«В 90-е было посвободнее»: Тимур Мамедов разговаривает с молодыми тусовщиками

Егоров-Кириллов: Вас в 90-е годы называли «хозяином рейва», а потом вы улетели в Гоа делать вечеринки. Как это случилось?

Мамедов: Рейв и транс-вечеринки были тогда схожими по технологии организации — это всегда должно быть особенное шоу, костюмы, место. Но для меня важна психоделическая составляющая: музыканты, одежда, декорации. Культура и искусство, а не просто мероприятие. В конце 90-х клубная культура уже стала массовым московским феноменом — в основном благодаря радио «Станция 106.8». И уровень этой культуры в связи с большим притоком людей со стороны сильно понизился. Людям стала интересна просто дискотека с любым электронным музоном. Поэтому в 2000-м мы переехали в Гоа. Там мы стали интернациональной организацией, обросли, можно сказать, какой-то легендарностью. В Гоа все правильные фрики и субкультурщики и жили, вот даже Петя Буслов недавно там снял фильм «Родина». Мы уже много лет делаем в Индии в сезон крупные транс-вечеринки по 2000–3000 человек. А вы, в принципе, с какого года тусуетесь, чтобы понимать?

Егоров-Кириллов: Где-то с 2000-го.

Кайзер: С 2005-го.

Мамедов: Я это время не застал. Как я понимаю, с 2000-го по 2008-й случилось вот что — гламур убил весь андеграунд. Я уехал, когда гламура не было, приехал — его уже тоже нет, но и андеграунд куда-то подевался. Может быть, потому что все стало доступно. Вечеринок миллион, клубов сотни. В начале 90-х вся тусовка зависала у Богдана Титомира в огромной квартире на Пушкинской. 100–150 человек что угодно могли обсуждать, слушать и делать. При этом все было в новинку. Вертушек в России не было! Помню, как наш человек на BMW к открытию клуба Aerodance вез из Германии Technics 1210, еле-еле как-то проехал таможню, а потом выяснилось, что игл в комплектации нет. И мы точно понимали, что игл нигде в Москве нет сейчас. Даже не вертушки — флюоресцентные лампы казались чем-то особенным. Слово «фейсконтроль» было придумано нами, потому что мы людей именно по фейсу и отсеивали на входе. Если идет бык какой-то, то и фейс не подходит, значит. Сегодня общее музыкальное развитие даже по общепиту чувствуется. 15 лет назад в ресторанах играли в лучшем случае инструментальные каверы на The Beatles, в худшем — шансон, сегодня в самой последней жральне в Медведково вполне себе неплохой хаус можно услышать. Но с прогрессом ушло ощущение секретности и причастности к тайному знанию. Ну ходят в майках с грибами люди, ну и что — это теперь ничего не значит.

Егоров-Кириллов: Мы два года назад почувствовали, что что-то поменялось. Обозначили это ощущение как #newmoscow и запустили соответствующий хэштег. Стали делать домашние вечеринки сначала на 100–150 приглашенных человек с их друзьями. В апреле этого года в особняке Черткова мы собрали почти 2000 гостей. Образовалась критическая масса новой московской молодежи, которая, с одной стороны, любит свой родной город, с другой — глобальные россияне, которые постоянно бывают в Берлине, Париже, Нью-Йорке. Занимаются дизайном, искусством, музыкой, у них свой бизнес. #newmoscow — это про них.

Мамедов: Вы, наверное, под бизнесом имеете в виду все-таки не лесопилку, а парикмахерскую какую-нибудь?

Кайзер: Это не так важно. Они и безработными могут быть, но при этом круто кататься на скейте. Главное, что все на стиле.

Мамедов: Нет, сейчас работать необходимо, поэтому народ совсем не как в 90-е годы отвисает. И выглядит поэтому  по-другому — повыкидывали все свои андеграундные шмотки, потому что надо костюмы Armani вешать в гардеробную. Никто уже не может себе позволить полностью погрузиться в культуру. Я когда в середине 2000-х это понял, придумал «аристофриков». Это такое сообщество, где смешиваются девочки на каблуках и люди, которые после 90-х остались фриками. Богемная тусовка.

Кайзер: «Аристофрик» — хороший термин. У нас дресс-код на «Hypeselecta» называется «Fashion & Love». Важно, чтобы больше людей понимали, что одежда — это продолжение их души, их внутреннего кода. Не только на вечеринках, но и в повседневной жизни. Я такого человека на улице сразу узнать могу.

Мамедов: Может быть, не спорю. Но я скорее говорю о том, что сегодня нет понятия субкультуры. В 2011 году мы даже с Игорем Шулинским на Зимней музыкальной конференции в Сочи делали доклад на эту тему и пришли к выводу, что все — в субкультуре быть немодно. В 90-е люди полностью себя отдавали своей культуре, к примеру — трансу. Помню, наш клуб Aerodance много бандитов превратил в интересующихся и понимающих людей, в корне разрушив их пацанское мировоззрение.

Егоров-Кириллов: Вы в 1994 году открыли Aerodance?

