Русский рейв
Повесть о настоящем рейвере: памяти Алексея Горобия
25 декабря 2014 года умер промоутер Алексей Горобий — человек, единолично создавший образ пресловутой «гламурной» Москвы нулевых. «Афиша–Город» публикует последнее интервью Горобия и воспоминания его друзей и коллег, знавших его настоящим рейвером и человеком.
Последнее интервью Алексея Горобия
«Мне всегда нравилось этим заниматься. Первую дискотеку я с одноклассником Витькой сделал в седьмом классе. Толчком была известная тема — только с восьмого класса можно было ходить на школьные дискотеки. В общем, мы договорились с пионервожатой, на свалке нашли кем-то выброшенную рампу и тащили ее на себе по железной дороге, потому что она не влезала в автобус. Это у нас заняло целый день — реально начали ее нести в два часа дня, а принесли в десять часов вечера. По схемам из журнала «Техника молодежи» спаяли светомузыку. Витька принес из дома катушечный магнитофон «Комета», и мы сделали дискотеку. Все старшеклассники были у нас!
После школы я на какое-то время ушел в коммерцию. Иностранцев пытался «утюжить», золото продавал. Многие тогда с золотом имели дело — по государственной цене оно стоило 2,3 доллара, а продавалось по «шесть запятая два». Я грузился иногда по полкило в день в салоне для новобрачных на Якиманке — представляешь, какие деньги? У меня рекорд был — 2600 долларов за день. В 1990 году! Вдумайтесь!
Я много раз рассказывал, что карьера промоутера у меня началась с аферы. Мы с приятелем пошли на «Mobile» (вечеринка 1992 года. — Прим. ред.). Мне очень понравилось, и я спросил: «Серег, а кто это все сделал — иностранцы?» А он: «Да хорош, какие иностранцы? Вон Тимур Ланский из Института культуры, у него диплом режиссера-постановщика культурно-массовых мероприятий, он и сделал». Так я познакомился с Тимуром, и мы решили что-то вместе сотворить. Помню, я спросил: «А где диджеев, Тимур, будем брать?» А он говорит: «Давай с «М-Радио» позовем!» Кто не помнит, это была одна из двух существующих в FM-диапазоне радиостанций, диджеев на которой звали Супер-Алена и Ваня Ковбой. Мы к ним съездили — они сказали, что все умеют. Но нам было, в принципе, все равно: мы делали одноразовое мероприятие, чтобы денег подзаработать. Только вот не совсем понятно было, как что делать. Это сейчас снял телефонную трубку, и к тебе через час приезжают сто человек охраны. А тогда Тимур взял каких-то ребят из качалки и поставил под видом охранников на вход. А рядом с ВДНХ, сразу за гостиницей «Космос», была Мазутка — самый криминальный район Москвы. Так вот, на наше мероприятие в павильоне «Космос», которое мы назвали «Гагарин-пати-3», пришла вся Мазутка. И наши охранники, как только увидели этих урок, рецидивистов настоящих, просто отошли в сторону. Я своими глазами этого не видел. Помню только: послышались какие-то хлопки, я хватаю нашу кассу, которая состояла из одной картонной коробки, и бегу на крышу «Космоса». В общем, денег мы тогда толком не заработали, но зато я понял, что заниматься чем-то подобным мне интереснее, чем золото перепродавать.
И мы с Тимуром начали строить «Пентхаус». Я как раз ушел от девушки и стал жить в строящемся клубе. Я же по образованию строитель, мне интересно: с утра встаешь, а стройка уже идет. И вот в одну из осенних ночей слышу: беготня какая-то… А у нас были охранники — два деда. Так вот, они поставили растворитель в уголок, а рядом повесили на стену такой лист со спиралькой внутри — сейчас, по-моему, их запретили уже, — в розетку втыкаешь, и лист греется. Один из охранников взял и носки свои на него повесил. Лист коротнул, носки загорелись, растворитель в уголке вспыхнул — в общем, начался пожар. Я бегу, штаны на ходу застегиваю, кроссовки, как сейчас помню, New Balance у меня. Прибегаю, а там два этажа уже в огне и третий гореть начинает. Но у нас же везде огнетушители. Я схватил один, сорвал чеку, направил струю на огонь, а пожар мне тьфу в ответ, просто ноль эмоций. Меня это, помню, больше всего поразило. Я-то думал, одним огнетушителем полдома можно затушить.
