«Было ощущение чудовищного драйва»: миф и реальность «Соломенных енотов»

***

Если делать журнал — то еще более наглый и радикальный, чем «Контркультура» (имеется в виду фэнзин «Шумелаъ мышь», издававшийся будущими основателями «Соломенных енотов» в начале 90-х. — Прим. ред.). Если организовывать квартирник — то большой фестиваль на несколько дней (квартирный фестиваль «Тапиры» прошел в Москве в январе 1992-го. — Прим. ред.). Борис Усов и его соратники во всем старались поднять планку, заданную предшественниками, — неудивительно, что, и собрав группу, они начали вести себя предельно оголтело. Вчерашние тихони-книгочеи и интеллигентные рок-журналисты моментально снискали славу опасных людей, с которыми не стоит иметь никаких дел, потому как их концерты имеют свойство превращаться в кровавое побоище. Притом что и концертов-то этих толком еще не было, и записей «Соломенные еноты» еще толком не делали, а если и делали, то их было не сыскать — их миф уже начал жить отдельной жизнью и в некотором смысле предопределил дальнейший модус существования группы. Впрочем, и в этом была своя логика: в конце концов, вынужденное мифотворчество было сложившейся традицией рок-самиздата, создатели которого за неимением достоверной информации (или просто смеху ради) нередко публиковали про своих героев несусветные байки, становившиеся потом подпольным фольклором. Да и вообще, превратить себя в литературного персонажа — более чем естественная и заманчивая стратегия для вчерашних подростков, прочитавших вагон романтических книг.

Константин Мишин (лидер группы «Ожог», участник групп «Огонь», «Банда четырех», «Соломенные еноты», «Брешь безопасности» и других, организатор квартирников, концертов и фестивалей): «Енотов» по большому счету никто серьезно и не воспринимал, кроме Гурьева. После «Индюков», например, журналистка Катя Борисова написала: «А потом настал черед групп, которые или плохо умеют играть («Резервация здесь», «Мертвый ты»), либо не умеют играть совсем («Крошка Енот и те, кто сидят в тюрьме» и «Брешь безопасности»)». И тогда Гурьев начал продвигать тему, что «Еноты» — это такой отвязный коллектив, каждое выступление которого — дикий скандал, кровавое мочилово, бескомпромиссная искренность и все такое прочее». 

Борис «Рудкин» Гришин (музыкант, участник групп «Брешь безопасности» и «Соломенные еноты»): «Мы ездили на Украину. Самый первый концерт был в огромном ДК в какой-то большой деревне. Пришла местная публика, а на первые ряды сели человек семь таких сказочных парубков двадцатилетних, шикарных хохловских богатырей. Я, когда их увидел, сразу понял, что после концерта будут бить. И конкретно эти люди. Мы тем не менее отыграли концерт, причем плохо и неудачно. Усов скачет, я тоже, но не то, нет кайфа. Уходим со сцены, все грустные, к нам подходит организатор концертов Рудницкий и говорит, что там ребята с первого ряда хотят с нами поговорить. Мы такие, ну да, понятно. И тут Рудницкий говорит, что ради них он концерт и организовывал, потому что единственные существующие на Украине фанаты группы «Соломенные еноты» — это вот эти люди. Они напоили нас местной горилкой, а потом мы поехали в Киев. При этом я не помню, чтобы у нас к тому моменту были альбомы».

Алексей «Экзич» Слезов (лидер группы «Затерянные в космосе», участник групп «Ожог», «Огонь», «Соломенные еноты», «Банда четырех», «Регион-77» и других): «Как-то раз мы сделали опен-эйр, как бы сейчас сказали. Вадик Зуев из группы «Мертвый ты» сторожил ангар в Текстильщиках: там какие-то железки лежали, стояли сломанные КАМАЗы, промзона и ничего вокруг. И мы решили: лето, интересное место — почему бы там не сделать концерт? Выступали «Ожог», «Соломенные еноты», «Мертвый ты», «Лисичкин хлеб» и новая группа «Огонь». И если «Огню» удалось изобразить практически хардкоровый раж с прыжками и диким ором, то половина групп не смогла выступить, потому что все элементарно перепились. Концерт был хорош только тем, что мы там с Лешим познакомились».

Станислав Ростоцкий (журналист, кинокритик): «Впервые я увидел Усова в третьей «Контркультуре» — там была его фотография с подписью «Наше стеклянное будущее» и какой-то текст из первой «Мыши», который дал понять, что нужно на все это обратить внимание. Но записи тогда найти было невозможно, так что это оставалось таким фантомом. Потом мы с Усовым познакомились во время знаменитого концерта «Гражданской обороны» в «Крыльях Советов», который еще в «Программе «А» показывали. Мы обменялись телефонами, и он в какой-то момент позвал меня на концерт. «Еноты» играли с анархо-краеведами в каком-то заброшенном ангаре — я тогда услышал их впервые и ушел достаточно разочарованным; ну, звук был понятно какой. Но через несколько лет мне попала кассета с «Горбунком» и «Недостоверными данными о счастье», и вот тогда я пропал сразу. А потом уж и познакомился, и начал общаться».

Константин Мишин: «Был концерт в клубе у Светы Ельчаниновой. Должны был играть «Комитет охраны тепла», потом группа «Лолита», которая аккомпанировала Нику Рок-н-Роллу, еще прокралась «Брешь безопасности». Ельчанинова уже в курсе была, что такое «Соломенные еноты», и она Усову сказала — главное, чтобы не было никаких «Соломенных енотов». Он говорит: «Конечно-конечно, ни одного соломенного енота вы вообще не увидите!» Барабанщика у нас так и не было, и мы попросили Костю Жабу из «Лолиты» с нами сыграть. Костя говорит: «Ну как, будем репетировать?» Я говорю: «Можно, конечно, порепетировать, только что у нас репетировать? У нас песни двух типов. Быстрые и медленные. Я тебе буду просто перед каждой песней говорить, быстрая или медленная». Он на настройке послушал, что мы играем, все понял, ну и накатил как следует, чтобы не краснеть особо. А поскольку у нас состав практически был один и тот же, то на последней песне Усов такой тихонько выходит и начинает подпевать Кульганеку, и дальше уже енотовские песни начинают тем же составом играться. Таким образом, пока мадам Ельчанинова прочухала, что к чему, пять песен «Енотов» прозвучало».

Светлана Ельчанинова (основатель Клуба имени Джерри Рубина): «Боря Усов появлялся в Клубе имени Джерри Рубина только и исключительно безумно пьяным. То есть не просто пива выпил, нет, он так напивался, что не держался на ногах и всегда был агрессивен. Начинал драться, наезжать на людей, делал розочки, лез на кого-то… Видимо, для него было важно так себя вести. Даже независимо от того, провоцировал его кто-нибудь или нет, он всегда начинал наезжать».

Алексей Коблов (журналист): «Костя Мишин тогда тоже славился тем, что любил кому-нибудь гитарой по башке заехать или камеру у видеооператора снести, причем дружественного, из числа знакомых, недешевую по тем временам. Не то чтобы он делал это намеренно — я иду ломать камеру, — а в раже таком. Входя в состояние истовое, осатанелое, люди часто совершали поступки совершенно дикого свойства».