Мамедов: Полноценно клуб начал работать в 95-м, а до этого год это просто было помещение без ремонта. Это вообще было одно из самых успешных московских мест. Каждый выходной мы собирали 1000 человек, то есть заполняли пространство битком. И это был настоящий рейв — безумие, при этом позитивное. Заходишь в субботу, а танцпол битком, половина человек как раз бандиты — голые по пояс, раскачанные, в золотых цепях, девки, короче, с ними. Все со свистками и хором кричат: «Ой, давай-давай-давай». Aerodance, безусловно, сыграл большую роль в трансформации сознания. Я знаю полно людей, которые приходили туда бандитами, а уходили и до сих пор живут рейверами или трансерами. Те, кто обвиняет людей, которые были в братве в 90-е, не знают просто, что такое 90-е годы. По-другому было никак. Сейчас есть куча профессий, а тогда выбора не было. Ты или коммерсант, или братва — корова или дойщик. Так вот, на танцполе был этот самый русский и беспощадный рейв. Да и клуб вообще начался с необычного места, как рейву и полагается, — это было заброшенное крыло аэровокзала. Мы все оформили как психоделический аэропорт — вход был сделан в виде серебристого тоннеля с мониторами, на которых входящих приветствовала стюардесса. Потом за год мы трансформировались уже в транс-клуб с уникальным дизайном, отобранной андеграундной музыкой в исполнении лучших диджеев, с тем самым фейсконтролем, дресс-кодом, своим магазином одежды и дополнительным вторым танцполом. И поперли фрики, постепенно установив приоритет одежды, поведения и менталитета. Потому что так было модно. И братки с их пассиями это поняли и изменились за считаные месяцы. 

Егоров-Кириллов: Мы в эту субботу организуем событие с бельгийскими диджеями и артистами из Тель-Авива на Усачевском рынке — прямо между торговыми рядами, ничего не убирая. Понятно, что гостям удержаться от соблазна попробовать свежие продукты будет трудно. Диджейку и еще пару объектов специально декорируем фруктами и овощами с рынка, чтобы при желании можно было взять парочку себе. И рынок — это невероятно красивое здание, похоже на мадридскую или барселонскую историю, где такие вечеринки пару раз и проходили.

Мамедов: Это очень правильно. У нас так все и началось. Помню «Рейволюцию» в Театре Советской армии, которую мы делали с Богданом Титомиром и Тимуром Ланским. Тогда, в принципе, можно было с кем угодно договориться и все шло за черный нал. Там в театре все уже проржавело, спектаклей нет, актеры без дела сидят, и тут приходят к ним ребята с крашеными головами и говорят: «Давайте мы вам десятку дадим и сделаем здесь вечеринку». Дирекция, конечно, за. Параллельно были рейвы в таких вот необычных местах — на атомном реакторе, в вестибюле метро, цирке, графских усадьбах, казино, и появлялись первые клубы, которые выживали не больше двух лет. Да ни у одного директора документов на помещение нормальных не было. Ощущение захвата пространства как главной составляющей рейва лежало в фундаменте движения в Петербурге, колыбели рейва. Пришли, колонки поставили, вместо стробоскопов фотовспышки на стойках, и народ набился. Все эти танцы начались в сквотах на Фонтанке и просто потом развились в большую историю. Люди были очень сплоченными и искушенными в музыке и культуре.

Кайзер: Мы вечеринки стали делать как раз потому, что почувствовали, что не хватает объединения. Все классные сидят кучками по 20–50 человек, которые никак не пересекаются. В непривычной атмосфере, а не в клубе, которому уже лет пять, людям как-то проще объединяться.

Мамедов: И с другой стороны, если у тебя клуб на 1000 человек, то обязательно должно быть особенное пространство для 100 самых важных, которые составляют ядро. В Aerodance был клуб внутри клуба, мы его назвали Chillout Planet. Пройти туда было невозможно.

Егоров-Кириллов: Как он выглядел?

Мамедов: Это был второй этаж, куда вписались ребята, только что приехавшие из Индии. Они там стали делать майки и рубашки дизайнерские, расписали весь этаж флюро-краской. По сути, это такой интересно придуманный VIP.

Егоров-Кириллов: Мы в одном клубе тоже сделали так. Было основное помещение, а в нем секретный клуб — мы его назвали Speakeasy Club LMAO. Попасть туда можно было, только если вы знали о том, что он существует. Я подсмотрел это в Нью-Йорке. Знакомые дали адрес клуба, я приехал, захожу, а там какой-то херовый бар со странной музыкой и стремными ребятами. На улице при этом тусуются модники. Говорю: «А где здесь клуб-то?» Они объясняют, что нужно зайти в этот самый бар, там туалет, а рядом дверь с табличкой «вход для персонала».

Мамедов: Бутлегерский клуб, понятно. А у нас из того самого Chillout Planet и вырос, в общем-то, чисто трансовый клуб Less, который мы открыли после Aerodance. Он находился в Измайловском лесопарке, на флаерах не было адреса, чтобы попасть внутрь, нужно было заручиться поддержкой трех людей, которые уже в «Лес» ходят. Мы не рекламировали его не только согласно концепции, но еще и потому, что до нас там был ресторан «Лесной», который задолжал какую-то астрономическую сумму Москве за электричество, поэтому светиться особенно было нельзя.

