Румынский благотворитель о свободе сделать торт посреди ночи

Александра Олсуфьева

Откуда приехала: Париж

Кем работает: основатель благотворительного фонда Coolcoz

Мой отец — русский, а мать — румынка. Когда мне было девять, мы эмигрировали из Румынии во Францию. Но девять лет мы жили в Бухаресте, поэтому можно сказать, что у меня все равно было социалистическое детство.

Я из рода Трубецких, и каждые десять лет они организуют большую встречу родственников. Первый раз в Москве побывала 15 лет назад.  Переехала же я сюда десять лет назад — приехала на свадьбу друзей, но решила остаться, чтобы лучше понять свои корни. Шесть или семь лет я постоянно жила в Москве, а сейчас по полгода живу то здесь, то в Париже. В Москве я очень сильно устаю. В первую очередь от погоды: здесь мало света и холодно, кроме того, много машин, грязный воздух, шум.

Париж для меня слишком одинаковый. Он как Питер: гармоничный, но мертвый музей. В Москве же архитектурный бардак, но это и придает ей динамизм. Есть красивые здания, очень некрасивые, старые, новые — для меня это и есть жизнь. В Париже мне скучно: это очень интеллектуальный, но очень искусственный город. За ужином там все говорят либо о новой книге Уэльбека, либо о шведском дизайне 50-х годов, потому что он сейчас в моде. Но не потому, что всем это интересно, а просто потому, что так принято. Хотя через полгода все уже об этом позабудут. В России же каждый читает то, что он хочет, а за столом люди не говорят о чем-то одном. Если во Франции составляют впечатление о человеке, узнав, из какого он города, в какой университет он ходил, то в России все, что имеет значение, — его человеческие качества. В каком-то смысле это свобода, хотя это явно не то слово, которое обычно ассоциируется у людей с Россией. Это просто свобода другого рода — ощущение, что в Москве все возможно. Здесь все открыто круглосуточно, и если тебе хочется сделать торт посреди ночи — ты все для этого можешь найти.

Я живу в здании РГГУ, в корпусе с квартирами. Мы снимаем здесь жилье с одним итальянцем — он каждый раз радуется, когда выходит по утрам на работу, а ему навстречу идут симпатичные студентки.

Мой самый любимый район в Москве — Патриаршие пруды, благо он еще близко от моего дома: там симпатичные кафе и рестораны, есть «Волконский», в котором можно купить настоящий багет (а это очень важно, когда ты наполовину француз). Зимой я люблю кататься там на коньках, а летом заниматься йогой. Бегаю я только в Париже, так как в Москве слишком грязный воздух. Есть в основном я хожу в места в центре. Я люблю «Простые вещи» за их салаты, «Кофеманию» за их капучино с соевым молоком, «Академию» за пиццу с пармской ветчиной и I Love Cake за их завтраки. На концерты я хожу в Консерваторию, где я два года занималась оперным пением. Кино же я, как и все иностранцы, смотрю в «35ММ».

Мне кажется, Москва — не очень дорогой город по сравнению с Парижем. К примеру, те же «Простые вещи» лучше и дешевле большинства парижских кафе. То же самое касается Ragout. Зато вот цены в супермаркетах и магазинах просто безумные. Поэтому в Москве я покупаю только еду и для этого езжу на Дорогомиловский рынок. Еще я часто покупаю шали в Измайлово — и ношу их всю зиму, мне кажется, в этом есть что-то очень французское. Мои друзья в Париже обожают эти шали, и я всегда привожу их в подарок вместе с икрой с Дорогомиловского.

Из музеев в Москве я люблю Третьяковскую галерею, особенно за их коллекцию икон, часть из которых спас мой прадедушка из рода Трубецких: он до 1938 года жил в Сергиевом Посаде, а потом был расстрелян, я это узнала из архивов НКВД. Но в целом здесь куда меньше арт-пространство — и оно в основном ориентировано на русских. В Париже можно спокойно представить себе выставку современных румынских художников, здесь — нет. Кроме того, во Франции существует программа по поддержке культуры и исторических зданий, на которую выделяется много денег. В России это пока не развито: когда ты отправляешься в Кусково или в Шереметьево, у тебя слезы на глаза наворачиваются от состояния усадеб.

Русские очень душевные — и этим отличаются от людей на Западе. Мне кажется, это отчасти связано с тем, что жизнь здесь была еще недавно очень простая, у людей ничего не было, поэтому у них развилось такое особое единение, когда все помогают друг другу. При этом люди на улицах очень агрессивны, и это источник постоянного стресса. Когда я приезжаю сюда, я покупаю билет в метро со всеми «здравствуйте» и «извините». А позади меня целая очередь начинает кричать, что я слишком медленна. Когда я возвращаюсь во Францию, я начинаю говорить резко, как москвичи.

В Москве я год проработала адвокатом, а потом начала заниматься благотворительностью. Я хотела помочь одной русской женщине, больной раком, — у нее было четверо детей — и решила организовать благотворительный ужин. Я люблю, когда у меня дома бывают друзья, и я подумала, что они вполне могут платить за мои кулинарные таланты. И действительно — был большой успех. К сожалению, та женщина умерла через год, несмотря на операцию. Но я встретила ее недели за две до смерти, и она сказала мне «спасибо» не за деньги, а за то, что мы сделали что-то живое и веселое, а не общались с ней, как если бы она уже умерла. И это помогает мне, когда люди спрашивают, как я могу устраивать веселые акции для сбора помощи людям в беде.

Я бросила работу адвоката, чтобы иметь больше времени на благотворительность, и живу на накопления. Сейчас со мной работает много человек, мы делаем проект Coolcoz, который уже стал международным. По звучанию немного похоже на «колхоз», но мне кажется, это не так плохо — мы же правда делаем добрые вещи вместе.

Мы помогаем в основном знакомым знакомых или сотрудничаем с какими-то фондами — у нас не хватает административных ресурсов, чтобы проверять все. В России же очень много обманщиков. Одно из больших ограничений благотворительности в России — коррупция и невозможность понять, кто действительно болен или сколько на самом деле стоит та или иная операция. Но это не должно становиться аргументом, чтобы ничего не делать.

Русские не очень любят помогать фондам, они хотят знать истории конкретных людей: вот Ольга, она болеет тем-то, ей нужно столько-то денег на такие-то лекарства. Если ты скажешь французу, что нужно помочь Ольге, первый вопрос, который он тебе задаст: «А почему Ольге? Почему не Татьяне?» Французам нужно сказать: мы помогаем всем людям, которые тяжело больны. С русскими такое не пройдет.