Арина Строганова (музыкант и вокалистка групп «Соломенные еноты», «Утро над Вавилоном» и других): «Первый раз я увидела Бориса Усова на концерте группы «Мертвый ты» в «А-клубе», 1993 год. Он был пьян и дрался на улице с охраной, как всегда, не на жизнь, а на смерть. С разбитым лицом валялся на земле. Казалось, у него отсутствует чувство самосохранения».

Константин Мишин: «Еще был концерт, где должны были играть «Мертвый ты», «Соломенные еноты» и «Чудо-юдо». Усов начал со сцены обсирать быдло-панков, которые, как ему показалось, недостаточно почтительно внимают тому недоразумению, которое со сцены доносилось. В конце концов он швырнул в кого-то бутылку, Рудкин это воспринял как руководство к действию, взял огромный табурет для пианиста, на котором сидел, играя на барабанах, швырнул его в зал и попал в несчастную Барабошкину, директора «Комитета охраны тепла». Получила она этим табуретом по голове, ни в чем не повинная. Естественно, панки полезли на сцену, чтобы отгрузить Борису Анатольевичу. Мы с Вадиком Зуевым схватили бутылки, разбили об стойки их, начали махать розочками… И опять пошли слухи — вот «Еноты» такие-сякие, страшные и беспощадные».

Борис Белокуров (Усов) (поэт, лидер группы «Соломенные еноты», создатель журналов «Шумелаъ мышь», «Связь времен» и «Мир искусства»): «Первыми тогда выступали «Чудо-юдо», мы играли у них на разогреве. Народ был очень недоволен. Там просто все ломанулись на сцену, была массовая драка. Летали табуретки. Рудкин, как барабанщик, сидел на железной табуретке и подумал, что надо что-то делать. Метнул ее в толпу и, естественно, попал в того человека, в которого нельзя было попадать. В Барабошкину, которая организовывала этот концерт. У нее случилось сотрясение мозга. Это лучше в стихотворной форме:

Рудкин, кстати, тоже клоун и изрядный пидорас,
Правильно восприняв слоган «No Future»,
Как-то раз зафигачил в Барабоху табуреткой просто так.
Славная была эпоха, а теперь распад и мрак.
Люди долго горевали, что не поняли концепт,
И концерт тот называли табуреточный концерт.
А Барабоха стала тенью, что не кончилось добром,
И занялась всякой хренью, в том числе и серебром.

Я их провоцировал, конечно. Орал: «Идите ... [к черту], мудаки!» после каждой песни. Меня Мишин на все это дело подбил. Уже тогда пошел конфликт «Резервации здесь» с администрацией всяких клубов и молодежных центров. И Мишин сказал: «Что ж ты, гад, играешь в таком цивильном месте, а нас туда не пускают. Давай, если уж играть, устроим шоу». Давай. И там все шло по нарастанию напряжения. А Мишин с Ротаном стояли по краям и скидывали людей. Потом ломанулись уже все. Произошла массовая свалка. Но толком не видно было, что происходило. Кульганек, придурок, бросил камеру, боялся за нее, а надо было снимать, конечно».

Виктор Кульганек (лидер группы «Брешь безопасности»): «Я этот концерт снимал на видео. И тогда уже как раз заканчивал общение с этой бандой. Потому что все уже принимало какие-то нездоровые и агрессивные формы. Какие-то нервяки, постоянные претензии друг к другу, к людям… Ну и, в общем, наверное, вот тогда уже начался новый этап жизни с точки зрения группы и «Соломенных енотов» в том числе, потому что Боря стал появляться с нормальным электрическим составом, они уже начали какие-то альбомы записывать… И слава богу. Не хотелось мне уже общаться, видимо, для того, чтобы не разрушать того доброго, что сложилось за первые полтора-два года общения. И я отошел».

Борис «Рудкин» Гришин: «Я был первый человек, который состоял в группе «Соломенные еноты», и первый, кто ее покинул. Я ушел из-за авторитарности Усова. Невозможно подчиняться, когда твой друг детства, с которым ты сидел за одной партой с 6-го класса, начинает тебе что-то жестко диктовать. Мы разругались. Потом новые люди стали от него таким же образом откалываться. Когда прошло какое-то время, я понял, что для каждого гения это естественно».

***

Драки, пьянство, склоки, провокации — из всего вышеизложенного, вероятно, можно заключить, что и весь смысл «Соломенных енотов» заключался в бесконечной провокации и возведении асоциального поведения в принцип с неизбежным риском для здоровья. Это, однако же, совершенно не так: в конце концов, подлинный миф невозможно выстроить только на злоупотреблениях и хулиганстве, в его основе все равно всегда лежит слово — и, в нашем случае, звуки, которые «Еноты» производили в то же самое время, когда разворачивались вышеописанные события (с 1993 по 1995 год группа записала не меньше полудюжины альбомов, как минимум два из которых — «Горбунок» и «Недостоверные данные о счастье» — достойны того, чтобы войти в любой список лучших записей здешнего рока). Всевозможные публичные эскапады Бориса Усова дополняют, но нисколько не подменяют собственно песни «Соломенных енотов»; более того, в некотором роде они являются еще одной их манифестацией, неизбежным следствием. Тот же Егор Летов как-то сказал, что если панк состоял из естественных, животных инстинктов, то постпанком занимались люди, которые поняли, что не могут жить здесь и сейчас. В таком понимании термина «Соломенные еноты» едва ли не главная здешняя постпанк-группа вообще; уж точно главная, если под «сейчас» поднимать девяностые.

Группа эта, впрочем, очень странная. В случае с «Енотами» затруднительно на полном серьезе рассуждать о музыке — потому как фиксировалась она практически без учета любых критериев качества. По идее, любого человека со стороны «Еноты» должны были бы заведомо отталкивать (что, возможно, и предполагалось создателями группы). Но происходило и происходит отчего-то по-другому — несмотря на нарушение самых базовых правил вежливости по отношению к слушателю, у Усова и компании получались невероятно притягательные песни. В их принципиальной несобранности есть какая-то трогательная, почти детская беззащитность, и потому она вызывает скорее какое-то щемящее сочувствие, чем раздражение. «Соломенные еноты» ведь, в сущности, очень инфантильная группа — недаром с мелодической точки зрения это нередко почти что тви-поп родом из советского гаража; недаром и Усов не столько поет, сколько как-то по-ученически декламирует вслух свои тексты. Собственно, именно сочетание беззащитности, ощущения тотальной уязвимости и хрупкости собственного сокровенного мира и не менее тотальной агрессивности и безжалостности мира внешнего и определяет, кажется, лирический гений Усова — и именно через это сочетание у него и пойман пресловутый дух времени. Сбивчивая, скомканная, разваливающаяся на ходу музыка «Соломенных енотов» по натуре своей очень соответствовала окружающей эпохе смутности и распада, и уж тем более ей соответствовали тексты Усова, разом торжественные и отчаянные, возмущенные и обреченные. Манера исполнения «Енотов» автоматически снижала пафос, вообще-то органически присущий что предшественникам, что соратникам Усова по так называемому экзистенциальному панку. «У нас отобрали джунги, у нас отобрали опасность, коммунальные квартиры, талоны на водку и даже перестройку и гласность. И нам остается одна романтика — падение вниз, вниз, вниз», — разом возвышенно и самоуничижительно пел Усов, и ясно было, что в этом падении нет ничего героического, но и вариантов других не остается. Персонажи песен «Енотов» наблюдают, как новое варварство хищно осваивает дорогой им мир, завороженные грандиозностью этого чудовищного зрелища; они бросаются на варваров с кулаками, заранее зная о собственном поражении; они строят баррикады из бутылок, книг, фильмов и кассет, понимая, что их все равно разрушат. Лучшие записи «Соломенных енотов», кажется, именно об этой даже не гражданской, а этической обороне; ровно поэтому здесь так часто и неожиданно упоминаются животные — как компас, как ориентир, как создания невинные и безгрешные, не способные к предательству и принимающие даже безнадежный бой просто в силу органических инстинктов. На похожих инстинктах строятся и отношения «Соломенных енотов» с окружающим миром — только обусловлены они были не натурой, но культурой.

