Соломенные еноты: как корреспондент «Афиши» стал таксидермистом

Этот материал впервые был опубликован в августовском номере журнала «Афиша».

---

Заяц и зайчиха сидят на золотистом фоне. На ней фата, он в по-клоунски пестром галстуке-бабочке. Дальше заяц один, и, судя по повисшим ушам и пустой бутылке водки, он изрядно пьян; на стене висит копия первой, свадебной фотографии. На третьем снимке заяц вытаскивает спиннингом щуку, которая больше его раза в два. Учитывая, что персонажи композиций — чучела некогда живых зверей, выложенная в группе таксидермистов в «ВКонтакте» серия может служить эталоном плохого вкуса.

Таксидермия в современном виде появилась в XVIII ве­ке. В те времена шкуры набивали опилками и ватой, сейчас надевают на основу из легкого и прочного полиуретана. Пик увлечения таксидермией выпал на Викторианскую эпоху — тогда крупнейшие музеи мира собрали большую часть своих коллекций. В России бум начался в 1990‑е, и до 2014 года спрос на услуги таксидермистов был стабилен, но с падением рубля интерес поубавился: изготов­ление чучела носорога за год подорожало с 400 тысяч рублей до миллиона. Таксидермические изделия, впрочем, успели заполонить страну. Редкие виды сохранены в госу­дарственных коллекциях, экзотические особи из Африки — в частных, головы кабанов висят на стенах ресторанов, а шкуру тигра фотографы засняли на полу кабинета премьера Медведева.

Ведущий научный сотрудник Дарвиновского музея Игорь Фадеев показывает мне превосходную венгерскую гончую. Здоровая шерсть переливается в искусственном свете благородной коррозией, мускулистые лапы помнят долгие дни охоты, однако печальные глаза свидетельствуют о необратимости физиологических изменений. Шея животного покрыта паутинкой белесых шрамов, шкура кажется тоньше рисовых блинов и, очевидно, вскоре порвется. «Можно, конечно, попробовать силикон», — мой собеседник тоже делается печальным, нежно приопускает собачью голову, и та подчиняется. Обмотанный красным флагом конь в углу смотрит в пол, дюжина лисиц траурно молчит из шкафа, бессильное от скорби тело медведя поддерживает коряга. «Это все из-за кислоты — старая технология, собаку уже не спасти», — констатирует Фадеев. Венгерская гончая умерла 60 лет назад.

Ученый тщательно гонит смерть прочь из разговора о таксидермии. «Корреспондент «Афиши» однажды брал у меня интервью: из полуторачасовой беседы напечатали только предложения, в которых был глагол «убивать», — так он объясняет, почему не будет называть вещи своими именами. Чуть раньше я звонил владельцу частной таксидермической мастерской Александру Корсакову с просьбой об интервью. Уговорить его было непросто, Корсаков тоже недоволен своим медиаобразом: «Однажды поговорил с «Московским комсомольцем», так меня в заголовке назвали «убийцей под маской художника».

Тем временем в катакомбах музейного запасника Фадеев демонстрирует якутскую корову. Вид не самый распространенный, поэтому для работы пришлось выписать респуб­ликанского мастера; Дарвиновский по итогам подрядной сделки обеднел на 87 тысяч рублей. В заповедном углу — домашние кошки. «Можно глянуть?» Пауза, как будто я сделал предложение матримониального толка. Ученый хмурится, но отвечает да, и я кручу замок. Черные и рыжие, мурластые и остромордые, бокастые и поминиатюрнее. Правда, сказать «как живые» можно от силы про треть.

— Это кошки еще из 1920‑х.

— Контрреволюционные?

— Научные эксперименты.

В США — стране, где больше всего таксидермистов на душу населения, — и Западной Европе заказы на чучела кошек и собак составляют большую часть дохода мастеров. Стоимость формируется исходя из репутации таксидермиста, сложности работы и цены расходных материалов и варьироваться может от 60 до 1500 долларов за типового кота.

Когда в прошлом году умерла моя кошка, я тоже ­рассматривал вариант увековечить ее в виде шкуры на болванке, однако в итоге решил обойтись кремацией: «Не факт, что ей самой бы понравилось». Тогда я еще не знал, что для российских таксидермистов работа с домашними животными — табу. «Это этический момент, — объясняет при встрече Корсаков. — Используемые для чучел стеклянные глаза не повторят взгляд умершего животного».

