Вадим Малахов о битлах, ментах, запахах и маньяках

«Я начал собирать коллекцию с пластинки фирмы «Мелодия», на которой были записаны «I Saw Her Standing There» и «I Should Have Known Better». Это был то ли конец 1972-го, то ли начало 1973-го. Зима. Мне сосед дал послушать. Он был меня старше на два года: мне девять, ему одиннадцать. У нас в квартире стоял ламповый проигрыватель «Ригонда», были даже какие-то записи: «Самоцветы», «Песняры», Магомаев, Кристалинская, Лещенко, Зыкина, Русланова. Ну, что советский народ слушал, то у нас и было. А тут сосед дает пластинку. Я ее ставлю, а там музыка неземная. Я даже не сразу понял, что это такое было. Побежал к соседу. А он мажористый был паренек: мы жили на последнем этаже, а он на классическом еврейском — третьем. Так вот, я спустился на два этажа, и он мне начал ставить The Beatles, а я сидел и просто слушал.

Как это было устроено в 70-х? Во дворе все знали, что у Саши с третьего этажа есть пластинка, и он может дать ее переписать на катушку за три рубля. Три рубля — это на вечер. Ну, а что за вечер перепишешь? Надо брать на сутки, а это дороже. Был так называемый обменный фонд: у этого есть Led Zeppelin, у того The Rolling Stones, у меня The Beatles. Но так было во дворе, в школе. А на «толпе» в ГУМе, где собирались уже реальные сумасшедшие, у людей было по несколько пластинок. О, то были суперкрутые спекулянты. При этом я даже не помню, чтобы у кого-то из них было пластинок хотя бы двадцать. От пяти до десяти — и ты уже в игре. У меня первое время была всего пара пластинок, и это считалось нормальным.

Помню, как в 1980-м — мне было 17 лет — привезли сольный альбом Пола Маккартни «McCartney II» в идеальном состоянии. Девственная пластинка, ни разу не поставленная на иголку. Особенное счастье, когда попадалась пластинка, у которой по центру, там, где дырка, оставалась тоненькая плева. Все собирались вокруг того, кто сокровище это принес, и кто-нибудь обязательно произносил: «Целка». Ну, короче, заплатил я за Маккартни 65 рублей (при средней зарплате по стране в 130 р.). Я его, кстати, в то время любил даже больше, чем The Beatles, — как-то лучше он был записан, актуальней звучал. Я очень ждал этот альбом. А потом оказалось… Короче, я был разочарован. Пластинка была ужасная.

Есть меломаны, которые просто интересуются музыкой, а есть маньяки. И трудно сказать, кто из них музыку больше любит. Кто-то собирает физические носители, кому-то важна просто музыка. Допустим, наше поколение — те, кому сейчас от 35 до 60 — помнит, что обладание виниловой пластинкой в 1970-е годы было сродни обладанию священным Граалем. Мало того что в стране не было ничего, так еще и музыка была как будто с другой планеты. Да и к тому же — записаны были те пластинки интереснее. В СССР существовала цензура, особенно на фирме «Мелодия» и вообще в официальной эстраде: нельзя было много баса давать, нельзя было вокал на первый план, инструменты должны быть где-то сзади. И нормы были не только в Союзе. В Англии в 60-е годы тоже были каноны звукозаписи, просто другие. Но в роке, который был очень популярен в то время, никаких канонов, конечно, не было, а был великий драйв. Например, Deep Purple. Когда в 1972 году ты слушал какой-нибудь «Machine Head» или «In Rock», то музыка казалась просто убийственной. Там был такой заряд энергии! Это было время хард-рока, который все тогда собирали с упоением: Элис Купер, Led Zeppelin. Последние, к слову, в СССР собирали только эстеты. Мы же на классической музыке были воспитаны, а Led Zeppelin всегда делали ставку на традиционный американский блюз, абсолютно чуждый для русского человека.

Нефтяной кризис 1973 года убил рок. Я говорю это с полной ответственностью. К середине 1970-х продюсеры уже сильно довлели над музыкантами, говорили, что и как писать. Лейблы отказывались от экспериментальной музыки. Выжили только монстры, а молодежь успели выпустить по одной-две пластинки. Например, еще будучи школьником, я очень хотел пластинку хиппов (Uriah Heep — Прим. ред.) «Wonderworld». Как только ее увидел — случайно, на лестничной клетке, в руках у соседа, — в течение недели узнал о ней все. А потом послушал… Ну, такой поп-рок обыкновенный.

Кто такие маньяки? Ну вот один звонил мне только что — лютый коллекционер, собирает все вариации обложек The Beatles, которые только были в мире. А есть другой маньяк — у него семьдесят четыре варианта «Белого альбома». Еще один маньяк «Белого альбома» — японец. Живет в Нью-Йорке, собирает только те пластинки, что выходили в Америке. При этом собирает все подряд, все равно, в каком виде. Один бывший владелец пластинки рисовал на ней цветочки, другой ставил на нее бокал с пивом, третий пролил суп… Для японца эти пластинки — как зеркало времени. У него даже была выставка в Сохо: самые грязные «Белые альбомы» — со скотчем, с отпечатками чего-то. По мне, так это лучшая коллекция из ныне существующих и реальная альтернатива всем нам, психам, которые трясутся над состоянием пластинки или даже обложки.

