Стрекоза, увеличенная до размеров собаки

Мускулистый лысый человек с татуировкой «RAP» на левой руке тесно прижимается к бедрам игриво танцующей на сцене нимфетки; рядом с ней похожим образом стараются еще четверо ровесниц. Толпа под сценой, наполовину состоящая из школьников, на треть — из хипстеров и на четверть — из менеджеров среднего звена, принимается единодушно скандировать: «Сись-ки! Сись-ки!» Покуда простая пошлость не переросла в статью за развращение малолетних, подросткам оперативно вручают в подарок компакт-диски — и на сцену выбегает нескладный детина двухметрового роста в очках и бабочке. Он неловко дергается, становится за синтезатор Casio и объявляет «песню номер 8 в моем корпусе». Лысый человек, именующий себя МС Бизон, подходит к микрофону и провозглашает: «Эй, народ, танцуй-зажигай! На сцене — Воронов Николай!» Толпа ревет.

Если вбить имя Николая Воронова в «Гугл», первой ссылкой выпадет статья в пародийной энциклопедии «Луркоморье» — Воронов в ней определяется как «тонкий музыкальный тролль». Прошлой осенью тонкий музыкальный тролль сорвал банк в клу­бе «Солянка», куда на его концерт, аффилированный с показом новой коллекции модельера-пат­риота ­Го­ши Рубчинского (см. недавнюю обложку «Афиши»), без рекламы набилось 1500 человек. На Новый год выступил с бенефисом в новогоднем огоньке на телеканале «2х2». Теперь он играет на ­кор­поративах перед болельщиками ЦСКА; теперь его снимают СТС и НТВ; теперь Артемий Троицкий сватает его на «Евровидение» (безрезультатно); ­теперь его главный хит, «Белую стрекозу любви», взяла в оборот мерзкая группа Quest Pistols (и ­мо­жете не сомневаться: скоро эта песня будет играть из каждого третьего мобильного телефона). Едва Воронов, пригибаясь, чтобы не задеть головой потолок, появляется в ресторане на Измайловском бульваре, где у нас назначена встреча, к нему подбегают люди из-за столика на другом конце зала и просят сфотографироваться. Первое, что произносит Николай Воронов, плюхаясь за стул напротив меня: «Я устал».

Воронову 17 лет, и всю сознательную жизнь он занимался академической музыкой. Учился на пианиста в спецшколе при Гнесинке; одношкольник отзывается о нем нехотя: «В таких школах всегда ­существуют юродивые персонажи, которые пускают слюну на преподавателя и при этом как бы гениальные — «гениальные» я беру в кавычки. Но Коля вроде бы талантливый, на рояле играл достойно и музыку пишет недурную». «Колю мне рекомендовал Григорий Самуилович Фрид, наш старейший деятель культуры, художник и писатель, — сообща­ет Роман Леденев, 80-летний музыкант, преподающий у Воронова на композиторском факультете Консерватории, куда тот поступил в прошлом году. — Он талантливый сочинитель, прекрасный пианист, ну и вооб­ще человек пытливый и деятельный; у него есть ­интересные образы и находки, но пока не хватает собранности и творческой дисциплины. А про клубную его деятельность я ничего не знаю». Воронов пишет гладкие оркестровые этю­ды — Трио для гобоя, скрипки и фортепиано, 10-минутная «Первая поэма» — и об академической музыке говорит куда более охотно, чем обо всем остальном: «Мои любимые композиторы — Скрябин и Рахманинов. Я вообще считаю, что первая треть ХХ века и послед­няя треть ХIХ — это эпоха самых новых открытий, толчков к новой музыке. Но у меня всякие вещи есть — и электронные, и с элементами минимализма. И вся эта заваруха вокруг меня — мне это приятно, но я бы хотел, чтобы это «приятно» еще и на классическую музыку распространилось. Песен я сейчас почти не пишу». «Белую стрекозу любви», равно как и почти все остальные песни, Воронов написал, когда ему было 11–12 лет.

Странный мальчик c дешевым синтезатором играл свои простые и нелепые песни в холле университета в Дубне; видео попало в интернет; шутка обратилась в шлягер. На первый взгляд, история Воронова проходит по тому же ведомству, что недавние прорывы Петра Налича и Сявы (что, впрочем, тоже вряд ли утешительно: прямое народное интернет-голосование, как выясняется, выдвигает в первую голову фриков, шутов, камеди-клаб). Воронов и сам свободно рассуждает о Сяве («Он мне звонил насчет концерта совместного, но я не мог; может, летом в Пермь поеду. Ну я вообще считаю, что рэп — это гениально, я воспринимаю рэп как какую-то отдельную нацию. Это искусство. Тут даже не важно, что ты читаешь, важно — как. Если я буду читать, как Сява, «коры-кокоры», это же ничего особенного не будет. В рэпе именно важно, кто поет — и он может петь уже как бы что угодно») и о своей сетевой популярности («Я думаю, в случае с «Солянкой» сработал тот момент, что все уже знали, кто такой Николай Воронов, но никто его не видел») — однако стоит чуть-чуть приглядеться, чтобы обнаружить: феномен Воронова абсолютно не вписывается в стандартную схему «звезды веб 2.0». Он куда глубже, куда многозначнее — и куда печальнее.