На любое табу найдутся нарушители. Александр Сидельников из студии «Лось» имеет опыт изготовления ­чучел кошек, однако заказов мало: «В России не принято». С felis silvestris catus Сидельников будет работать по стандартной цене для некрупного млекопитающего — от 10 ты­сяч рублей. Его клиенты порой бывают недовольны, когда не узнают именно свою особь. Тем же вечером в пивной приятельница, услышав, что я был у таксидермиста, ин­тересуется, во сколько ей обошлось бы чучело ее кота. «Он еще жив, — говорит она. — Но все-таки уже 17 лет».

Этические стандарты таксидермистов устанавливаются на международных и национальных чемпионатах. Жюри большинства соревнований не примет работу, если она изображает страдания животного. Грань тут порой эфемерна. С одного конкурса сняли скульптуру запутавшегося в колючей проволоке оленя, а на другом с успехом прошла работа, изображающая волков, напавших на кабана. Второе важное условие — животное нельзя показывать в ситуации, унижающей его достоинство. Чаще всего по этому критерию отбраковывают излишний натурализм вроде вываливающихся из брюшной полости внутренних органов. Но и здесь есть противоречивые прецеденты: призы давали и за натюрморт из раздавленных на дороге ежей. Тем не менее вся дискуссия ведется вокруг того, встречаются ли в природе те или иные ситуации. Есть ли вообще у животных достоинство, которое можно задеть?

После рассказа о кошках Сидельников упоминает еще одну распространенную категорию заказов, по сравнению с которой зарисовки из жизни мертвых зайцев кажутся чем-то приемлемым. «Один мужик принес медвежий член и попросил сделать на его основе серебряную ложку, — вспоминает таксидермист. — Но когда вернулся за работой, переосмыслил ситуацию: «Я что, получается, чай хлебать из члена буду?!» Среди охотников ценятся ­пенисы медведей и волков, чуть меньше — кабанов, утверждает Сидельников. Как правило, их размещают под головой или черепом животного. Немного стыдно спрашивать, приходилось ли таксидермисту воплощать ту самую матерную идиому, но, к счастью, Сидельников рассказывает сам. «Вот такие они! — мастер отрезает рукой метровый ломоть воздуха. — Даже биту из члена моржа приходилось делать. Спутницы клиентов часто просят показать, но трогать решаются не все».

К антропоморфным сценкам отношение в среде таксидермистов неоднозначное. По словам Корсакова, чаще всего заказывают медведя, держащего в лапах поднос: «Чтобы водку ставить». При этом он сам не осмеливается назвать эту практику дурным вкусом. Сидельников тоже берет заказы на антропоморфов, хотя чаще его просят изготовить ложные патологии вроде двуглавых ворон или гибриды — кабанов с рогами, которых чучельник кличет чертями. Я описываю найденные в «ВКонтакте» примеры очеловеченных композиций еще одному столичному таксидермисту. После третьего эпизода в нем загорается злость узнавания. «Знаю я этого гондона», — скалится он на коллегу. Хранитель Дарвиновского музея Фадеев объясняет популярность антропоморфных традицией и ссылается на работы Уолтера Поттера — британского таксидермиста XIX века, который наряжал котят в платья и рас­саживал их пить чай с печеньем. Желающих поглазеть было так много, что власти Лондона удлинили ближайшую к его музею железнодорожную платформу.

Полностью заменить таксидермические работы голограммами или искусственными копиями в музеях едва ли получится: как объясняет Фадеев, по чучелам разных периодов ученые отслеживают эволюционные особенности видов, а хранящаяся в шкуре ДНК содержит информацию о генетических изменениях — в будущем, вероятно, мы сможем клонировать вымерших животных. Валентина и Оксана, таксидермисты Дарвиновского музея, соглашаются взять меня подмастерьем. Необходимо оформить витрину, имитирующую Сунгирь — стоянку доисторических людей, обнаруженную во Владимирской области. В центре композиции — могила подростков-кроманьонцев, брата и сестры. Вокруг — звери и птицы, которых они могли встречать 25 тысяч лет назад. Не хватает двух тетеревов.

Самца и самку извлекают из запасников музея. Мне придется снять их, привинченных проволокой, с веток, пропылесосить и подкрасить самцу глаза — алая пигментация со временем пожелтела. Даже первый шаг дается с трудом — с птиц начинают осыпаться перья, я чуть не отрываю себе палец плоскогубцами и прошу о помощи. На меня смотрят снисходительно. Присверлив тетерок к сунгирскому дереву, я вспоминаю историю, которую рассказывал Фадеев. Совсем юная американка отнесла скончавшуюся птицу в музей, где ту превратили в чучело, а потом вернулась через 100 лет с праправнучкой. Чучело было на месте, они сфотографировались на память. Я пред­ставил, как тащу правнука в Дарвиновский: «Видишь вон ту птичку? А знаешь, кто покрасил ей глаз?» Меня картинка почему-то не прельщает. Я прошу работу погрязнее.