Кайзер: И как вечеринки проходили?

Мамедов: Помню, мы 1 января 1998 года сделали бомж-пати. Толпа от 20 до 30 лет превратилась в бомжей — телогрейки какие-то, треники, вот это все. На улице стояла походная кухня для обездоленных. Подъезжающие машины мыли мальчики, одетые под беспризорников. Охрана тоже себе костюмы придумала. А я, короче, был афганским ветераном на инвалидной коляске. И вдруг где-то в час ночи приезжают менты. Не «маски-шоу», а просто патруль. Заходят три мусора в форме и один в штатском: «Так, позови главного». Владельца, Димы Лисенка, в тот Новый год и на следующий день не было. Так что подкатываю я — а менты в … [шоковом ужасе] полном, потому что они заходят, а там одни бомжи. Каждый в своем стиле: у кого зуба нет, у кого синяки, все говорят странно. Я подъезжаю — здрасте, чем могу помочь. Они такие — что здесь происходит? Я на голубом глазу: райсобес проводит собрание фонда помощи престарелым и обездоленным. Они развернулись и ушли.

Егоров-Кириллов: А «маски-шоу» бывали часто в «Лесу»?

Мамедов: «Маски-шоу» были постоянно, но чаще всего не из-за наркотиков. Или просто деньги из клуба выжимали, или кто-то звезд хотел быстро нахватать. Все кончалось так — ладно, давайте замнем, только с этого дня у вас будет в два раза выше оплата. При этом были смешные моменты, к примеру, в «Лес» ходили тогда люди из думской фракция ЛДПР. Как-то СОБР приезжает, кладет всех на пол на 4 часа, в том числе и помощника Жириновского. Так потом этот СОБР чуть не расформировали там же на месте. Потом, кстати, мы выяснили, что всеми рейдами занималась одна группа сотрудников, которые были потом задержаны в ходе громкого дела об очередных «оборотнях в погонах». Сейчас ФСКН уже поосторожней действует. 

Егоров-Кириллов: Сейчас, мне кажется, больше алкоголя в клубах.

Мамедов: И слава богу. Возраст не тот. Я только за все, что в рамках закона. Народ танцует и бухает. Полиция охраняет нас и ловит мошенников, воров и иже с ними. A в 90-е годы, конечно, посвободнее было. К примеру, наш рейв в «Олимпийском» на 4000 человек спонсировала энергетическая вода «Экстази», поэтому у всех организаторов были футболки «Экстази. Я вас заколдую». Никого это не волновало.

Егоров-Кириллов: Как вы такую аудиторию собрали?

Мамедов: Я сам не знаю! Помню, мы тогда с обязательной братвой поехали к Лисовскому обсуждать рейв в «Олимпийском».

Кайзер: А надо было с братвой ездить?

Мамедов: Иначе бы и говорить не стали. У меня были серьезные ребята, и у него тоже, они там поговорили и позвали Лисовского, поэтому он нас сразу не стал посылать. Но придирчиво слушал. Говорит: «Ну кто к вам придет?» Я: «Ну тысячи две точно будет». Он над столом навис, притом что мой ровесник, и говорит: «Да посмотрите на себя! Никто к вам не придет!» С другой стороны сидел я и Тимур Ланский, сегодня владелец «Чайхоны». А потом в районе 12 часов, когда мы коробками деньги носили, он очень удивился. Как говорится, нервно курил в сторонке и молчал в тряпочку. Внутри люди танцевали вокруг огромных американских горок и аркадных автоматов, крутейший рейв. Рейв «Орбита» мы потом устраивали до 2000 года вместе с собственной радиопередачей «Дети подземелья», которая выходила на радио «Станция 106.8 FM». Никакого фейсбука не было, да и не нужно было — просто выпускаешь людей в костюмах инопланетян на улицу с флаерами. А на флаерах пишешь: «Рейв, тысячи танцующих друзей, диджеи такие-то».

Егоров-Кириллов: Сейчас люди от обычных вечеринок тоже устали и ищут именно что сообщества.

Мамедов: Но даже с сообществами тоже как-то все проще и не так интересно. Вроде есть возможность сделать закрытое событие на фейсбуке, но это совсем не то, как когда мы по телефону 150 человек обзванивали.

Егоров-Кириллов: Думаю, будущее приглашений на частные вечеринки — это Snapchat.

Мамедов: Да, главное, чтобы технология и общая развитость не убивала тайну. Вот мы 2 октября празднуем 20-летие Aerodance, и кроме большого танцпола там еще будет место, куда попасть нелегко. Но вы все приглашены, господа.

Кайзер: Что нужно будет сказать на входе?

Мамедов: Ну это как в анекдоте. «Здравствуйте, а по этому телефону — клуб загадочных людей, это так?» — «Может быть, молодой человек. Кто знает, кто знает…»