Короче, побросал я в полымя все огнетушители, что были, и вызвал пожарных. Выскочил их встречать на Каретный Ряд в кроссовках на босу ногу, в майке и вижу, как они уже едут ко мне. Подъезжают, начинают выгружаться — они мне показались огромными в своих шлемофонах, как сказочные персонажи, рыцари. Я бегаю вокруг них: «Дяденька, там, дяденька, пожар». А они меня своими варежками огромными отодвинули и говорят: «Мальчик, отойди, не мешай, мы сейчас все сделаем». И спокойно, не торопясь, все потушили. Месяца за три до открытия пожар этот был. Самое интересное, что мы клуб уже почти достроили и даже протопили. И за одну ночь он весь покрылся толстым слоем льда. Но надо сказать, мы все активизировались, взяли в руки кирки, лопаты — и все разгребли. Через три месяца на открытии в уже заново протопленном «Пентхаусе» выступал какой-то коллектив — девушки с голыми сиськами.
Для нового поколения все, что мы делали, — попса. Почему так? Я давно понял: если хочешь найти ответ, проецируй вопрос на себя. И я стал вспоминать. Например, клуб «Птюч». Играет, скажем, Ваня Салмаксов, и вот случайно туда заезжает гиперпопулярная Мадонна. Хочет спеть, Салмаксову говорят: «Вань, ты сейчас не играй — она петь будет». Вот что я буду делать в такой ситуации? Естественно, буду кричать: «Уберите Мадонну, оставьте Ваню в покое». У каждого поколения своя религия. И для хипстеров то, что делали мы, — попса. Как для меня Мадонна двадцать лет назад.
Раньше было много романтики, она во всем проявлялась. Например, утром во вторник идешь по улице — и ощущение, что ты принадлежишь к какой-то отдельной касте. Ты странный, веселый, гуляешь по Москве в то время, как все остальные идут на работу. И можешь смело общаться на любые темы с друзьями — все равно никто не поймет. Мероприятий тогда было мало, все на них стремились попасть, послушать музыку, поклубиться. И так было до тех пор, пока все не переросло в жесткую коммерческую историю. Правда, не шибко выгодную.
Наша страна отличается от других тем, что у нас нет молодежи, которая может потратить пятьдесят долларов за вход в клуб. Клубы работают вхолостую. Возьмем тот же же фестиваль Burning Man в США, на который билет стоит 380 долларов. Публика — средний класс, готовая потратить за уикенд две-три тысячи. Помнишь, в фильме «Казино» герой Роберта Де Ниро говорит, что прошли те времена, когда казино управляли мы, ребята с улиц, пришли корпорации, стали вычислять средний доллар с человека. Так вот, в России этого не произошло. Никто из серьезных бизнесменов не взялся вычислить средний доллар с посетителя клуба. В бизнес рейв так и не вырос. А Москва вообще отдельная история. Круто как-то сказал Леха Хаас: «Питер ностальгически грустный, а Москва кабацкая». Глядя на то, что сейчас происходит, можно конкретно сказать: кабаки победили.
А вообще, весь этот наш разговор про былое напоминает мне слова из песни Макаревича. Там по сюжету встречаются два рок-н-ролльщика:
«А помнишь, Мишка семьдесят второй,
И психодром, и сейшен в «Лужниках»?
Как двери вышибали головой,
Как фаны нас носили на руках?»
Запись интервью была сделана летом 2014 года для проекта Олега Цодикова «Made In Dance».