Шкура курицы породы брама — при жизни она выглядела будто одетой в барскую шубу — пролежала в морозилке около года. Спасибо консервации в мелкой соли, курица пахнет скорее деликатесами, нежели трупом. У меня в руке скальпель, я должен удалить жировую пленку с изнанки — так в чучеле не заведутся насекомые. Требуется найти баланс между прикладываемой силой и углом наклона инструмента. После пяти минут вверенная мне область шкуры вся в мелких дырках, а ароматический спектр сместился ближе к мертвечине — брама размораживалась.

— Тоже выходит не очень, насколько я понимаю.

— Ну ладно, можешь вырезать ей глаза.

Так я нашел свою специализацию внутри ремесла.

Валентина и Оксана рекомендуют мне Анатолия Александрова — технологического авангардиста в мире таксидермии. В центре его студии стоит раскуроченный динозавр, на полках — искусственные головы человекообразных приматов и слепок лица самого Александрова. Рядом сидит чучело небольшого крокодила, пронзенное несколькими шприцами. Смахивает на произведение современного искусства с социальным уклоном, но, оказывается, шприцы нужны для дела — в них состав, поддерживающий форму рептилии. Основная сфера деятельности Александрова называется «пластическая реконструкция биологических объектов», в том числе древних гоминидов, которых он делает по заказу музеев или для выставочных проектов. «У меня два образования, я скульптор и зооинженер, работал на «Мосфильме», где приобщился к дорогим американским материалам». По заказу Дарвиновского Александров три года назад сделал чучело очковой медведицы по кличке Ли, скончавшейся от старости в Московском зоопарке. Она была последней особью в России, но для Александрова помимо статистики важна и история. Ли назвали в честь жены британского натуралиста Джеральда Даррелла, который некогда подарил зоопарку ее ­родителей. Появление на свет медведицы к тому же совпало с кратковременным приездом четы Даррелл в Москву. «Ей было 30 лет, пенсионный возраст, чудовищное искривление черепушки, шкура на заднице протерлась», — вспоминает Александров. Последний факт объясняет, почему Ли запечатлена в сидячей позе, нога на ногу.

У окна возвышается манекен трубкозуба — «Что-то вроде питающейся термитами лысой кошки с хоботом». Череп для модели Александров сделал на 3D-принтере: доступен был только образец с мелкой особи, таксидермист его оцифровал и напечатал в нужном масштабе. Впрочем, пока доступные принтеры позволяют напечатать манекен лишь в виде сложного для сборки конструктора. «Мышь или некрупная птица? Почему бы нет». Еще одна технология, продвигаемая Александровым, — трехмерная фотография объектов на месте добычи. «Всего нужно около 24 фотографий, — прикидывает таксидермист. — И у тебя есть объемная модель». Например, это помогает при лепке или станковом выращивании носов антилоп, у которых очень сложная конфигурация ноздрей.

Таксидермисты не видят в своем ремесле метафизики, несмотря на то что, по сути, предлагают животным вторую жизнь — в мире вещей. Эта жизнь, как и обычная, тоже складывается и заканчивается по-разному. Кажется, судьбы чучел после мастерской — единственная область, где можно однозначно сказать «хорошо» или «плохо».

Исполинский ньюфаундленд по кличке Егор был ­питомцем полпреда СССР в Эстонии Кузьмы Ники­ти­на. Во время войны дипломат отправился в эвакуацию, а собака прибилась к охране одного из московских заводов, где стала чудовищем — откусывала носы, выбивала глаза, вследствие чего была переименована в Буяна. Особенно пес не любил пьяных. Напав на выпившего милиционера, Буян получил пять пуль из нагана, одну в голову, но выжил. После войны собаку возили в гигантской клетке по выставкам, на одной из них он встретил Никитина, снова сделался ласковым и провел остаток жизни на партийных дачах. Сейчас чучело собаки лоснится черной шерстью в запаснике Дарвиновского, его греют с боков десятки других псов поменьше. Пуля так и осталась в голове.

Безымянная лисица и безымянный барсук жили в лесах к северу от Москвы, пока их не застрелил безымянный охотник и не сбыл неким таксидермистам. Чучела сегодня продаются на вернисаже в Измайлово. Они стоят под дождем. Лапы барсука неестественно выгнулись, глаза лисицы будто вытекают, а брыли тянутся к земле, как капли. Юная француженка Алиса садится между лисой и барсуком, хватает каждого за шкирку, выдирая немного шерсти. Алису фотографируют родители.