В сущности, при всей формальной прозаичности усовских текстов (все эти контролеры по вкладам, менты, речные трамваи и прочие мелкие приметы быта) «Соломенные еноты» наилучшим образом выразили неочевидную метафизику девяностых. Их песни — это хроники всеобщего грехопадения, завораживающего в своей тотальной неизбежности.

Максим Семеляк (журналист): «Усов — большой и состоявшийся рок-поэт, он сочинил множество безупречных с точки зрения слога песен. Лично я считаю его группу аналогом The Fall, а для меня это высшая похвала. «СЕ» — это своего рода психотропное оружие, зачастую его слушали не самые приятные и надежные люди, которые с помощью этих песен пытались выписать индульгенцию собственной расхлябанности. Ну это примерно как в «Веселой науке» сказано: позволение ускользнуть от своей цели, окольный путь к самоубийству, но окольный путь с чистой совестью. Так было и с «Енотами»: типа послушал — вот ты уже и человек. Это неприятное заблуждение. Но в этой группе есть что-то от очарования дневных сеансов в «Иллюзионе», это такой просроченный билетик на повторный сеанс — и он же, как мы помним со слов другого автора, и передозировка на все оставшиеся времена».

Станислав Ростоцкий: «Семеляк хорошо сказал: пообщавшись с творчеством «Соломенных енотов», ты рано или поздно — а скорее рано, а точнее, немедленно — начинал испытывать какую-то чудовищную неловкость перед миром. Просто осознание того, что возможна такая постановка вопроса, такое филигранное владение словом и текстом, ошарашивало. То есть если в случае всяких сибирских дел ты примерно понимал, как эти ребята действуют, и обалдевал от того, что ты можешь быть ретранслятором их действий, то «Еноты» настолько были приближены к действительности, к месту и времени, что к этому невозможно было относиться как к проявлению искусства. Они просто не встраивались ни в какой ряд, ни в какой контекст. И когда ты принимал решение к этим песням прийти, это было решение основательнее, от каких-то пристрастий внутренне приходилось отказываться. Ну то есть после альбома «Недостоверные данные о счастье» было сложно слушать какой-нибудь русский рэп, потому что ты уже знал, что рядом с ним есть огромный поэт, который абсолютно четко понимает правила бесконечной постмодерновой игры».

Борис «Рудкин» Гришин: «Я помню, мы гуляли с Усовым по лесу и я говорил, что тоже хочу писать тексты. Он говорит: «Так это же очень просто. Ты сочиняешь один текст, два, десять, на пятнадцатом у тебя получается лучше, на двадцатом — еще лучше, это просто тренировка». Но я, конечно, понимаю, что дело не в этом, как бы я этим ни занимался, я бы его уровня не достиг».

Алексей Никонов (лидер группы «Последние танки в Париже», поэт): «Соломенные еноты» — для меня это лучшая группа вообще по текстам. Боря Усов — единственный в нашей стране певец, тексты которого можно брать и читать как стихи».

Станислав Ростоцкий: «Усов всегда конкурировал не с какими-то своими соратниками или противниками по московско-актюбинской сцене. Это была прямая полемика с Галичем, Высоцким, Башлачевым, Леонидом Дербеневым. И он знал себе цену по полной программе. Нельзя сказать, что это человек, который бессознательно растрачивал свой талант. Он понимает, насколько мощным и сильным даром обладает».

Максим Семеляк: «Могу сказать, что в мифологии «СЕ» соприкасалось с моим тогдашним ощущением Москвы. Во-первых, то была родственная окраинная история — все-таки строчку «и в этот момент меня будит мент на станции «Битцевский парк» может по-настоящему прочувствовать лишь тот, кому доводилось по делу просыпаться на конечной остановке (у меня такое с незавидной регулярностью происходило на метро «Красногвардейская», а жил я на «Домодедовской», предыдущей станции), это еще было не классовое сознание как таковое, но скорее незабудочная поза классовой борьбы, да, в это мы играли с удовольствием. Во-вторых, как следствие, это бедность и изгойство и неизбежные и неосознанные левые настроения (пополам с правыми, кстати, — что было нормально в девяностые годы, вся эта «память русских колоний, Украины и Литвы»). В-третьих, конечно, алкоголь и все такое прочее в максимально доступных количествах — ну тут комментировать нечего. В-четвертых и, возможно, в главных, филология в широком смысле — книги, фильмы, музыка, составлявшие оборонительный рубеж. По ним не узнавали своих, с ними отбивались от чужих, скажем так. В-пятых, очевидная связь по звуку и смыслу со старшими непогрешимыми в тогдашнем представлении товарищами — «Обороной» и «Инструкцией». В-шестых, весь этот пленительный анимизм и забегающее сильно вперед понимание того, что людьми дело не ограничивается, есть еще звери, минералы, растения и прочее естествознание».