Горобий в воспоминаниях друзей
«В 1992 году мы с Лешей сделали «Гагарин-пати-3». Про питерцев и про их «Гагарин» мы знали лишь со слов нашего друга Лелика, который бывал в сквоте на Фонтанке, а нам потом рассказывал про то, как люди проигрывают на вертушках виниловые пластинки, как мелодии одна в другую переливаются, как сказочной красоты девушки под это танцуют. Для наших неискушенных мозгов это было удивительно. Наша вечеринка была 1 июня — на следующий же день после открытия дискотеки «У Лис’са» в «Олимпийском». По такому случаю ночь мы с Лешей провели, прохаживаясь по стоянке вокруг спорткомплекса и раскладывая флаеры под автомобильные дворники. А потом было страшно: мы ходили по павильону «Космос» с карманами, набитыми деньгами — выручкой от входа, а в час ночи нанятые нами девять борцов перестали справляться с потоком людей, и огромная толпа рванула вовнутрь. Думаю, именно после этого у Леши появилась страсть к «змеевикам» — металлическим ограждениям на входе, чтобы люди стояли, вытянувшись в шеренгу.
Собственно, на «Гагарин-пати» мы лишь тренировались. Уже тогда главной нашей мечтой был клуб. В марте 1994-го мы открыли «Пентхаус» в «Эрмитаже». Директором сада был мой товарищ из ГИТИСа Андрей Кебал. Он сдал Свете Виккерс бывший ресторан «Русалочка», где она сделала клуб «Эрмитаж», а нам посоветовал забрать либо Щукинскую коробку, либо Зеркальный театр, в котором когда-то Шаляпин пел Мефистофеля. Коробка была вся загружена декорациями, которые туда свозили со всей Москвы, а в театре висела огромная хрустальная люстра и были очень красивые ложи; там мы и сделали клуб. «Пентхаус» строился девять месяцев — Леха в клубе практически жил. Я и сам не лентяй, но до Леши мне всегда было далеко.
На данный период времени в России нет человека, который бы достиг в клубной культуре большего, чем Горобий. Вообще, я до конца не верю в то, что произошло. Я спрашивал людей, которые занимались всеми этими грустными мероприятиями — перевозкой тела, похоронами, — никто так четко его в гробу и не видел, понимаете? А зная масштаб Лехиной фантазии, его решимость совершить достаточно продуманный и в то же время смелый поступок, не исключаю, что все не так трагично, как думают. Хочется в это верить».
«С Лешей нас познакомила моя старшая дочь в «Пентхаусе». В следующий раз мы увиделись уже в «Титанике». Дело шло к открытию, и мы очень много работали. Помню, меня удивило в нем не то, какой он был быстрый, а, наоборот, — какой медленный. В смысле — как он кропотливо относился к деталям, как любил планомерно все записывать. «Так-так-так, подожди секунду, вот этот пункт мы не доработали». Меня больше эта черта в нем поразила, чем та реактивность, которая, конечно, всегда бросалась в глаза.
Как-то под Новый год мы увлеклись изобретением флаера и в какой-то момент додумались до такого нестандартного решения: сделать приглашение в виде огромной коробки в форме сердца, гремящей леденцами. Но то ли коробки были дорогими, то ли конфеты… Мы посчитали, и вышла очень приличная по тем временам сумма. Наш коммерческий партнер, который всегда нас выслушивал, отреагировал резко. Возможно, даже для него это было дорого, а может, ему просто эмоционально трудно было согласиться на коробку в виде сердца. Он сказал: «Денег не дам». Мы переглянулись, и, несмотря на то что сбережений ни у кого из нас в середине 1990-х не водилось, сделали коробки за свои деньги.