У меня, например, есть одна из самых дорогих пластинок в мире — «Yesterday and Today» битловская. Дороже ее только диск, который хранится у Пола Маккартни, — первая их запись с Джоном Ленноном, как The Quarrymen: журнал Record Collector оценивал ее в районе 150 тысяч долларов, а сейчас — так как она одна в мире — элементарно может стоить несколько миллионов. «Yesterday and Today» в свое время была запрещена цензурой. Ее напечатали в небольшом количестве и разослали в магазины для формирования предварительных заказов, но ретейлеры, увидев трэшевую обложку, просто наотрез отказались от ее продажи. Это были первые эксперименты The Beatles со звуком — все эти электронные эффекты, наложения, которые придумывал Джордж Мартин и которые спустя буквально год перевернули весь мир звукозаписи, тут уже были в 1966-м; некоторые новые песни слушаются как хеви-метал. Плюс, конечно, обложка должна была сделать свое дело. Ее предложил Роберт Витакер, очень известный в то время фотограф: одел бывших пай мальчиков в костюмы мясников и дал в руки куски свежего мяса и разломанные куклы. Леннону дикая идея очень понравилась, остальным не очень, хотя расчет был совсем прост: шокировав публику, увеличить продажу новой пластинки. Не тут-то было. Все крупные розничные продавцы отказывались от нового диска, а все ранее разосланные промокопии были возвращены на Capitol Records. Но были и продавцы, которые свои копии сохранили. В частности, президент Capitol Records, дальновидный человек, в своем сейфе схоронил 20 копий моно и 10 копий стерео. Вот именно они сейчас самые дорогие в мире. Существуют три вида редких обложек «Yesterday and Today»: оригинальная «мясная» — first state, с заклеенной обложкой — second state, а также вариант с отпаренной обложкой — third state. Самая дорогая из них естественно та, что first, самая дешевая — та, которую отпарили. Вторая же по стоимости — это заклеенная обложка. А знаешь, почему? Потому что когда присматриваешься — водолазку Ринго Старра видно! Видишь водолазку? Плюс тысяча долларов.

Стоимость пластинки во многом определяется тиражом, которым она была выпущена. Например, если тираж от 100 до 300 экземпляров — это сразу несколько тысяч при условии хорошего состояния. Новости о таких экземплярах распространяются только через определенных людей. Их не так много — в каждом городе пять, максимум десять человек. Топовые дилеры все друг друга знают. Редкие и дорогие вещи обычно покупаешь только у людей проверенных, которые тебя, грубо говоря, не кинут. Потому что, конечно же, существуют фейки. Вычислить их могут только профессионалы: по цвету, по весу и даже по запаху, но об этом в Москве, кстати говоря, может быть, один-два человека знают. Например, у меня есть пластинка Маккартни «Ram». Если держать ее за края, то чувствуешь легкий холодок, — внутри она металлическая. И еще у нее очень специфический запах. Это железная болванка, залитая лаком, — такие диски обычно делали в количестве нескольких штук, чтобы послушать в студии, что получилось при нарезке лакового диска, и только после этого печатали тираж. Плюс это редчайший мономикс для радиостанций. Даже обычный винил с этим миксом сейчас оценивается в районе пяти тысяч долларов, не говоря уже об ацетате. Уникальная вещь. Цены у нее нет. Она может стоить сколько угодно. Мне один из участников группы «Дюна» — он собирает как раз тест-диски, — сказал, что дает за «Ram» десять тысяч долларов. А я ответил: «Старик, не готов». Ну, понимаешь, я бы за десять тысяч, может, и отдал, — но все равно жаба душит.

По-хорошему, собирать пластинки я начал в 90-х. У меня и до того была коллекция, но я ее, естественно, слил, как и все, когда увлекся компакт-дисками. Первый CD-плеер у меня появился в 1985-м — легендарный однобитовый Phillips. Купил я его у фигуриста Сережи Пономаренко. Они с Мариной Климовой только что съездили в Японию, выиграли там чемпионат. Им квартиру в Останкино сразу за это дали. А я в то время на телевидении работал — видеоинженером программ «Время», «Вести», «До и после полуночи» с Молчановым. Коллеги мне шепнули, что фигуристы продают проигрыватель. Какой же я был крутой, когда вышел на улицу с CD-плеером подмышкой! На Горбушке в те годы по субботам и воскресенья собирался клуб филофонистов. Была там такая великая кучка, председателем которой был Боря Симонов, и примкнувшие к ней спекулянты. В основном винильщики, ну и три-четыре человека с компакт-дисками. Я был один из них. Дела шли хорошо — компакты по тем временам стоили по 25 долларов. Но лет через пять я заскучал — все же жалко пластиночки было. И начал потихоньку их обратно покупать. В конце 80-х винил уже ничего не стоил. Те, кто продолжал им заниматься, считались какими-то дикими ортодоксами. И пришел ко мне знакомый в 1993-м — один из старых монстров рока, кто за винил держался до последнего, — и говорит: «Вадим, битлов буду отдавать». Я даже помню, что он сам цену назначил — какую-то смешную цифру. И я все у него взял. В 90-х были мегасейлы. В Нью-Йорке рядом закрывшиеся магазины грампластинок просто выбрасывали товар на помойку. Я это сам видел, потому что в начале 90-х бросил работу и уехал в Америку. Хотелось посмотреть, как люди живут. Годик там поболтался и понял: зачем мне вторая армия? Я два года свои уже отслужил. И вернулся. А тут уж вовсю жулье стало шевелиться — на разнице цен на пластинках можно было неплохо заработать.