Сергей Кузнецов (писатель): «У Усова было очень близкое мне видение 90-х годов. К моменту когда я наткнулся на «Соломенных енотов», было ясно, что 90-е уже закончились и что это было грандиозное время. И вокруг меня не было языка, который бы говорил об этом времени адекватно. Мне до сих пор кажется, что альбом «Соломенных енотов» «Горбунок» — это самое точное, что вообще об этом времени сказано. Мне кажется политически вредной и неверной трактовка 90-х как времени либеральной свободы — но и не вполне правильной депрессивное представление о том времени: мол, страна лежала в руинах и надо было ее спасать. Я же жил тогда. И у меня не было такого ощущения. А было ощущение чудовищного драйва, частью которого был происходящий распад… В принципе, если ты фанат саморазрушения, то как тебя может не вставить саморазрушение целой страны? И вот Усов пел: «Пусть пшеничные зерна бесцельно гниют на складах,/Пусть глумится зверье, воспитатели в детских садах,/Пусть уходят продукты, народ уподоблен скоту,/Но мы встретимся в шесть часов вечера в девяносто четвертом году». Что это такое? У нас с одной стороны всякие условные победители из либерального андеграунда восьмидесятых, которые глядят на торгующих в переходах старушек как на поверженных врагов: мы, мол, всю жизнь были против совка, вы над нами смеялись, теперь уж мы посмеемся! А с другой стороны — Дугин, НБП, восхищение «героями октября девяносто третьего». А тут Усов с его «а когда-то во время октябрьских событий мудаки довели мудаков» и «я не мусор, не жид, даже не фашист и, видит Бог, не демократ» — то есть со своей персональной позицией, антилиберальной, антиельцинской и вместе с тем лишенной все этой псевдопатриотической прохановщины. Мне кажется, дело не в политических взглядах Усова, а в том, что он почувствовал вот эту энергетику 90-х, которая была поверх политики, поверх всего остального. «Соломенные еноты» — это такой слепок с того времени, они зафиксировали вот это чувство абсолютно захватывающего душу восторженного ужаса, в котором ты постоянно находился. Это ведь было очень бодрящее состояние. Я в 90-х не запирал дверь в квартиру: с одной стороны, взять у меня было нечего, с другой — шансы, что тебе проломят голову по дороге от метро, были достаточно значительны, чтобы волноваться по поводу дверей. Это было ну как когда залезаешь в бассейн с очень горячей водой и через минуту чувствуешь, что тебе очень холодно, и волосы на теле становятся дыбом».

***

Врубившись в панк-рок, Борис Усов сразу начал жить на тех же зашкаливающих скоростях, на каких обычно пишется и играется эта музыка. Существование «Соломенных енотов» и их окружения середины 90-х проще всего было бы описать не словами, но блок-схемой, разрисованной на каком-нибудь изрядного размера ватмане. Старые товарищи не выдерживали усовского темперамента и отходили в сторону — но на их место быстро приходили новые: гитаристка Арина Строганова, жившая с Усовым по соседству и до последнего дня существования «Енотов» отвечавшая в группе за музыку, сопровождавшую стихи лидера; молодой анархист Борис Покидько из дружественного ансамбля «Лисичкин хлеб»; все тот же Константин Мишин. Регулярно тасуя составы и полномочия (за какой инструмент брался тот или иной участник группы, нередко зависело от самых причудливых обстоятельств), «Еноты» за несколько лет записали с десяток альбомов — от отчаянного и дерзкого «Горбунка» до полусказочной полуакустики «Удивительной почты», от грубых и стремительных «Недостоверных данных о счастье» до крепкого и веского «Острова-крепости»; каждый следующий концерт группы мог по набору исполняемых песен полностью отличаться от предыдущего. Вокруг «Енотов» стали кучковаться проекты друзей и соратников с названиями одно звонче и страннее другого: тот же «Лисичкин хлеб», «Огонь», «Ожог», «Тише пчол» и так далее, и так далее. Несмотря на очень ограниченное хождение записей всех этих почтенных ансамблей, они каким-то парадоксальным образом попали в Актюбинск, где свой вариант экзистенциального панка разрабатывала группа «Адаптация», — и московский клуб любителей панк-рока превратился в международный. От «Енотов» стали отпочковываться дополнительные творческие манифестации — и их названия и музыка звучали еще более удивительно и несусветно: шуточная затея «Зверье», где каждая песня состояла из одной строчки и длилась не дольше полуминуты; «Утро над Вавилоном» с вокалом Арины Строгановой — своего рода женская версия «Соломенных енотов»; школярский девичий панк «НОЖ». Параллельно всему этому бесконечному внутреннему и внешнему угару Усов успевал и издавать журнал «Связь времен», в котором фиксировалась бурная жизнь его коммуны, и ездить вместе со всем кагалом (благо состав групп более-менее пересекался) в подмосковные ДК и казахстанские подпольные клубы. И все это — не изменяя привычному стилю жизни, где не было места ни деньгам, ни трезвости, ни бытовому уюту.

Все это творческое объединение, собранное из людей зачастую диаметрально противоположных взглядов и созданное во многом по образу и подобию сибирского культурного альянса «Гражданской обороны» и «Инструкции по выживанию», с легкой руки Усова получило название «формейшен» — а участники его, соответственно, звались формантами. Конечно, и в этом была своя понятная логика: людям, решившим отбиваться от окружающей реальности, проще держать оборону вместе — да и если музыкантов больше, чем слушателей, вполне естественно способствовать увеличению количества первых, а не последних.

Станислав Ростоцкий: «Усов говорил, что когда они только начинали, они одновременно играли в «Контркультуру», издавая журнал, и в «Инструкцию по выживанию», делая группу. При этом понятно, что в данном случае имелась в виду игра тотальная, абсолютно всерьез. Вот на каком-то этапе этой игры появилась необходимость в движении, во всемосковском панк-клубе».

Константин Мишин: «Вадим Зуев, он же Ротон, переехал из Тюмени в Москву жить. Ну, точнее, его мать переехала, и он поступил в медучилище в Орехово-Зуево, наверное, чтобы шприцы бесплатно доставать, иметь доступ ко всяким спиртосодержащим продуктам и прочим таблеткам. У нас сложилась юго-западная тусовка по географическому признаку. Я, Боря Покидько из «Лисичкиного хлеба», Усов, Рудкин, Шура Серьга и Ротон. Мы решили, что нечего надеяться, ждать милостей от природы, надо самим себе все делать, самим помогать друг другу записываться, играть друг с другом в проектах. Усов тогда же решил издать журнал «Связь времен», потому что у него была идея, что делать третий номер «Шумелаъ мышь» — это уже попс. Потом подтянулись и Леша Экзич в эту формацию, и Леший. А Кульганека этот дикий экстрим начал тяготить. Один, два, пять раз это все как бы весело, а потом, когда постоянно так… Рискуешь по-серьезному в мусарник попасть или под бандитский замес, это напрягает. Ну и вообще, чисто по-человечески как бы тяжело просто, скажем так, с психически ненормальными людьми долгое время общаться. И он начал от всего этого дела немножко отходить. А Усов начал искать новых людей. Первый, кто ему под руку подвернулся, это Борян Покидько, который в соседнем доме жил. И Арина тоже. Там три дома рядом стояли. Дом Арины, потом дом Бори торцом, потом дом Боряна».

Борис «Борян» Покидько (лидер «Лисичкиного хлеба», участник «Соломенных енотов» и других групп): «Репетиции «Лисичкиного хлеба» проходили у Усова, каких-то совместных проектов — у меня, когда родителей не было, после школы. Иногда у Рудкина. Это был 93 год. Появлялись новые и новые люди, у Усова была масса знакомых. Постоянно какие-то квартирники, концерты. Разговоры, хождения какие-то, действия… Все это наложилось на то, в каком я возрасте тогда был. Передо мной открылся целый мир. В том числе благодаря Усову. Причем многие книги, которые он мне давал и советовал почитать, были любимыми книгами моей матери, то есть был у него очень большой, глубокий багаж такого русского интеллигента, несмотря на весь его радикализм. Он очень глубоко вобрал русскую, да и мировую художественную культуру. Такие какие-то радикальные странности и изменения личности — они появились много позже. Тогда были только намеки. И вся агрессия, которую он проявлял периодически, она была оправданна ввиду тогдашнего положения дел. В общем, он казался полностью нормальным человеком».

