«Какой город, такие и песни»: Жора Кушнаренко из «Труда» о Москве и новой EP

• — Вы раньше отнекивались, когда вам говорили, что у вас песни про здесь-и-сейчас. Но теперь уже, кажется, не выйдет: первая строчка нового альбома — «самое гадкое слово на свете — это, конечно, война», да и дальше следует фактически несколько музыкальных колонок на злобу дня. И никакого былого оптимизма. Допекло?

— Ну нас и раньше такие темы волновали. Просто эти песни писались последний год — и, естественно, окружающая ситуация повлияла и сподвигла более конкретно обратиться к каким-то темам. А что касается оптимизма — да, пожалуй, у меня его сейчас куда меньше, чем прежде. И дело даже не в том, что происходит на Украине или в нашем государстве. Я просто стал больше обращать внимание на то, как люди относятся к своим детям. Прямо бросается в глаза постоянное насилие, агрессия, ор. Если раньше мои надежды были связаны именно с тем, что новое поколение будет каким-то другим, чем нынешние взрослые, то сейчас становится понятно, что, скорее всего, не будет.

• — А какова в таком случае стратегия поведения в этой ситуации, когда, выражаясь словами другого автора, весь мир против нас? Что делать-то?

— Мне кажется, что самый верный вариант сейчас — создавать семью, заводить как можно больше детей и постараться сделать так, чтобы они выросли хорошими людьми. Это самый беспроигрышный путь. Хотя я и про себя не могу сказать, что мне все понятно и я знаю, как жить и что делать.

• — Ну вот вы поете о каких-то базовых ценностях — означает ли это, что вы ощущаете некую ответственность как музыкант за них, некую потребность их отстаивать?

— Честно говоря, нет. Я вообще не считаю, что музыканты должны писать песни социальной направленности. Если не пишутся такие песни, то и не надо этого делать — а заниматься тем, что у тебя лучше всего получается. Другое дело, что меня действительно всегда волновали эти темы. Мне интересно вот это состояние потерянности, которое возникает у человека при столкновении с враждебным ему миром.

• Несмотря на нелюбовь Кушнаренко к Советскому Союзу, визуальное оформление «Труда» — например, их афиш — явно отсылает к старой эстетике — Хорошо, но к последствиям вы готовы? Вот будут эти песни опубликованы — и посыплются комментарии про укропов, ватников и черт знает что.

— Ну сейчас любое осмысленное высказывание чревато жесткой реакцией. Это не должно быть препятствием к тому, чтобы говорить. Меня кто-то из моих знакомых уже тоже пугал, да, — мол, сейчас тебя прикроют. Но мне кажется, что там ничего уж такого особенно криминального нет. К тому же я не могу сказать, что хорошо знаю своего слушателя, поэтому не буду гадать насчет комментариев. Для меня вообще было сюрпризом, когда на наши концерты начали ходить реальные люди; я не совсем понимаю, что им в наших песнях интересно — я-то всегда писал про себя и какие-то специальные отношения с публикой не выстраивал; и мне пока никто не говорил, что вырос на наших песнях, как тот карлик в анекдоте про Макаревича. Но вообще, мне кажется, в предыдущих наших записях были похожие идеи, так что вряд ли этот альбом будет для кого-то сюрпризом. Другой вопрос, что тут пожестче получилось, да. Ну время такое.

• — Интересно, что вы там еще поете про фашизм, как бы обратно переключая значение слова к исходному. Сейчас-то оно в медиариторике — официальной, во всяком случае, — однозначно применяется как раз к Украине, Майдану и вот этому всему.

— Для меня фашизм — это тоталитарный подход к социальной и политической сфере. В этом смысле разницы между коммунизмом и фашизмом я большой не вижу, честно говоря. И там, и там предполагается мощнейшее подавление личности.

• — Интересно. У вас же при этом масса советских коннотаций в песнях встречается, особенно в первых записях.

— Это скорее что-то бессознательное. Я не ставил себе задачу оперировать такой лексикой. Советский Союз я совсем не люблю, мне кажется, это была большая ошибка. Другой вопрос, что я очень люблю русское искусство и русское кино, и так уж получилось, что один из их творческих всплесков произошел в советские времена, в 60-е и 70-е. Наверное, через эти культурные вещи я какое-то влияние и испытал.

• — А вам кажется, что советское кино 60-х можно отделить от советского мифа и ценностей? Разве одно не является в значительной степени манифестацией другого?

— Мне кажется, можно. Вообще, очень важно разделять государство и человека, в том числе и здесь. Многие же делали что-то не благодаря идеологии, а вопреки ей, — и тот же Хуциев, очень мной любимый, и Шпаликов, у которого, если бы не давление, все было бы, я думаю, гораздо лучше. А что касается ценностей — я их рассматриваю как базовые человеческие, а не как присущие коммунистическому режиму. В 60-х же по всему миру был всплеск молодежной культуры, какая-то возникла надежда на то, что можно все изменить своими руками и построить прекрасный мир. Вспомните хотя бы, что во Франции творилось.

• — Но здесь, как известно, не Франция. И в таких разговорах неизбежно возникает аргумент, что, судя по всему, большинству населения России действительно кажется, что государство важнее личности.