На телевидении я чем только не занимался. Горбачева эфирил, прямые эфиры пускал. Помню, в аппаратной у нас стоял немецкий магнитофон Bosch, и что-то в нем заедало. Однажды мы с приятелем Серегой (сейчас он ведущий компьютерщик на НТВ) на ночь взяли халтуру — рекламу тракторного завода, — молодой корреспондент Сергей Доренко подкинул. И вот Серега с Доренко тракторами занимается, а у меня, значит, Горбачев в эфире. И чувствую я, что двигатель в магнитофоне полетел окончательно. Я одной рукой кручу катушку, другой пытаюсь дотянуться до другого поста, чтобы запись включить, — не дотягиваюсь. Начинаю, конечно, орать, а в аппаратной двери, как в бункере, но — слава богу! — Серега услышал, и мы все исправили. Утром начальник всех собрал в аппаратной и сказал: «Малахов — герой! Спас коллектив!». Он не знал, что мы за эту ночь от тракторного завода получили по 300 рублей (сколько получил Доренко, я даже и не знаю). Я это к тому, что сколько бы я не зарабатывал в Останкино, в выходные все относил на «толпу». В ГУМ, на Горбушку, в лес. То есть буквально — в лес. Раньше же гоняли, и «толпы» иногда собирались где-нибудь за городом. Правда, и там гоняли. Куча неформальной молодежи волосатой на перроне вокзала бросалась в глаза. Ментам мгновенно докладывали. Короче, у нас было два-три часа, в течение которых мы менялись пластинками на опушке леса, а потом из кустов появлялись менты и устраивали облавы. Случалось, что через поле колхозное бежали, бросая пластинки. Так я с приятелем своим познакомился — до сих пор дружим. Он фанат The Rolling Stones, я фанат The Beatles. Мы пока скакали по полю, все с ним обсудили — кто круче, кто дороже.

Помню, в Химках появилась контора, которая продавала «сводилки» шрифтов. Это были наклеечки с маленькими буквами, которые можно было наносить на любую поверхность. Их особенно активно использовали самоделкины, занимавшиеся производством аппаратуры. Винильщики эти «сводилки» использовали по-своему: бралась югославская пластинка, черной тушью закрашивался «пятак», где был указан копирайт, а потом наклеивались буквы «made in U.S.A.». Но своих, конечно, обманывать нельзя было. Это дозволялось делать только одному человеку. В ГУМе был такой известный персонаж Валера Сокол, кликуха «Папа». Он был старше всех нас, работал в каком-то научно-исследовательском институте по соседству с ГУМом, и свой портфель с пластинками хранил у работниц универмага. Про «Папу» даже была статья в «Комсомольской правде» — называлась, кажется, «Кто подрежет крылья Соколу». «Папа» был виртуоз — ему люди, как удаву, деньги сами отдавали. Он как заправская цыганка работал: пластинку, которая стоила 20 рублей, продавал за 50. Он обманывал даже своих, московских — но, правда, молодых, — и называл это «пропиской». А когда человек начинал возмущаться, удивлялся: да ты что, я ж тебя «прописал»! Вот сейчас это вспоминаем — смешно. А тогда было вообще не весело. 

Когда ты покупаешь пластинку в идеале — запечатанную, не игранную ни разу, — что внутри, ты не знаешь. Она может быть кривой, или хранилась при определенной разнице температур, или вкладка, в которую была вложена пластинка, была подмята, и за пятьдесят лет там трещина образовалась. В Штатах коллекционеры, которые собирают только пластинки в состоянии mint, никогда их не открывают и не слушают. Потому что если ты ее купил, открыл, да еще не дай Бог, обнаружил брак, то все. Ты деньги просто выбросил. Для прослушивания у них есть другие — подешевле, — а на эти они просто смотрят и пыль с них стирают. Но я себя успокаиваю: пока я про себя знаю, что я псих, у меня есть шансы когда-нибудь выйти из этого состояния. Многие сумасшедшие — те, кто тысячи долларов тратят на пластинки, — в жизни в этом не признаются. И не смогут никогда от своих коллекций избавиться. Но я и сам, если честно, битлов слушаю не так часто. Мой приятель говорит: «А чего их слушать, все и так известно. Обложку достал, погладил ее — вот, считай, и послушал». Приблизительно так у большинства настоящих коллекционеров все и происходит».