Алексей «Экзич» Слезов: «Они были озлобленные книжные мальчики с окраин, которые корчили из себя героев, бандитов, алкоголиков и так далее. И эти люди сплотились тогда вокруг Коньково, квартиры 104, про которую Усов пел «четвертый день сижу в квартире сто четыре, на морде кровь, часы показывают час». А так как мы имели перед собой пример Летова с его «Гроб-студией» и безумным количеством альбомов, то Усов решил тоже, что надо писать альбомы всей тусовкой. С одной стороны — это было правильно, с другой — музыкантов там не было. То есть было много людей, которые брались за гитары и какие-то другие инструменты, но реально играть почти никто не умел. Поэтому с музыкальной точки зрения все это изначально было провально».

Арина Строганова: «Жили мы все, как оказалось, рядом, и этот территориальный фактор всегда играл, да и сейчас играет, очень большую роль в нашем общении. Костя жил в Беляево, а в Коньково тогда проживали Усов, Рудкин, Борян, Спонсор (друг Боряна, создатель группы «Малаховские львы») и я. Буквально в соседних домах. Поэтому мы так или иначе регулярно пересекались, нередко случайно встречались на улице. Я продолжала общаться с Мишиным, стала ходить на концерты, и понемногу мои знакомства с формейшеном и его музыкой расширялись».

Александр «Леший» Ионов (лидер групп «Огонь» и «Регион-77»): «Хоть слово «формейшен» и было у всех в обиходе, никто не придавал ему такого почти религиозного смысла, как это было позже и есть сейчас, когда существуют сообщества в интернете, и люди, которые тогда в школу в пятый класс ходили, теперь чуть ли не молятся на это. А тогда «формейшен» — это из уст Усова вылетало просто как некая шутка. Это никогда не выглядело, будто формейшен — какое-то движение, как «Гениальные дилетанты» в Германии с Einstürzende Neubauten. Да и не было никакого формейшена — просто собирались, играли, бухали, хулиганили. Причем интересно, что в душе-то мы были абсолютно панками, ну там постпанками, по поступкам, по всему. Но внешне это никак не выражалось».

Борис Белокуров (Усов): «Формейшен означало «Усов плюс все остальные».

Арина Строганова: «Когда мы познакомились, основным у «Соломенных енотов» был альбом «Итог — революция», новым — заметно отличавшийся в сторону большей музыкальности альбом «Недостоверные данные о счастье». Поражала ни на что не похожая энергетика и манера исполнения вкупе с такими же ни на что не похожими, очень яркими и талантливыми текстами. (Трудно передать словами непосредственное впечатление от голоса, интонаций, поэзии, драйва.) Я познакомилась с Аней Англиной, игравшей в «Соломенных енотах» на гитаре, с другими формантами и младоформантами. Они здорово подпитывали друг друга, постоянно встречались, фантазировали, придумывали массу своих словечек и выражений и распространяли их в массы. Общение велось непрерывно, все ездили друг к другу в гости, в кино, за кассетами, за книжками, на концерты свои и чужие. Втроем: Борис, Аня и я — мы подзаработали на переводе с английского дурацкой книжки некоей Кэтрин Куксон. Работать, конечно же, было очень весело. «Нет, о Боже, нет! — священник хихикнул», «Стопудово, святой отец!», «Покедова, — сказала она» и т.п. Никакого редактора в издательстве, похоже, не было, и книжка так и вышла с нашим «юмором». Атмосфера того времени, основные события, пройдя через своеобразное Борино восприятие, немедленно отражались в журнале «Связь времен», редактором и основным автором которого был Усов».

Юлия Теуникова (музыкант, певица, клавишница «Соломенных енотов»): «У Усова с Ариной были такие школьные отношения — знаете, «Когда уйдем со школьного двора»… Собственно, в группе «НОЖ» эта эстетика безумных школьниц очень слышна. Я вообще считаю, что самый удачный вариант не когда девочка пишет лирику, а мальчик музыку, а наоборот — тогда получается жестко, необычно и без соплей. Вот у «Енотов» так и было, потому что музыку придумывала Арина. А в проекте «Утро над Вавилоном» вообще все отсылало к школьной эстетике, и была в этом определенная возвышенность. То есть люди отрицали мелкобуржуазные семейные идеалы, для них образец отношений — это как раз что-то такое школьное, пионерское-комсомольское-панковское: он ее за косички дергает, а она ходит в зоопарк и смотрит на лемуров».

Александр «Леший» Ионов: «В самом начале формейшен был, по сути, таким московским отделением сибирского панка. Хотя Летова в этой среде у многих было принято ругать. Было у нас знаменитое выражение «Летов — пес». Но при этом все установки формейшена шли от него».

Алексей «Экзич» Слезов: «В 1994 году погиб Вэ, Ротон, Вадим Зуев из группы «Мертвый ты», и после этой смерти все сплотились, она стала связующим фактором, между собой начали общаться даже те, кто раньше друг друга не знал. До этого происшествия я с Усовым как-то сталкивался на концертах и пьянках, конечно, но очень мало общался, и уж тем более не доходило до такого, чтобы пригласить меня в группу. Самым сплоченным был год 95-й. Когда мы вместе ездили на гастроли, когда Сантим (лидер групп «Резервация здесь» и «Банда четырех». — Прим. ред.) с нами тусовался постоянно. И это было пиком — тогда все еще верили, что у нас что-то получится, что мы всем зададим жару и так далее».

Константин Мишин: «Был разгул бандитизма по стране. Ни у кого нет денег, все дорого — и в то же время можешь на голове стоять, пока ты никого не зарезал, не убил, условно говоря, тебе ничего не будет. Потому что даже если нас забирали в ментовку за то, что мы где-то выбьем стекло, набьем кому-то рыло или какой-то дебош учиним, нас практически тут же выпускали, потому что там реальных бандитов и убийц девать было некуда. На нас смотрели как на каких-то сопляков. Нажрались, похулиганили немного, ну пошли посидели час в обезьяннике или два. В самом худшем раскладе. Нас даже забирать-то просто отказывались. Как-то нас провели в гостиницу «Космос» на открытие авангардной выставки с фуршетом. Художники, Троицкий, какие-то кинокритики, и тут же куча бандитов в малиновых пиджаках, которые смотрят эту всю, как говорится, мазню высокохудожественную. Мы нажрались, учинили дебош, швырялись бокалами, дрались с охраной… Нас оттуда выгнали — даже милицию вызывать не стали».

Алексей «Экзич» Слезов: «Мы все были либо студентами, либо чернорабочими, сторожами, что-то в этом роде. Можно было заработать приличные деньги, например, на разгрузке вагонов, или можно было продавать видеокассеты с концертами «Гражданской обороны», как Костя Мишин. Было смутное время, и подработки были тоже смутными, на постоянке никто не работал, была куча свободного времени. Оно безжалостно транжирилось на всякие пьянки-гулянки, но, конечно, пытались записываться и что-то играть».

