ждать осталось недолго.