Существует версия, что Воронов — самородок, блаженный талант, нашедший философский камень поп-музыки, маленький гений, разом оправдыва­ющий всю новую искренность. «Но я не знаю, что ­такое искренность, — отвечает Коля. — То есть знаю, но в своей музыке я от нее не завишу». Его песни, легитимизирующие самые примитивные поп-клише — это результаты не озарений, но своего рода лабораторного эксперимента — подобного тем, когда ребенок из подручных рифм и штампов сочиняет стихотворение на открытку к 8 Марта. «Мне папа купил синтезатор в подарок. Я просто баловался с ним. Первично было желание попробовать себя в каком-то таком жанре. Мне был интересен сам синтезатор — тембры, которых мне на фортепиано не хватало». Мятущаяся детская душа и первая любовь тут по большому счету ни при чем; юный сочинитель тестирует формы высказывания, только и всего. «Жанр я знал плохо. Первое, что я услы­шал в своей жизни, — это группа «Белый орел». ­Затем Децл, Виктор Цой. Потом был такой запал — в 2001–2003-м только попсу и слушал. Вот тогда я понял для себя, что главное — чтобы было заводное. Что именно? Ну там Михаил Гребенщиков. «Танцы-обниманцы». «Булки».

Можно, впрочем, посмотреть на этот казус и под другим углом. В каком-то смысле Воронов — воплощение самых низменных инстинктов самой просвещенной публики; бесстыжий смех над убогими; его восхождение — результат окончательной потери стыда. С точки зрения этики феномен Воронова представляется крайне спорным. Не надо быть доктором Хаусом, чтобы заметить, что Коля — не очень здоровый человек. Цитаты из его прямой речи — это всегда лукавство: Воронов постоянно перепрыгивает с одной темы на другую, то начинает петь, то порывается вскочить с места; все странности его характера, поведения и образа обусловлены, видимо, медицинскими причинами. В этой связи попытка модной молодежи выставить Воронова в качестве нового героя кажется не слишком чистоплотной (да, он, что называется, incredibly weird — но это не акт искусства, а следствие естества); в этой связи слова гендиректора «2х2» о том, что, мол, российская поп-культура — это «преснота и позорище», а вот пригласить «интернет-фрика» Воронова, чтобы «поржать и послушать музыку, — это с ­удовольст­вием», выглядят не очень пристой­но — несмотря на все ссыл­ки на то, что Коля внимательно ­отно­сится к гонорару и условиям выступления. Когда я спрашиваю Воронова, как он реагирует на то, что над ним смеются, он, непроизвольно жестикулируя, отвечает: «Смотря в каком нахожусь состоянии эмоциональном. Как правило, я все-таки очень радуюсь, тоже начинаю смеяться, а люди еще больше начинают смеяться, потому что я сме­юсь!» — ­последняя фраза произносится каким-то уж совсем истерическим тоном, и вот тут уже становится по-настоящему не по себе.

Но и эта версия не работает — потому что вне зависимости от того, имеется у слушателя совесть или нет, трудно не признать, что «Белая стрекоза любви» есть самая емкая, остроумная и навязчивая поп-песня на русском языке за последние несколько лет — а ведь таких в «корпусе» вороновских сочинений еще как минимум десяток («SMS», «Просто танцы», «Казино» и так далее). Воронов похож одновременно на Псоя Короленко с его ужимками и гармохой, на Лагутенко с его мяукающей недосказанностью и на группу «Руки вверх» с агрессивно-послушным мелодизмом. По сути, Николай Воронов — это и есть настоящее лицо русской поп-музыки: болезненной, перекошенной, одновременно — расчетливой, тщательно запрограммированной на успех, одновременно — по-своему талантливой. Да, это воплощенная перверсия — но поставьте его рядом с нынешней Аллой Пугачевой или Сергеем Зверевым; это еще вопрос, кто более нездоров. Да, он сочиняет песни на основе пресетов дешевейшего синтезатора — но это в каком-то смысле честнее пафосных аранжировок, рассчитанных на фонограмму и караоке. Да, его концерты с детсадовскими конкурсами и идиотским конферансом произво­дят чудовищное впечатление — но разве премия «Муз-ТВ» так уж намного от них отличается? Николай Воронов не столько поп-музыка, которую мы ждали, сколько поп-музыка, которую мы заслужили, и страшно представить, что с ним будет дальше — страшно в самом буквальном смысле слова. По боль­шому счету Николая Воронова действительно должны брать на «Евровидение» и показывать в передаче «Песня года» — но только при том условии, что на следующее утро после эфира в России состоятся честные выборы.

В какой-то момент мы начинаем обсуждать ­ближайшие перспективы; менеджер сообщает, что следующий диск будет выпущен на крупном лейбле, на что Коля (к явному удивлению ­менед­жера) заявляет: «Саша, я думаю, мы не будем подписывать контракт. Знаешь, почему? Вот тебе хочется оказаться на три года в клетке?» Я вспоминаю MC Бизона, резвящуюся толпу в «Солянке» и Tabula Rasa, группу Quest Pistols, новогодний ­огонек «2х2» — похоже, что Воронов уже в ней.