«Золотой петушок» в Большом Звездочет и опричники переезжают в современную Россию

В репетиционном зале Большого собралась труппа. Три корпулентные певицы расспрашивают молодую, как ей удалось похудеть.

— Пневмония, — хвастается молодая.

— Бедная, — качают головами певицы с плохо скрытой завистью.

Кирилл Серебренников поглядывает на часы — западные солисты застряли на служебном. Бас Владимир Маторин предлагает всем спеть. Это означает, что терпение труппы иссякло. Серебренников открывает собрание.

«Золотой петушок» — последняя опера Римского-Корсакова. Она была написана в 1907-м и тотчас же запрещена цензурой. За два года до того Римский-Корсаков с треском был изгнан из Консерватории, после того как заступился за взбунтовавшихся студентов. Потом был «Кащей Бессмертный», которого студенты разучили за девять дней, а на представлении городовые стали опускать железный занавес перед самым носом у композитора. В «Золотом петушке» он воплотил свой гнев и на власть, и на апатичный народ. Либреттист Владимир Бельский сочинил для него «небылицу в лицах», основываясь на сказке Пушкина, — и имитировал Пушкина в обильных дописках. Сценическую судьбу «Петушка» успешной не назовешь. Сперва оперу сочли излишне сатирической (запрет постановки свел композитора в могилу), после революции — недостаточно сатирической. В Большом «Золотой петушок» ставился трижды, в последний раз режиссером Ансимовым в 1988 году, и эта стилизация под сказочную Русь сошла со сцены совсем недавно; в последние годы она проходила в Большом по разряду детских утренников.

— Я спросил: «Вы хотите, чтобы был взрослый спектакль?» — рассказывает Серебренников о встрече с руководством Большого. «Да». — «Вы хотите, чтобы все это звучало, когда зал заполнит буржуазная публика?» — «Да». — «Вы уверены, что не боитесь их реакции?» — «Да». Тогда я решил, что мои руки развязаны.

В аудитории тихо, но внятно звучит слово «секс».

— Ну зачем вы так, — кокетливо обижается Серебренников. — Речь о власти. Вот смотрите.

Художница Галя Солодовникова идет к установленному на всеобщее обозрение макету и выдвигает из глубины черного ящика на первый план золотого петушка. Петушок оказывается двуглавым.

— Смотрите. Дворец царя похож на Георгиевский зал Кремля. Барельефы с ВДНХ, люстры из метро — обобщенный образ присутственного заведения СССР времен упадка. Позолота осыпалась. Лампы перегорели. Начинается спектакль в темноте и в тишине. Первыми появляются уборщицы, восточные женщины.

— Гастарбайтеры, — подсказывают из зала.

— Да, из Таджикистана откуда-нибудь. На галерею поднимаются снайперы. Входит Звездочет — он хранитель двуглавого петушка на колесиках. Когда петушка дергают за хвост, у него шевелятся лапки. Охранники с собаками зачищают здание. Входят сыновья Додона. Один — модернизатор в хорошем костюме с лэптопом. За вторым идут опричники с песьими хвостами на поясе. Начинается Госсовет…

Актуализированная классика всегда была коньком Серебренникова. Семь лет назад постановкой «Леса» Островского он убедил Москву, что старая пьеса может многое рассказать про настоящее. Комедия Островского, сыгранная в декорации, напоминающей дачу номенклатурной брежневской элиты, говорила о России как о вдове, ищущей, на чью бы крепкую руку опереться. В финале вдова походила на Аллу Пугачеву, а молодой мерзавец, которому она простодушно доверилась, — на Путина. После «Леса» Серебренников, избегая настолько же прямых аналогий, рассуждал о стране, шаг за шагом приближаясь к сегодняшнему дню. И подошел вплотную в «Околоноля» и «Отморозках». Можно предположить, что «Золотой петушок» окажется третьей частью трилогии.

— Стилистические задачи такие: уходим от театральности. От вас требуется документальность и максимальная мотивированность. Мы с Василь Серафимычем (дирижер Синайский. — Прим. ред.) договорились, что темпы будут стремительные.

После перерыва все перебираются к роялю. Маторин наконец-то может спеть — у него партия Додона. Время от времени он любовно поглаживает свою бороду — прощается с ней. К спектаклю бороду придется сбрить. Другой Додон — Александр Телига, постоянно работающий и живущий в Польше, уже сбрил свою — вот что значит дисциплина. Первым делом дисциплина предписывает артисту уже на первую репетицию выходить, зная свою роль назубок. Американский тенор Джефф Мартин, который на улице не сумеет спросить, как пройти к Кремлю, выводит роль Звездочета, не заглядывая в партитуру: «Славьен будь, вьеликий цар!» Когда вступает хор, к нему свой голос присоединяет сам Серебренников. Время от времени он останавливает певцов и комментирует.

— Здесь начинается эпизод, который называется «Вручение госпремии».

— Амелфа — женщина породы Матвиенко.

— Что власть предлагает народу? Узаконенный грабеж.

— Что мы тут наблюдаем? Психологию глубокой жертвенности народа и страх: как же мы будем без царя?

По правде говоря, о том, что царь-батюшка нужен русским, как воздух, со сцены говорят многие. Обычно дискутируется вопрос, какая рука лучше — мягкая или твердая. «Золотой петушок» — другое дело: он критикует саму идею государственности, которая, мол-де, имманентна русским. «Ваши мы. Душа и тело. Если бьют нас — так за дело». Со сцены это звучит как сатира. А иначе ли в реальности звучит «письмо четырех» во главе с Михалковым Путину? «России необходим ваш талант государственного деятеля, ваша политическая мудрость. Очень просим вас, глубокоуважаемый Владимир Владимирович…» Ну-ну. «Ваши мы. Душа и тело».

Я ухожу из зала, сталкиваясь в дверях с Александрой Кубас: польская певица будет петь Шемаханскую царицу в очередь с Венерой Гимадиевой. Правильный ход. На ансимовскую постановку «Петушка» ходили по нескольку раз, чтобы сравнить между собой цариц — блондинок и брюнеток, тонких и пышных. Естественно, будут сравнивать между собой и польку Кубас с татаркой Гимадиевой. Я ухожу, не узнав самого интересного. Потому что вопрос не в том, чья возьмет. И не в том, насколько точно опера попадет в сегодняшнюю политическую ситуацию (у Серебренникова — попадет, кто бы сомневался). И даже не в том, как Серебренников, умеющий рассказывать о чем угодно, кроме страсти, интерпретирует любовную линию. «Золотой петушок» — это ведь не голая сатира. Тут два старика, тупой и мудрец, царь и подневольный, в припадке последнего чувства схватываются за молодую таинственную красавицу. Та манипулирует обоими и от обоих ускользает. Конечный вопрос заключается в том, кем Шемаханская царица окажется в расширительном, так сказать, смысле — «Чудом, Добром и Красотой», как ее трактовала любимая певица композитора Забела-Врубель, или чем-то менее фундаментальным. «Гимнастка» в данном случае — не ответ.