«Мы — рок-динозавры, все закончено»: Михаил Боярский о музыке и шоте «Боярский»

• — Михаил Сергеевич, у нас сайт все-таки о музыке, поэтому в первую очередь хотелось бы поговорить о ней. У вас вообще часто берут интервью, как у певца, музыканта?

— Нет. Практически не берут, я не певец — я драматический актер, у меня другая профессия.

• — Но, например, «поющий актер» — это допустимо?

— Это определенный жанр, который имеет право на существование — таких людей было много, надеюсь, и я к этой категории отношусь.

• — Как вам кажется, сейчас этот жанр менее популярен?

— Даже более — на сегодняшний день подавляющее большинство актеров поет, и хорошо поет: это можно видеть в передаче «Две звезды», и «Точь-в-точь», и «Один в один». И там как раз их очень много — чудесно, хорошо поющих. Это прекрасная школа, потому что поющий артист — это вдвойне артист.

• — Может быть, дело в том, что раньше артисты исполняли песни совсем новые, написанные для них, а теперь — старые?

— Не только, не только. У них все в порядке. За последнее время это стало очень востребованным, популярным, да и аппаратура позволяет — если раньше надо было все делать вживую, и с трудом все записывались, то сейчас можно сделать чудеса: и вживую, и на студии. Всех так много, что уже начинаешь путаться. И они настолько точно изображают тех, кого пытаются спародировать, что просто удивительно, удивительно. Раньше нужен был год в театральном институте, чтобы научить нас, тех, кто не умел когда-то, так здорово перевоплощаться. Это очень помогает на сцене, очень сильно. И в мюзиклах, и в драме… Если б они еще и танцевали! Хотя большинство двигается, и тоже отлично — и такие синтетические актеры необходимы. Зачастую не хватает актерского мастерства зарубежным исполнителям — мне кажется, что за ними стоит пятьдесят-шестьдесят человек подтанцовки, и они как-то скрывают все недостатки. А когда у него все есть, то он спокойно можно выйти один.

• — Насколько я знаю, вы занимались в школе по классу фортепиано — изначально вас хотели видеть музыкантом? 

— Родители, да. Видели меня пианистом, хотели, чтобы у меня была независимая профессия — актер же зависим от всего: от репертуара, от назначения на роль, от режиссера, от партнеров, от зарплаты низкой, многих вещей. Поэтому хотели, чтобы я стал солистом-пианистом — но, к счастью, меня эта участь минула. 

• — А что вы обычно исполняли?

— Ох — от Черни до Рахманинова, от первого до одиннадцатого класса, играл все: Чайковского, Баха, Генделя, Бетховена, Моцарта, все, что только возможно. Очень обширная была программа, и каждые полгода новая — приходилось очень много работать.

• — У вас есть сейчас любимый композитор?

— Пожалуй, Рахманинов. И Бах. Не могу сказать, что в школе я добился каких-то результатов, но классика сонатная мне была ближе, чем какая-либо другая. Прелюдии, фуги — это я очень любил, тем более что я увлекался Гленном Гульдом и мне хотелось добиться такой же, как у него, техники, звукоизвлечения. Конечно, не вышло, но я к этому стремился.

• — А Рахманинов и Бах — это из-за…

— Ну нет, нет, они абсолютно разные. Рахманинов мне близок все-таки не только как пианисту, но и как слушателю — симфонии его потрясающие совершенно. А «Этюды-картины» — я и сам их сыграл огромное количество раз. Невероятный композитор, невероятный. А Бах — это Эйнштейн. Его нужно по-другому мыслить. Каждая нота, голосоведение, четырехголосье… Ведь недаром The Swingle Singers исполняют Баха — там ведь все замечательно разложено на голоса. А Рахманинова они, конечно же, не поют. Серьезная разница — но наверно, мне уже теперь ближе Рахманинов.

• — Если говорить о более современной музыке — вы всегда восхищались The Beatles и Высоцким, но есть ли для вас еще кто-то равновеликий?