Я уверен, у всех, кто с Лешей работал, есть похожие истории: он всегда готов был отдавать всего себя делу, гореть и зажигать окружающих. Он был одним из лучших, кто делал этот праздник жизни. Можем еще сто двадцать названий придумать тому, чем Леха занимался. Можем словосочетание это использовать или не использовать, соглашаться с ним или не соглашаться, произносить его со стебом, с сарказмом или с уважением. Суть не меняется: Горобий был одним из немногих, кто в 1990-е и в нулевые умел создавать настоящий праздник жизни».
Клуб «Титаник», 1997 год
«Леша солнечный был. Я когда произношу про себя «Леша Горобий» — как будто яркая лампочка где-то включается. Мы познакомились в «Эрмитаже» в начале 90-х. Вообще, у нас, у питерцев, отношение к москвичам всегда было с холодком. Особенно после того, как они провели «Гагарин-пати-3», после чего стало окончательно ясно, что это обычное выколачивание денег из бренда. Мы не были против, что кто-то украл нашу идею, но нам не нравилось, что люди не могут придумать что-то новое. Потом я, конечно, все простил, и мы просто все дружили.
Заслуга Лехи состоит в том, что он первым четко понял: люди устают от клубов. И после «Шамбалы» он не стал влезать в фундаментальную стройку с серьезными инвестициями, а сделал клуб-трансформер. «Зима» — это же был сарай огромный, бывший клуб «Пилот», который был арендован на какой-то незначительный срок. Леха пригласил рабочих, которых еще я в свое время в «Титаник» подтянул, — настоящих театральных мастеров, которые сколачивали декорации для Большого театра. Я думаю, что именно они подтолкнули его к мысли, что надо не клуб строить, а ставить спектакль. Единственный минус декораций в том, что издалека они кажутся чем-то обалденным, а вблизи видно, что это чистый фейк из пластмассы и полиэтилена. В «Зиме» отвлекающим фактором были четыре огнемета, доставленные из Питера «Речниками» Ромой Грузовым и Тимофеем Абрамовым, и гигантский диско-шар метра полтора в диаметре, который привезли откуда-то из Испании. Шар времен первых дискотек 1980-х годов: такой механический апельсин, который раскрывался, и было видно, что внутри у него светильники. Так вот, апельсин, огнеметы, белая ткань по периметру, танцовщицы в шапках меховых. Собственно, все. Больше ничего не было. Клуб-трансформер — легко собирается, легко разбирается и переезжает на новое место.
Помню, как Леша приходил в клуб «Мост», который я тогда только строил. Смотрел, как я работаю, и говорил: «Алексей, да на фига ты это делаешь? Столько сил тратишь на этот туалет, на эту саунд-систему!» Я удивлялся: «Да почему же?» А он: «Да потому что Москве это не надо! Ей нужны бабы, драгсы и места, где этих баб с этими драгсами можно трахать!» Я отвечал, что не хочу для таких людей клубы строить. А он говорил: «Других в Москве нет! Если хочешь, чтобы клуб приносил деньги, сколоти из фанеры стойло и разливай в нем теплое шампанское!» Звучит цинично, но так и есть. При этом в Лехе не было фальши. Все, что он делал, он делал с чистой совестью. И потому был одним из моих самых близких мне по духу москвичей».
Клуб «Зима», 2004 год
«С Лешей мы познакомились в «Пентхаусе», коллегами стали в «Титанике», а потом знакомство перешло в дружбу. Мы общались с одними и теми же людьми, взрослели на одинаковых вещах. В 2000 году я уехала учиться и на какое-то время перестала следить за тем, что происходило в Москве. Помню, что в один из моих приездов Леша открыл «Лето». За три года, пока меня не было, город изменился. Появился какой-то новый формат, когда диджеи уже были не так важны, как блеск, мишура, ощущение угара и праздника. Помню, Леша, увидев меня в клубе, очень обрадовался, везде провел, все показал. Видно было, что он очень рад нашей встрече, несмотря на то что до этого мы не виделись несколько лет. Тогда он сказал: «Гаечка, в Москве не так много людей, чье мнение о том, что я делаю, мне важно, ты одна из них». Я эти его слова и ощущение, что мы «одной крови» — неважно, где мы и что мы, — помню до сих пор. В Леше вообще была эта личная целостность, особенно в отношениях с друзьями. Вдруг этого человека не стало — и как будто убрали одну колонну из колоннады. И все вроде окей, но чего-то не хватает».
