Польский студент о монстре Москвы, убийстве Немцова и кальянах в доме Наркомфина

Пол Цетнарский

Откуда приехал: Вроцлав, Польша

Я учился архитектуре и городскому планированию в Польше, но никогда особо не интересовался учебой, предпочитал не слушать скучные лекции, а работать в архитектурном бюро. О «Стрелке» я узнал в Киеве, на архитектурном воркшопе, потом прочитал об институте статью в журнале, меня заинтересовали методы его работы, к тому же для нас, европейцев, Россия — это достаточно экзотично. Вся эта история с визой… Ну и вы понимаете, как русские представлены в европейской прессе, а Польша и Россия вообще имеют достаточно непростую историю.

Когда я впервые увидел Москву, я подумал: «Черт, это же настоящий монстр!» — такое здесь все огромное, внутри московской инфраструктуры можно еще один город построить. Первое время мы с моим коллегой по «Стрелке» жили в хостеле на «Кропоткинской», где храм Христа Спасителя. Из моего окна виднелся его купол, и в нем отражалось солнце — свет шел прямо мне в лицо, и я думал: «Москва доминирует надо мной». Ну ок, я сам это выбрал, это было мое решение.

В Москве очень сложно быть пешеходом. Даже если я знаю, куда мне идти и как должен проходить мой путь, я могу потеряться прямо внутри квартала, потому что здесь все такое огромное. Прежде чем куда-то идти, надо всегда изучить дорогу, иначе ты просто не будешь знать, в каком месте перейти улицу: в некоторых местах по 6 полос и никаких светофоров. Кажется, что это город машин: у них есть преимущество в использовании города, такой парадокс.

Сейчас я живу между Старым и Новым Арбатом, в самом центре города. Это такая максимально условная Москва: все бары и сувенирные магазины будто пытаются продать Россию такой, какой она на самом деле не является. Я не жалею, что тут живу — это дает мне понять, как эти улицы отличаются от остальной Москвы. Но если бы я мог выбирать, то жил бы на Китай-городе. Мне кажется, это идеальный район, мне нравятся тамошние бары и места, где я могу зависнуть и читать книги. Я не могу произнести названия заведений, куда меня водят мои друзья, — совсем не понимаю кириллицу, поэтому всегда собираю визитки, чтобы показывать их таксистам. Кстати, кириллица очень красивая! Она меня просто завораживает, каждое рекламное объявление я рассматриваю как картину, так диковинно она выглядит.

Здесь действительно сложно общаться по-английски — слава богу, всегда находится кто-то, кто хорошо знает язык. А у тех, кто не знает, два варианта реакции — либо они ничего не понимают, но все равно очень стараются разобраться и помочь, либо просто слышат английскую речь и сразу такие: «Не, ну на фиг!»

Мое любимое здание в Москве — дом Наркомфина Гинзбурга. О нем мало кто знает в мире, известным он становится только сейчас. Необычное расположение комнат, коммуникаций и других элементов, характерное для коммунальных домов, здесь было представлено раньше, чем в домах Ле Корбюзье — архитектора, которого все знают. Этот дом некоторое время был заброшенным и представлял собой сквот: если вы пройдете по коридорам, то увидите разрушенные стены. Вообще невероятно, что в него можно попасть. Впервые я оказался здесь с экскурсией, которую проводит моя коллега по «Стрелке», и теперь часто бываю здесь в секретном месте под названием Lemon Haze на четвертом этаже. Там только чай и кальян, и попасть туда можно, если сказать на проходной охране название бара. А так тут офисы, и еще проходят занятия йогой.

В «Стрелке» мы готовим исследования о трендах будущего по всему миру, в том числе и в России. Для меня, не знающего русский, это настоящее испытание. Один из таких трендов — общество тотальной слежки, то, как изменился мир в плане безопасности после 11 сентября, после Сноудена, как мы сами следим друг за другом в социальных сетях, а корпорации следят за нами.

У этого тренда есть и сабтренд — относительность правды: есть масса возможностей собрать информацию, но ее подача может изменять восприятие правды самым решающим образом. Стоит только посмотреть, как новости выглядят в Russia Today, на Meduza.io, в польских газетах, по BBC, Al Jazeera и так далее.

Вот, например, убийство Немцова. По моему мнению, во всех городах есть проблемы безопасности и такое убийство в центре могло произойти в любом городе — вспомним взрыв в Правительственном квартале Осло, или Бостонский марафон, или захват заложников в сиднейском кафе. Но у России сейчас целый ряд проблем: ситуация на Украине, обострение внешнеполитических отношений, экономический кризис; плюс это не первое политическое убийство в России — все помнят Политковскую, Литвиненко. Мы любим шпионские фильмы, Джеймса Бонда и это вечное противостояние: Россия против всего мира, Россия против MI6 — все это придает ситуации остроту. Если бы такое произошло в Европе, началось бы расследование, постарались бы узнать, что произошло. В Москве же спекуляции начались в ту же минуту: это было убийство по указке правительства, незаказное, случайное убийство и так далее. После гибели польского президента, который разбился под Смоленском в 2010-м, было так же. Ваша оппозиция немедленно начала на этом спекулировать: якобы польское правительство вошло в сговор с российским правительством, чтобы убить президента. В Европе люди не начинают спекулировать на смертях так сразу и так остро, они немного ждут, потом пытаются найти какую-то сбалансированную позицию. Хотя то, что произошло с самолетом президента, до конца непонятно до сих пор.

Я видел марш в память о Немцове — я не принимал участия в шествии, потому что не имею отношения к этому человеку, но само зрелище было впечатляющим. Я видел, что полицейские там очень корректно относились к людям, помогали выйти из толпы тем, кому это было необходимо. Интересно смотреть на Москву и с точки зрения безопасности. Я, например, недоумевал, почему в метро нигде нет урн и приходится везде таскать с собой свой мусор, но потом я понял, что это связано с печальными событиями в московской подземке.

Я отчетливо помню день, когда рубль начал резко падать: евро дошел до 100 рублей, на табло стали появляться трехзначные цифры. Я же живу в центре и помню, что тогда все пункты обмена работали допоздна, если не круглосуточно. Я шел от метро, и человека четыре спросили меня, где им обменять деньги: они просто кончились в обменниках. Люди покупали по пять телефонов, пока цены не подскочили, творился какой-то Армагеддон. Это было очень сложно воспринять — с одной стороны, это вообще не моя проблема, с другой — это касалось наших местных друзей, поэтому мы, иностранцы, очень беспокоились: что будет со «Стрелкой», что будет с этими невероятными творческими людьми? Хотя кризис, конечно, затронул все слои населения. Я, на самом деле, рад, что был здесь и видел этот момент: я был как гигантский младенец внутри этого мощного процесса — совершенно не понимал, что происходит вокруг. При этом я считаю, что у кризиса есть и прекрасные стороны — вместо того чтобы думать: «Блин, кризис, что делать?», можно консолидировать свои силы, чтобы понять, как можно улучшить ситуацию. Во время кризиса начинаешь думать о том, как быть более эффективным. Я считаю, разные институции, медиа, правительство должны объединить свои усилия, чтобы определить, оформить и представить новую реальность, которая перед нами явится в будущем и с позиции которой мы будем вспоминать: да, была такая проблема в 2015-м.