— Нет никого. Все вышли из Высоцкого, все вышли из The Beatles. Как мы все вышли из гоголевской «Шинели». Нет, ну конечно, и The Rolling Stones, и The Searches, и The Hollies, и многие другие группы — любители этой музыки их хорошо знают. Еще The Monkees, The Dave Clark Five — что-то у них всех было хорошее: то ли вокал был чудесный, то ли инструментал, то ли басист, то ли ударник. Но вот так, чтобы им всем вместе воссоединиться, как The Beatles — это неповторимо. Что касается Высоцкого — это то же самое: вершина, до которой еще никто не добрался и не доберется. Я, конечно, знаю хороших исполнителей — очень много достойных, умных, но как личность Высоцкий серьезнее и глубже. 

• — Как вам кажется, как кого в первую очередь стоит воспринимать Высоцкого, поэта, музыканта, актера? Или просто как многогранную личность?

— Кому что нравится. Мне интереснее слушать его песни. Такой колодец, который не исчерпать. В театре его мы посмотреть уже не можем, в кино мы все, что могли, уже видели, и знаем практически наизусть — я вот не могу оторваться от «Место встречи изменить нельзя». Если я сел смотреть — все. Пока фильм не кончится, я уже не отойду. У него какая-то магия притяжения есть в голосе, да и вообще во всем.

• — А если говорить об участниках The Beatles, то кого вы выберете?

— Тут тоже — каждый раз по-разному. Впереди всегда шли Пол и Джон, так и выбивались, то один, то второй: Пол/Джон-Джон/Пол. В какой-то период времени был Харриссон. Меньше всех меня всегда интересовал Ринго, хотя я с ним знаком, как и с Полом, но теперь Джон выходит на первое место — его с нами нет, и это потеря ужасная, такого тембра голоса уже не сыщешь. Пожалуй, такая пронизывающая душу — по крайней мере, мою — нота, это голос Джона.

• — Вообще интересно, что вы от клавишных в итоге перешли к гитаре и с ней и стали ассоциироваться.

— Да, у нас сначала была группа «Кочевники», потом я из нее ушел в театр, окончательно и бесповоротно, но затем мы сделали группу, которая называлась «Сильвер» и пытались написать песни, которые не написали The Beatles. Школа-то одна была у всех — собрались битломаны, которые увлекались многоголосьем, сдержанной игрой на гитарах, мелодизмом… Но мы как бы уже выросли из того костюма, который мы примерили в 20 лет — и сегодня это уже не очень нужно. Другая музыка. Для себя — да, еще можно собраться в день рождения Пола или Джона и сыграть что-то в клубе. А так — нет, уже все. Ну и, потом, я так и не усовершенствовал свою игру на гитаре, а это уже беда. Мы иногда собираемся, но настроение уже не то. Мы — рок-динозавры, все закончено (Закуривает).

• — Сейчас не время той музыки, которую играли The Beatles, но для какой — самое то?

— Я бы не стал ее как-то охарактеризовывать, потому что я зациклен на мелодии, а сегодня… После Виктора Резникова, после Дунаевского… Агутин прекрасный совершенно мелодист — немного людей осталось из тех, кто умеет писать мелодию. У меня есть знакомые ребята, но их песни не дойдут ни до кого — они уже не будут востребованы. И это печально. Сегодня важно, чтобы рифф запомнился мгновенно, чтобы был какой-то словесный оборот, который все будут повторять — то есть выпустить хит, который все будут петь. Но есть более серьезное отношение к музыке.

• — В то же время в 1987 у вас вышел более легковесный альбом с Юрием Чернавским — и очень даже в духе модной музыки того времени.