Сергей Кузнецов: «Я потом уже понял, что 90-е вообще были временем, лучше всего соответствовавшим моему взгляду на мир в целом. Когда я был школьником, мне не нравилось, что мне все время рассказывают, как все хорошо, хотя я-то знаю, что на самом деле плохо. Поэтому же мне не нравились разговоры про стабильность в 2000-е: какая такая стабильность в нашем непостоянном мире? Цвел юноша вечор, а нынче — фьють! Чего врать-то? В этом смысле 90-е были очень честным временем. Все знали, что мир небезопасен, что с тобой в любой момент может случиться что-то ужасное. Люди вокруг перестали выглядеть идиотами, которые не понимают, что они ходят по тонкому льду».

Илья «Сантим» Малашенков (лидер групп «Гуляй-поле», «Резервация здесь», «Банда четырех», «Сантим и Ангелы на краю Вселенной»): «У нас с гитаристом Димой Дауном было очень выгодное дело в 93 году. Три столика, на которых ворохом лежали эротические журналы, а под — порнуха. Сперва одна точка, около «Библио-Глобуса» на Лубянке, прямо около КГБ. Потом — пять точек, причем мы должны были платить всем: бандитам, ментам, кто с нас только денег не брал. И все равно мы зарабатывали изрядные деньги, правда, все они в основном пропивались. В итоге где-то в сентябре 93-го Дауна опера взяли уже с пачкой порножурналов, год его судили, год шло следствие, он даже к Проханову ходил: «Александр Андреевич, Александр Андреевич, меня посадят!» — «Да? За что? Вас в чем обвиняют?» — «В торговле порнографией!». Проханов ему «теорию бесов» — типа, изыди, изыди, дурак. В итоге получил он штраф в 10 тысяч рублей тогдашними деньгами (журнал стоил 30 тысяч) и попал под амнистию 93 года. А я где-то за два дня до того, как пушки стали активно стрелять по Белому дому, скинул оптовому клиенту кучу порножурналов, заработав при этом порядка тысячи долларов. Для 93 года, по-моему, очень приличные деньги. Я понял, что на такой красивой ноте надо опасный бизнес завершать. И после этого, наверное, года три ничего не делал».

Константин Мишин: «Никто не работал, мы с Усовым ходили по району, что-то воровали в магазинах, собирали бутылки. Воровали напитки из ларьков — наивные торговцы выставляли бутылки на подоконник, который перед амбразурой был, за горлышко их привязывали, но мы отрезали веревки ножницами и убегали. Потом просто стали пустые выставлять. Ну, мы собирали пустые собирали и сдавали их. Это называлось «поход за пушниной». Хватало на несколько бутылок пива и бутылку дешевой водки. Поскольку тоже денег было мало, ну и вообще, адреналин, в магазинах подворовывали какую-нибудь закусь. Причем у Бори это получалось очень плохо, потому что у него вид был стремный. Когда он приходил в магазин, охрана напрягалась и начинала его пасти. Очень часто все это заканчивалось дракой с охраной магазина и позорным бегством. Ничего украсть не получалось… А так, в принципе, было удобно. Все на Борю пялятся, ты чего-нибудь … [схватишь], какую-нибудь курицу, или макароны, или пельмени под куртку — раз! Купишь там полбатона, полбуханки черного, и уверенным шагом вышел через кассу. А Усова пасут, ждут, когда он что-нибудь … [украдет]…»

Сергей Кузнецов: «Огромное количество людей бухают каждый день. Можно говорить, что это стратегия саморазрушения, а можно — что они просто не могут остановиться. Вообще, у меня есть специальная теория, что помимо прочего «Соломенные еноты» важны как наследники позднесоветского андеграунда с его особым типом отношения к культуре — и с особым типом отношения к алкоголю. Линор Горалик сделала книгу интервью с поэтами, где, в частности, Рубинштейн, Гандлевский и все остальные авторы старшего поколения рассказывают, как они много пили. Сейчас так не пьют. Можем ли мы говорить о том, что у молодого Рубинштейна была стратегия саморазрушения? Или у молодого Гребенщикова, который признавался, что главным сюжетом вечера зачастую был поиск человека, чтобы вместе скинуться на бутылку портвейна? Бухать каждый день — не фокус. Фокус — сохранить при этом в себе творческую энергию, способность производить культурные продукты. Усов сохранил, и это, конечно, чудо».

Алексей Коблов: «Как-то позвонили мне Усов с Ариной. То ли у меня был день рождения, то ли у кого-то из нас троих. Я сидел без работы и без денег и страшно обрадовался — выпьем, пообщаемся. И мы с моим приятелем купили на последние деньги пару бутылок вина и стали их ждать. Но я забыл, кто такой Усов и что он живет хуже меня. Они приходят, у них сумка позвякивает. Мы такие: «О-о-о, видимо, вечер удался». Какое там. Выяснилось, что по Зеленограду они собирали пустые бутылки, чтобы потом их сдать и заработать немножко денег. Посидели чуть-чуть, раздавили на всю компанию крымского вина, пообщались немножко и проводили обратно. Кто-то из моих гостей расстроился. Потому что рассчитывали на пьянку».

Станислав Ростоцкий: «Я думаю, поначалу в употреблении алкоголя было больше сознательной творческой стратегии. Ну, выпить водки на сцене — это вполне укладывалось в желаемый образ. Плюс момент некоего азарта, авантюризма: пили не когда хочется, а когда есть возможность. В итоге все это выросло в настоящий образ жизни, в контексте которого наряду с музыкой и книгами имели значение ассортимент и время работы конкретных магазинов. Но надо сказать, что не все демоны, которые были выпущены в результате такого подхода к реальности, потом были укрощены. В доинтернетовскую эпоху из десяти человек, которые слышали о «Соломенных енотах», максимум двое знали песни, а остальные слышали, что группа где-то там чего-то учудила».

Александр «Леший» Ионов: «Был фестиваль «Сибирский драйв» — все происходило в довольно пафосном здании Дома культуры железнодорожников на Казанском вокзале, очень цивильном, с люстрами под потолком хрустальными, картинами, большой сценой, плюшевыми креслами и так далее. Все очень весело начиналось, мы ждали очереди своего выступления, пили, а в то время не было качественного алкоголя вообще по определению, так что пили мы водку «Белый орел», которая действовала совершенно наркотически, хотелось плакать. И вдруг обнаружилось, что на выступления московских команд времени не осталось. Я был уже к этому моменту хороший, Усов уже дал в репу Неумоеву, так что я вышел во время концерта одной из групп на сцену, взял у вокалиста микрофон и сказал: «Суки, вы нас, …, лишили выступления!» Меня попытался от микрофона оттолкнуть бас-гитарист, я его ударил в лицо, бас-гитарист положил гитару, дал мне в рожу несколько раз, я упал на комбик, у меня хлынула кровь на свитер и во все стороны. Я ненадолго отключился, потом встаю — а вокруг уже все дерутся. Московские накинулись на сибирских. Вижу: парень в очках, журналист с какой-то аккредитационной штукой, мечется, и сзади него вдруг возникает, как фантом, Костя Мишин с бутылкой в руке и бьет его по голове. Чувак падает, как подкошенный, а Костя с хищным видом прыгает куда-то в сторону. После этого мы с Усовым и еще одним моим другом поехали ко мне на Шаболовку, зашли почему-то в охраняемый дом, встали напротив какой-то очень крутой квартиры и стали бухать. И мрачно обсуждали все, что было. А потом появилась милиция, сказала, что мы якобы собираемся ограбить квартиру, после чего нас всех повязали».