«В 2001 году я сидел без проекта, и Леша пригласил меня работать в «Шамбалу». Он до этого имел дело только с большими проектами — «Пентхаус», «Титаник», а я, наоборот, только с маленькими. Мы решили объединить усилия.
Леше не нравилась наша с Мишей Козловым идея делить посетителей по классам. Леша был за демократию. Но так как мы все хотели получать зарплату, пришлось учиться зарабатывать. Сначала мы сделали только две ложи платными, потом начали продавать качели на первом этаже, потом все остальные столы. Заработанные деньги уходили в дело. «Шамбала» без интертейнмента не жила. Она как индийское кино — стоила таких же безумных денег, как Болливуд. Разница была лишь в том, что индийские фильмы смотрит миллиард индийцев, а у нас такой аудитории не было.
Помню, поехали мы все вместе в Италию. А Леша любил с собой возить все вещи — во-о-от такой чемодан на два дня! Я говорил ему: «У тебя сейчас все развалится». Так и получилось. Когда мы летели с Сардинии на континент, я смотрю — его нет и нет, а самолет уже взлетает, и я не знаю, где его искать, и телефоны не работают. В итоге он со своим развалившимся чемоданом прилетел только через день. И там — а я ведь тоже предупреждал, — ему не дали напрокат машину из-за того, что у него не было международных прав. Нам пришлось брать такси и платить тысячу евро за поездку в Монте-Карло. Или в Японии, куда мы приехали смотреть «Формулу-1». Он сел не на тот поезд и пропустил все заезды. Путешествовать с ним было интересно.
Леша отличался от других людей, и я ему даже делал на этот счет замечания. Я имею в виду разность, которая граничит с разладом. Я, например, постоянно держу себя в форме — физической и ментальной. Я пытался Леше объяснить, что ментальное здоровье — самое главное, что без него физического быть не может, что счастье, за которым все бегут, находится в нашем уме, достаточно о нем просто подумать. Но мы так никогда и не нашли общий язык. Он был болезненно честным человеком.А я начал работать в клубах 25 лет назад, и один из первых уроков был такой: самая лучшая девушка на дискотеке — новая. И если человек думает иначе, ему в этом бизнесе не работать. Леша, видимо, думал иначе, но все равно был лучшим в нашей индустрии».
Его «Дягилев» был кульминацией всего, что было хорошего в российском клубном бизнесе. Щукинская коробка в саду «Эрмитаж» — красивый теремок в стиле «Петрушки». У нас там перебывала вся первая десятка Forbes. Однажды в Новый год иду мимо входа, а охрана мне говорит, что вот там стоит какая-то женщина, фейсконтроль ее не пропускает. Я подошел, мы разговорились. Выяснилась, что она учительница английского из Подмосковья, что она готовилась к этому вечеру целый месяц. «Я знаю, что у вас дорого, — говорила мне она, — но я собрала две зарплаты, специально узнала, как надо одеваться, я хочу попасть в ваш клуб». Конечно, я ее пустил. А Алексей, когда узнал про это, похвалил меня. «Молодец», — говорит.
«Дягилев» сгорел в феврале 2007-го. Под нами был подвал, в котором жили дворники, обслуживающие «Эрмитаж»: гастарбайтеры из южных регионов, которым всегда было холодно. Что-то у них в подвале воспламенилось — и все сгорело в минуту. Мы в это время сидели в ресторане и праздновали день рождения друга. Год мы после этого не работали. А потом меня пригласили в «Гинзу», а Леша построил «Империю Lounge». В последний раз мы виделись этим летом — встретились в обувном на Трубной. Ужасно обрадовались, пошли кофе попить, в результате пили шампанское. И он купил мне кроссовки. Честно говоря, они ужасно мне не понравились — и долго я не мог себя заставить их надеть, — а когда начал в них ходить, все спрашивали: «Где такие классные кроссы купил?» Я гордо рассказывал, что их Горобий подарил».