— Я думаю, это в большой степени именно наследие Советского Союза, в котором все было направлено на то, чтобы государство принимало решения за своих граждан. Любая инициатива подавлялась. Не думаю, что это специфически российское — скорее просто свойство тоталитарного государства. Но вообще — меня сильно удивило, что людям действительно оказалось так важно испытать это некое имперское такое величие. И что многим кажется: мало жить своей жизнью, мало быть просто страной, в которой государство заботится о своих гражданах. И это обидно, конечно. Ведь в том, чтобы жить хорошей, обычной, порядочной жизнью, куда больше величия, чем в нападении на другие страны и криках «Крым наш».

• — А вот как это объяснять? Возможен ли диалог по этому вопросу?

— Я думаю, что возможен. К тому же жизнь подкидывает массу наглядных иллюстраций, позволяющих людям понять ситуацию. Вот, скажем, история с псковскими десантниками. Это же совсем вопиющий случай. Я не могу себе представить человека, который мог бы оправдать то, что этих людей убили, бросили, похоронили тайно и запретили родным говорить об их смерти. Ну нет такого оправдания.

• Афиши пересекаются еще и с песнями группы: легко представить, что события песни «Все девочки — принцессы» происходят где-то здесь— При всем богатстве возможных ассоциаций «Труд» — чуть ли не первая русская рок-группа, которая говорит о простых вещах простым языком и при этом — без иронии, без вот этой всегдашней ухмылки и двойного дна. Наверное, Майк Науменко так еще мог иногда, а больше и не знаю кто. И в этом смысле вы тоже пошли поперек течения, потому что, когда у нас несколько лет назад был опрос молодых музыкантов по поводу самых повлиявших на них русских альбомов, там с отрывом победила группа «Мумий Тролль». И эта традиция изъясняться полунамеками и никогда не говорить всерьез тоже до какого-то момента вполне побеждала.

— А я действительно этого никогда не любил. И группа «Мумий Тролль» мне не была близка, и что касается иронии — ну да, в русской музыке, как правило, почему-то очень много приколов всяких, какого-то юмора. Я вообще веселый человек, люблю посмеяться, но мне этого хватает в обычной жизни, я не понимаю, зачем это в песнях. Мне вообще хотелось говорить как можно более простым и понятным человеческим языком — так, как люди общаются между собой. Мне хотелось быть как можно ближе к обычной жизни, потому что, по-моему, в этом и состоит весь смысл и вся правда. Жизнь сама по себе настолько разнообразна и интересна, что нет смысла выдумывать что-то сверх. Такие вещи вокруг происходят, что и в голову-то не помещаются, — чтобы их увидеть, надо просто глаза открыть. И постараться понять. Наши песни и есть попытка понять.

• — А вы действительно настолько многим обязаны русскому року, как кажется по песням?

— Ну как сказать. В подростковом возрасте я очень много слушал группу «Кино» и все, что рядом. Потом забил. Потом вернулся и понял, что зря забил. А если говорить об импульсе самому взяться за инструмент… Может быть, он возник, когда я услышал группу «Соломенные еноты». Как-то вот тогда стало понятно, что мастерство игры и прочие профессиональные вещи не столько важны, сколько присутствие человека и какой-то настоящей жизни в песнях. Почти такой же силы впечатление на меня позже произвела группа Electrelane. У них тоже очень простые песни — если партии разбирать, — но вместе все это дает очень сильный эффект.

• Оформлением афиш занимается арт-директор журнала Port Кирилл Глущенко — он же изображен на этой фотографии— Эта категорическая простота вашего звука — она идет скорее от Electrelane и «Енотов» или от простоты слов?

— Да нет, скорее от того, что ни я, ни Ильдар не умели особенно хорошо играть на инструментах, когда мы начинали. Сейчас уже получше, конечно, но все равно я не считаю себя каким-то выдающимся гитаристом и басистом. И когда «Труд» причисляют к какой-то традиции, к тому же русскому року, меня это тоже смущает прежде всего потому, что, по-моему, мы недостаточно круты, чтобы к этой традиции принадлежать. Так что простота мелодий и аранжировок во многом шла оттуда. Но я действительно не люблю излишне усложненную музыку, когда люди играют не ради смысла, а ради того, чтобы показать себя. Это уже какой-то онанизм.

• — Еще мне кажется, что у вас очень московские песни.

— Я рад, если есть такое ощущение. Для меня это важно, это мой город, я здесь родился и вырос, я очень люблю Москву, хоть она и странно стала выглядеть за все эти годы, когда было столько разрушений. Наверное, «московскость» нашего звука отчасти в его агрессивности. Москва ведь очень агрессивный город. В этом есть свои плюсы — она всегда держит в тонусе, заставляет собраться, вокруг тебя всегда-то что-то происходит. Но постоянно в этом находиться тяжело, конечно, нужен отдых хороший. Да и люди здесь в основном ориентированы на работу, а не на жизнь, что тоже минус. Но какой город, такие и песни.

Статья впервые была опубликована в журнале «Афиша» №17 (377)