Константин Мишин: «Эвелина Шмелева решила устроить фестиваль. Арендовала зал, ДК железнодорожников на Комсомольской площади. Наприглашали из Сибири всяческих групп — «Инструкцию», «Чернозем», «Кооператив ништяк», «Мертвый ты». И, значит, Шмелева говорит — ну, мы и вам позволим выступить минут по 10–15. «Огонь», «Соломенные еноты», «Резервация», «НОЖ» должны были играть. Нас с Усовым это жутко взбесило — ничего себе, мы тут жилы рвем за андеграунд, а нам 15 минут дали. Ну и решили, что вообще выступать не будем, нажремся и учиним жуткий дестрой. Так и получилось. Под конец первого дня замутили жуткую драку. Я какому-то журналисту из Владивостока бутылкой проломил башку, все полезли на сцену бить морду сибирским рок-музыкантам… В ДК сказали, что никакого второго дня не будет, вернули просто людям деньги за билеты, и все. Так вот культурно отдыхали».

Алексей «Экзич» Слезов: «Отдельная история — про гастроли в Ставрополе. Ноябрь 94 года, перед самой войной в Чечне. Были «Ожог», «Соломенные еноты» и «Огонь». Пригласил нас один местный бизнесмен, которому Мишин сказал, что это самые крутые группы в Москве. Но так как он понимал, что никому не известные группы, пусть даже из Москвы, никого не соберут, он приплюсовал нас к местному хэви-металлическому фестивалю». 

Александр «Леший» Ионов: «Соломенные еноты», насколько я помню, в нашем сете не числились. Но Усов не мог пропустить такое мероприятие, чуть ли не за свои деньги поехал, а Мишин пообещал выделить ему полчаса времени. А я играл на барабанах в «Соломенных енотах», притом что я на барабанах тогда вообще не играл».

Алексей «Экзич» Слезов: «Получилось смешно: фестиваль вроде кончился, а Усов сказал: нет, мы все равно будем играть. Мы сыграли три песни при включенном свете в зале. И это была такая принципиальность Усова, по сути достаточно неплохая. Нас принимали отлично, потому что на фоне металлистов, которые играли одно и то же и очень плохо даже по меркам металла, мы смотрелись свежо и оригинально. И звук был на удивление неплохой, у нас все-таки важны были тексты, и люди их слышали».

Константин Мишин: «Обратная дорога, поезд Ставрополь — Москва. Дали нам несколько пакетов местного плодово-ягодного вина. Общий вагон, такой козлятник — жесткач. Люди с клетчатыми сумками, которые едут в Москву что-то покупать или продавать, какие-то быки ходят по поезду… У нас в отсеке было очень много народу, избыточно много, человек 8 или 9. С нами сидел какой-то колдырь, в частности. Мы ему быстро накидали несколько стаканов этого пойла. И потом на какой-то станции просто вызвали ментов — и его ссадили с поезда. Дальше поехали, в общем, нормально. На третьих полках можно было спать. Напротив сидел какой-то бандит, который все время порывался выяснить с нами отношения. А там главное — никакого мордобития. Потому что народ простой, это тебе не Москва, где дадут в харю и пошел на хер. Тут могут и с поезда выкинуть. В конце концов этого бандита тоже куда-то отселили проводники, от греха подальше. Ехали-ехали, а у нас с собой были нарды и карты. Ну нарды мы пропили практически сразу, продав каким-то чуркам в соседнем вагоне. А на следующий день уже жрать нечего, все съедено, денег нет. Пошли с Усовым карты продавать, чтобы какой-то еды купить. Я говорю, ты помнишь этих чурок? И он отвел меня к этим чуркам, они начали с интересом рассматривать колоду. Хорошие карты? Я говорю, конечно, хорошие. Даже в покер можно играть — 52 листа! Они посовещались — не надо! Усов говорит: слишком сложно, зачем ты им про покер сказал! В итоге карты мы проводнику чуть ли не за буханку хлеба отдали. Потому что голодняк накинулся дикий плюс похмелье — естественно, жрать хочется».

Борис Белокуров (Усов): «Настоящая бойня была в Твери. Все происходило по стандартной схеме. Появляется какой-то энтузиаст из провинции, зачастую не имея ни собственного зала, ни возможностей каких-то… И такой, ой! «Еноты»! Давайте сделаем концерт. И что-то там такое организовывает, не учитывая обстоятельств местного колорита. В Твери — это не мне, это им что-то не понравилось. Мы сыграли три песни, потом зрители полезли на сцену музыкантов гасить, поломали аппарат. Нам увечий особых не нанесли, а владелец аппарата потом жаловался, что ему там повредили какой-то комбик. На следующий день по возвращению из Твери мы поехали играть в Дмитров. Отошли, ссадины замазали и поехали. Там концерт прошел на ура — день города, открытая площадка, очень нас тепло приветствовали. Там сплошные фольклорные были коллективы, то есть такие женщины в цветастых платочках, кокошниках…»

Константин Мишин: «В Твери регулярно проходили какие-то концерты — Ник Рок-н-ролл, «Резервация»… И местный организатор решил туда пригласить «Соломенных енотов», «Огонь» и «Ожог». Типа — будет грандиозный фестиваль. Мы помнили, что в Твери движуха какая-то была, повелись и приехали. А это был концерт, посвященный Дню города. Местные группы, куча гопников и какой-то комсомолец недорезанный в качестве организатора. Усова это страшно все взбесило, он вышел на сцену и говорит — нам … [наплевать] на всяких пидорасов, на вашу … [чертову] провинцию… На вашу Тверь… Да здравствует Москва! А в зале было много народу в тренировочных штанах. И у одного нашего друга уже с кем-то начались терки, почему тот в джинсах. А друг отвечает: мол, а ты почему в трениках, как лошара? То есть за словом в карман не полез. Ну и в конце концов он кому-то проломил башку. А в зале два милиционера несчастных, солдатики девятнадцатилетние с дубинкой. В общем, после окончания концерта уже на выходе нас ждала куча гопников. Но мы решили все-таки прорываться. Наделали розочек из бутылок, собрались — нас человек двадцать было, музыканты плюс сочувствующие. Этот ДК на площади, было издалека видно, когда подходит трамвай. И когда мы его увидели, ломанулись на прорыв, размахивая этими розочками, кидая бутылки. В нас тоже что-то летело, какие-то скамейки… Мордобой… В общем, влезаем в трамвай. Они за нами, мы стоим у двери, их активно не пускаем. В конце концов уехали, успели на последнюю электричку в Москву. После этого Боря сказал: больше никаких концертов на периферии! И чуть ли не на следующей неделе мы поехали в Дмитров играть на День города. Но там так, можно сказать, было даже патриархально. Какие-то панки, которые просили исполнить что-нибудь из Цоя или «Гражданской обороны».

