Мечты в аренду: закрытие Oldich и роковая судьба Большой Дмитровки

В разное время дня Большая Дмитровка выглядит так, будто это разные улицы. В 8–9 утра в ярком солнце на работу спешат прокурорские: крепко сбитые женщины с кокетливыми сумочками в стразах и мужчины в невыносимых костюмах. Большая Дмитровка уже сбилась с ног в борьбе за их внешний вид государевых мужей: вместо очередного ювелирного только что открылось ателье мужской одежды, — но прокурорские и Совет Федерации все равно безошибочно распознаются в толпе. Я чую иной социум кожей, наверное, потому, что меня когда-то не пустили в прокуратуру в брюках. Дело было в советское время, я была лаборанткой: привезла бумаги из лаборатории экспертизы документов и вынуждена была ждать на проходной; ко мне вышла девушка с некрасивыми ногами и в юбке, забрала бумаги, а я кинулась прочь, радуясь, что никогда не буду здесь работать. Оказалось, что я всю жизнь буду трудиться поблизости.

Сначала это был дом №9 по улице Пушкинской — Президиум коллегии адвокатов Москвы, и на обед мы ходили в таксистское кафе «Зеленый огонек» или в еще несетевую изначальную «Шоколадницу», вечно полную гостей города. Потом моим местом работы стал журнал Vogue в доме №11. Улице уже вернули имя Большая Дмитровка, уже провалился посреди нее в недра и навечно застыл в бетоне «лендкрузер», уже закрылась булочная, и еще не открылся на ее месте магазин Louis Vuitton. Но в арке напротив нас еще каждое утро веселые продавщицы выносили свежеиспеченные эклеры на деревянных поддонах из расположенного тут кондитерского цеха, а на Столешниковом еще работал самый знаменитый магазин «Торты», где был отдел восточных сладостей и кафетерий со столами на длинных ногах. 

Сотрудников издательского дома Condé Nast, обосновавшихся в здании мехового холодильника больше 15 лет назад, на Большой Дмитровке видно за версту благодаря повадкам, одежкам и космополитичному налету. Благодаря им улица изумительно преображается в дневное время. А вечером Большая Дмитровка на короткое время становится очень нарядной и буржуазной: театры принимают и отпускают зрителей, а возле Nobu на местах, где запрещена любая парковка, выстраиваются машины типа «мечта». 

Все эти волны разного вида и назначения людей почти не смешивались во времени. И вдруг открылся «Олдич», и стройные ряды улицы немного вздрогнули и смешались, их потоки будто завертелись в водоворотах. Центром притяжения оказалось удивительное место. То ли магазин, то ли кафе, то ли музыкальный клуб. С одной стороны, там на вешалках рядами висели пахнущие старой пудрой тонкие шелковые наряды с ручной работы кружевами. С другой стороны, в первый же новый, 2013 год туда приехал петь Марк Алмонд. С третьей стороны — повар, переманенный, говорили, из «Марриотта» (повар Федор Тардатьян на самом деле начинал карьеру в ресторане отеля «Метрополь». — Прим. ред.), готовил яичницу лучше, чем в «Симачеве», а на простых блюдах места для еды проверяются как мало на чем. 

Всю жизнь в Condé Nast мне хотелось, чтобы рядом с редакциями было уютное кафе с хорошим меню. Фантазия исполнилась с пугающей точностью: номер дома у открывшегося в 2012 году «Олдича» был вообще тот же, что и у Condé Nast. Я с замиранием сердца первый раз вошла туда: вдруг в исполнение мечты вкралась какая-нибудь ошибка. Например, наглый официантик, который забудет принести сдачу. Или плохая пенка в капучино. Но ничего такого не случилось. Меню было короткое и убедительное, сервис был светским, стулья и столы были правильной высоты по отношению друг к другу (и да, я умею придираться). Бонусом шел невероятный, невиданный, роскошный, викторианский интерьер на двух этажах. Через полгода кафе неизбежно выплеснулось из подвала на первый этаж с шелестящими платьями, и в огромной витрине вместо инсталляций с сухими деревьями встали старинные столы, вокруг расселись люди с серебристыми компьютерами, в шандалах зажглись свечи. Живой этот театр в окне был лучшей рекламой месту. Но «Олдич» уже в ней не нуждался: он сразу стал местом силы всей Большой Дмитровки и не только. 

Маша (Мария Хейвард – бывшая жена Максима Ноготкова, владельца компании «Связной», основателя парка «Никола-Ленивец». – Прим. ред.), владелица этого магазина-кафе, всегда оказывалась неподалеку от своего детища. Она привозила с европейских и американских аукционов шелестящие наряды, занималась вместе с британским декоратором пространствами и счастьем нашей жизни — летней террасой Oldich прямо во дворе мехового холодильника и Сondé Nast. Мы перестали выходить на Дмитровку в обеденный перерыв, все лето прошлого года мы назначали встречи только «на террасе, в арку и направо». Там собиралась самая красивая дневная толпа. Безумная, расточительная, декадентская роскошь царила там: висел багряный атласный занавес с золотыми, кажется мне сейчас, кистями, охапки полевых цветов стояли на столах, свечи в виде женских головок подпирали стопки пожелтевших книг прямо под открытым небом, виноград, привезенный прямиком из Германии, с невиданной в наших краях жизненной силой увивал стены и тянулся к прокурорским окнам. 