— Он писал музыку для фильма «Выше радуги». После этого я говорю — давай запишем альбом. Все это было у него в комнате: раскладушка, микрофон, синтезатор. И это было работы, ну, на неделю, наверно. Приходил Пресняков и что-то писал, я тоже что-то делал — идея выпустить в итоге пластинку была не моя. С Чернавским мы с миру по нитке насобирали песен на альбом — он написал «Лунное кино»; он очень сильно увлекался группой Yello и под ее влиянием написал альбом. Для меня это был экспериментальный вариант — спасибо ему, что он пригласил, дал возможность похулиганить, но это не совсем то, к чему я стремился. А к чему я стремился — до того так и не получилось дойти. Наверно, нужно было заниматься чем-то одним: нельзя заниматься и кино, и телевидением, и театром, и музыкой, так что в этом смысле я очень рад, что что-то отошло в сторону, что-то осталось. Не осталось практически ничего, слава тебе, Господи — я играю спектакли, два, в Петербурге, иногда — очень редко — снимаюсь в кино и иногда на телевидении. Вот, собственно, и все.

• — Вот вы говорите про похулиганить — и мне вспоминается ваша песня из девяностых про бизнесмена. 

— Не помню ее. Была передача, которую я вел в девяностых, даже две — «Домино» и «Боярский двор», и наш редактор музыкальный к каждой передаче писал новую песню. Он был такой, очень мобильный. И были они либо пародийные, либо на злобу дня, либо ностальгического характера, но вписывающиеся в структуру передачи. Их там было, наверно, штук двадцать. И я не очень обращал на это внимание, потому что это была часть передачи. А не мои соображения по поводу музыки в телевизионном эфире, нет. В передаче они были уместны.

• — Совершенно случайно при подготовке к интервью я нашел вашу более-менее новую песню «Все пустое» — вы вообще не боитесь, что ваши песни не дойдут до слушателя?

— Нет, конечно, нет — я в последнее время вообще очень редко пишу новые песни, да и смысла в этом нет: в мире такое количество музыки, что за деревьями леса не видно, к тому же, я не знаю, что хочет зритель. Если это нужно лично мне, то только потому, что это какая-то приятная работа. Ее даже не обязательно показывать публично, просто сам процесс мне доставляет удовольствие. Если что-то получилось симпатичное, то мне уже приятно.

• — То есть, соответствуя известной фразе, новые песни пишет тот, у кого плохие старые.

— (Смеется) Нет, ну я-то сам песен никогда не писал, все благодаря композиторам и поэтам. А сегодня что мне? Рэп, например, для меня чужеродный способ высказывания. Сегодня вообще очень мало тех, кого я с удовольствием слушаю. Это естественный процесс — они ушли вперед и им неинтересны мои пристрастия, как мне не очень интересны их. Мы должны быть взаимно вежливы, вот и все.

• — Я бы хотел вернуться к сочетанию актерского мастерства и музыки. Мне всегда было интересно: каждая песня для вас — это роль?

— Тут скорее наоборот: во время игры в театре или кино музыка так дополняет персонажа, что просто удивляешься. На такое могли быть способны немногие: Гладков, тот же Дунаевский. Песня становится большим подспорьем для становления персонажа, своеобразным гримом музыкальным, можно найти много песен, которые являются каким-то стержнем для героя.

• — И Гладков, и Дунаевский работали как над музыкальными фильмами, так и над мультфильмами с песнями. Что для вас сложнее — сыграть персонажа в мюзикле или отдать ему голос?

— С музыкой в целом легче. Как только она появлялась, я говорил себе: ага! Если взять самый банальный пример, Д'Артаньяна, то когда я услышал музыку Дунаевского, то мне сразу стало понятно душевное состояние героя. Сложнее разве что было озвучивать иностранные мультфильмы, где требовалась похожесть на того человека, который озвучивал в оригинале. Я мог сделать как-нибудь по-другому, но приходилось подделываться. Но и это тоже интересная работа — она такая хулиганская, не очень серьезная. Процесс мне нравится даже больше, чем результат.

• — В Петербурге, кстати, очень любят коктейль «Боярский» — вы сами пробовали его?

— Нет, не пробовал. Мне все говорят, что он есть, но я как-то стесняюсь подойти и спросить. Боярский и «Боярский»! (Смеется)

• — Но вообще вам подобная степень признания льстит?

— Да нет… Хотя вот был бы гуталин «Боярский» или зубная паста, или туалетная бумага — это было бы не так приятно, как коктейль. Мужской напиток — жалко только, что он не кровавый, конечно.