Арина Строганова: «Многие концерты получали свое название: «Литпанк», «Ганс Чампурсин и его друзья», «Полнолуние», «Убиенный бизнесмен», «Следы Балтазара», было и несколько «Фестивалей фестивалей». Программы Борис составлял индивидуально к каждому концерту, новых песен всегда было много, их играли в первую очередь». 

Константин Мишин: «Был концерт на дебаркадере — пароходе, который пристегнут к берегу. Кабак с аппаратом. И там был устроен фестиваль, который назывался «Собачий холод». Естественно, кабак держали бандиты, они там где-то сидели и тихо выпивали. «Еноты» выступили, «Кооператив ништяк», кто-то еще… И периодически в зал заглядывали, судя по всему, хозяева вот этого всего дела — такие бандитообразные рожи. И дивились. В конце концов мы каких-то двух бандюганов отоварили, и нарисовались еще пятеро. Нас жестоко избили, скрутили, повели в трюм. Там сидит какой-то вор в законе, хозяин этого кабака. И начинает с нами по фене разговаривать. Я говорю — уважаемый, говорите нормально, мы не понимаем, что вы тут от нас хотите. Можем мы вообще нажраться, кому-то морду набить, в конце концов? И нас вышвырнули с этого парохода. Хорошо, что не в воду. Такие были времена. Мы для него, наверное, были как какой-нибудь Боря Моисеев… Какие-то молодые алкоголики, фрики, панки…»

Ермен «Анти» Ержанов (лидер группы «Адаптация»): «Магнитиздат работал. Нам в Актюбинск кто-то прислал кассетку, и там были «Соломенные еноты». Мы послушали: люди играть не умеют, но тексты классные. Через пару лет я закончил институт, и надо было чем-то заниматься. А житуха тогда была жесткая, работы не было, и один парень у нас в городе открыл рок-магазин: бижутерию там рок-н-ролльную продавал, диски, майки, перстни… И я маме говорю: «Вот человек меня зовет, давай я съезжу с ним в Москву, сделаю какой-то бизнес». Мне дали 100 долларов, я приехал в Москву, сразу потащил друга в магазин «Петрошоп» и купил на все деньги две гитарные примочки себе. А потом уже пошли по делам с ним. Пришли в магазин «Давай-давай», там еще была студия «Колокол», которую я знал с детства. Девушке, которая там сидела, я подарил наш альбом «Парашют Башлачева» и спросил про «Соломенных енотов», потому что в каталоге их не было. Она говорит: «Они не дают нам своих записей». Я говорю: «А мне связаться с ними надо, чтобы сделать концерт». И она дала мне телефон Арины».

Борис Белокуров (Усов): «Ермен позвонил, пригласил на концерт. Оплата дороги будет? Будет. Народ будет? Будет. Аппарат там будет? Будет. Ну и мы поехали. Без гонораров, как часто ездили, — за дорогу и кормежку. Первое впечатление от актюбинской тусовки было очень положительное. Атмосфера Казахстана от Коньково очень сильно отличалась, одному по улицам там было не пройти белому человеку. Ходили большой гурьбой, человек 15–20. А в целом — ну очень интересное такое вот полицейское государство, тоталитарный режим. Концерты проходили под эгидой вообще непонятно чего, непонятно как пробивались, приходили на них только по личному приглашению, по звонку. Очень интересно».

Арина Строганова: «На обратном пути проводник отказался выпускать нас из поезда в Москве, требуя за что-то дань. И мы его обманули, подсунув сумки с мусором и трехлитровой банкой из-под гречки с мясом, которой нас перед отъездом заботливо снабдила Римма, сестра Ермена. Незабываемы актюбинские бабушки, которым в лютый мороз и зверскую темень население несло банки с вареньем в обмен на дефицитную водку. А как-то во время вечерних посиделок всей компанией мы услышали по актюбинскому радио песню из «Утра над Вавилоном».

Ермен «Анти» Ержанов: «Спустя какое-то время они решили устроить нам ответный визит, пригласить актюбинцев. А в Москве Усов все это время занимался распространением нашего альбома, как он мне говорил, сделал 100 копий — сидел дома и записывал его людям. И назвали они этот ответный концерт «Рок-мост Москва–Актюбинск». У них произошли какие-то перемены. Если к нам приезжали «Соломенные еноты», «Огонь» и «Ожог», то спустя полгода в Москве играли «Соломенные еноты», «Лисичкин хлеб» и «Затерянные в космосе». То есть «Огонь» и «Ожог» из Бориной концепции к тому моменту выпали, там всегда шла какая-то внутрипартийная борьба. И концерт-то где был: во МХАТе, в Камергерском! У них, видимо, были тоже плохие времена, приехал Рудкин, заплатил денег и сделал такой концерт. Мы приезжаем, нас приводят во МХАТ, мы отстраиваемся, потом возникают какие-то наркоманы, тащат нас во мхатовский подвал, приносят «винт»… А мы понятия не знали, что это такое, — у нас город на «ханке» сидел, но мы, так, не увлекались. И нас всех этим «винтом» — бабах, мы обшаробаненные выходим — и понеслась. «Муха» — Гавр там … [фигачит], рвет струну на бас-гитаре, а второй бас-гитары нет, и струн ни у кого нет, и концерт на грани срыва. Начинается беготня, бегают все под «винтом», кое-как нашли гвоздь, молоток, прибили как-то ее. Мы тоже хороши — пели «Торчка», «Кругом одни пидорасы»… Через несколько лет один актер в Актюбинске чуть драться со мной не полез, когда узнал, что я со сцены МХАТа пел песню «Кругом одни пидорасы». Он мне даже не поверил — что ты, для него это такая святыня».

Борис Белокуров (Усов): «Через несколько лет у нас были еще одни гастроли по Казахстану, совершенно безумные. Едем мы вчетвером: я, Арина, басист наш Герман и гитарист наш Буянов. Доехали до Оренбурга, приезжаем в четыре утра. Герман с Буяновым пошли за водкой, там стоянка долгая. Ждем. Поезд тронулся. Тут Арина говорит с полки: «А где Герман? Где Буянов?» Их нет. Потом оказалось, что РЖД выдает бесплатные билеты таким вот опоздавшим. Кто бы мог подумать. Но Буянов накануне потерял паспорт, естественно, и так расстроился, что решил отдать все остальные свои документы мне: мол, целее будут. В итоге Герман доехал до Актюбинска в последний момент, а Буянов так и сидел в Оренбурге. На обратном пути приезжаем в Оренбург, и местные нам говорят: «Буянову плохо, он белены объелся». Я говорю: «Конечно, плохо без паспорта по железным дорогам путешествовать». А они: «Да нет, мы в буквальном смысле. Мы вчера белену жрали, вот ему и плохо, передозняк».

Юлия Теуникова: «Концерты «Соломенных енотов» имели характер блиц-кригов. Пришел, выступил, желательно с программой, которую больше не повторяешь, ушел. Это был своего рода военный акт, атака».