Да-да, к прокурорским, ибо с того момента, когда девушкам запрещали появляться в прокуратуре в брюках, она, что твой виноград, разрослась, разветвилась и цепко оплела всю улицу Большая Дмитровка. Погас свет московских негасимых окон или сменился на холодный дневной, исчезли мансарды художников, которые так любили фотографировать из редакционного пентхауса журналисты, закрылся цех веселых пирожниц напротив — там встал деловой центр, полностью заняв собой двор со старыми деревьями. 

«Боже, дай «Олдичу» много денег, чтобы он был тут всегда», — просила я регулярно. Забегала выпить кофе, купить свитер или просто ошеломить очередную подругу чучелом зайца и французской линейкой ароматов в черных вампирских флаконах с черными шелковыми грушами-пульверизаторами. Владелица Маша появлялась иногда со своими безупречно воспитанными красавцами-сыновьями, одетыми в костюмы-двойки, иногда заруливала во двор на открытом «порше» темно-зеленого цвета, всегда была одета в неизменные светло-голубые джинсы и желтые ботинки, курила на ступеньках и улыбалась великолепной фирменной улыбкой. Рассказывала, что второй «Олдич» вот-вот откроется в парке Горького. А потом осенью опустела летняя терраса и не заработала больше никогда. 

За клочок земли, куда вмещалось 10 столов, попросили цену, как за замок во Франции. Багряный шелк исчез, немецкий веселый виноград больше не вьется, и официантки не приносят больше пледы с вышитой буквой «О». Там встали чужие машины за шлагбаумом. А потом закрылся и сам «Олдич». На двери повесили объявление, что он переезжает в парк Горького, но нам-то, нам-то как жить? Больше не толпятся по вечерам на ступеньках люди, вышедшие покурить в антракте на каком-нибудь концерте, не плещет платьем гипсовая Мэрилин в окне, и официантки не приносят куриный паштет и душистый фруктовый чай. Исчезло место силы, и как будто поставлена точка в моей личной длинной истории с этой улицей. 

Чего уж там, бывали у меня на этой улице потери и покруче, но не было печальнее. Я пережила тут открытие нового помещения Президиума московской городской коллегии адвокатов, которое разубрал мрамором и дубом легендарный генерал Дима — Дмитрий Якубовский, и пережила его же закрытие — президиум переехал в другую часть Москвы. Я пережила закрытие «Зеленого огонька», «Шоколадницы», сладкого цеха во дворе, закрытие «Тортов» на Столешниковом — лучшего кондитерского магазина Москвы. Я пережила страшный, как война и бомбежка, ремонт лета прошлого года, когда по ночам автоматными очередями стучали отбойные молотки, а из Совета Федерации до утра сбрасывали по жестяному желобу стекло и бетон в гулкие грузовики. Я пережила превращение Дмитровки в гранитный мавзолей со страшными черными урнами для цветов, о которые каждый день в кровь разбивают икры прохожие, — и зачем надо было расширять тротуары втрое, если их наполовину заставили этими каменными колодами? Я пережила даже закрытие «Симачева» и его возвращение, но не возрождение: так по амнистии, притихший, смущенный, потерявший руку, читай — летнюю веранду, появляется домой каторжник. 

Я даже смогла вынести залихватские, срубленные на скорую руку коробейниковы избушки, которыми заполонен теперь, что ни праздник, элегантнейший когда-то Столешников переулок (или «Столешниковский», как его называли на объявлениях о ремонте безграмотные чиновники). Я вынесла, что прокурорские забрали под себя сначала правую, а потом и левую — обе — стороны парковки на Глинищевском переулке, где я живу. Оттуда я хожу пешком на работу по улице, где исполнились две мои самые несбыточные мечты — сначала я здесь стала адвокатом, а потом журналистом и редактором. Теперь я иду мимо зияющих черным витрин. Прекратила свое существование на Дмитровке парикмахерская «Сакура». Закрылся Look in Cafe, «Кофе Хауз» вывесил объявление «Сдается»; вопиет о сдаче в наем бывший «Стефано Риччи», вместо соседнего с ним магазина — бюро пропусков, угадайте чье. 

Но отсутствие «Олдича» пережить почти невозможно. Будто роскошная женщина отдала чемоданы носильщику и исчезла с перрона, шелестя платьем. Столичный поезд пошел дальше, а мы вдруг увидели, что вокруг пыль, краска облезла, а новые вывески безвкусны, нелепы и провинциальны. 

До 18 мая в Oldich Dress & Drink (Б.Дмитровка, 11) проходит финальная распродажа. Магазин работает с 11.00 до 22.00. Кафе создателей Oldich — Garden — 1 мая открылось в парке Горького.