«Мы познакомились с Лешей в Jet Set, где я стоял на фейсконтроле, а он был соучредителем и появлялся изредка, чтобы проверить, как идут дела. После закрытия Jet Set он пригласил меня к себе в «Шамбалу», и я не раздумывая пошел. Леша был человеком, с которым хотелось работать. Он четко знал, что хочет, и очень грамотно разруливал любые проблемы.
Допустим, банальная история: я не пустил в клуб человека, тот, естественно, обиделся, позвонил Горобию. Леша всегда выходил к дверям, если что-то не так, и со стороны это не выглядело, что вот явился владелец заведения и скомандовал: «Пусти, я сказал». Он всегда спрашивал мое мнение: «Как считаешь, Паш, можно такого человека в клуб пустить?» Я честно отвечал: нет, и объяснял, из-за чего. Например, Вова Версаче — был такой персонаж — или Виккерсы, все семейство, это все-таки специфические очень люди и выглядят, как бы помягче сказать, страшновато.
Иногда он соглашался со мной, а иногда говорил: «Ты этих людей, Паш, не знаешь, а я знаю. Это художники, представители творческой интеллигенции, они нам в клубе нужны независимо от того, как они одеты». То есть проводил ликбез. И никогда не унижал при тех людях, которых я не пустил, а мог бы. Наоборот, тут же, на входе, нас мирил, знакомил. Многие из тех, которых я когда-то в ту же «Зиму» не пропустил, с которыми прямо ссорился жестко, впоследствии стали моими близкими друзьями.
Конечно, в какой-то момент стало ясно, что вся эта творческая интеллигенция не определяет уже общественного мнения и звать этих людей в клуб с расчетом, что за ними придут толпы других людей, было бессмысленно, но Леша все равно их пускал: «Это мои старые друзья, Паш». И это одно из множества качеств, которыми он обладал. Я потому так и шел за ним из проекта в проект — мне всегда доставляло огромное удовольствие с ним работать».
На крестинах Арсения Подкопова в Лондоне, 2007 год
Я просто помню, как в «Дягилеве» выступала Грейс Джонс. Я тоже пришел посмотреть, и вижу, что на сцене никого, а по клубу туда-сюда бегает Горобий в панике. Я спрашиваю, в чем проблема, а он: «Певица на сцену не выходит». Ну что делать. «Пойдем, Лех, — говорю, — сейчас разберемся». Заходим в гримерку, а там сидит Грейс и требует шампанское, а ей его почему-то не несут. Короче, Леха принес шампанское, певица отправилась на сцену, а дальше было то, что я не перескажу. Я стоял за плотно закрытой дверью, но все равно слышал, как Горобий орал на сотрудников: кого-то уволил, кого-то оштрафовал. Длилось это несколько минут, после чего выпустивший пар и всем все простивший Леха угощал всех шампанским...
Вот, говорят, дружба понятие круглосуточное. Мы с Лехой в последний раз виделись года два назад. Постоянно договаривались встретиться, он все откладывали, и вот что называется встретились. Но у меня постоянно было ощущение, что он рядом. Таких людей очень мало. Думаю, с его уходом индустрия клубная загнется окончательно. Только он ее и поддерживал: строил клубы, придумывал для них декорации. Не знаю ни одного сегодняшнего промоутера, который бы заморачивались над каждым своим проектом так же, как Леха. У меня у самого мотора в свое время не хватило: в 1998-м я понял, что не смогу перешагнуть через все эти бюрократические трудности. А он смог — уперся рогами и продавил».