«Россия — это про тяжесть бытия»: Ольга Белл о двойной творческой идентичности

• — Песня «Perm Krai», насколько я понял, — часть большого проекта «Krai». Расскажите про него. Он весь на русском?

— Да. Я вообще горжусь тем, что могу еще немного разговаривать по-русски, поэтому давайте по-русски. С «Краем» все началось два года назад: один местный композитор спросил меня, не хотела бы я share a bill with him in concert, — причем он представлял свое сочинение, основанное на его еврейской heritage, and… Нет, ладно, все-таки перейду на английский. В общем, я решила попробовать сочинить что-то, связанное с русской народной музыкой, — тем более что, когда я была маленькой и мы с мамой жили в Москве, она работала с ансамблем Покровского, и у меня остались очень яркие воспоминания об их концертах. Ну я забила какой-то запрос в «Гугл», обнаружила это слово «край» и как-то очень им загорелась. Оно же настолько многозначное! Тут и про родину, и про какой-то масштаб, и про границу, и эмоциональное измерение в нем есть — «мне край» и так далее. Потом я нашла карту России, где были обозначены 9 краев. Я понимаю, что сейчас это просто геополитическое обозначение, но ведь были времена, когда они действительно были в некотором смысле краем света, пределами колонизированной земли. Вдохновившись всем этим, я написала композицию, а потом получила грант, чтобы ее расширить. Затем, правда, я надолго уехала в тур с Dirty Projectors и Chairlift, так что закончила только прошлым летом, — сочинение стало немного длиннее, в нем 9 частей, по одной на каждый край. И вот теперь пластинка выходит.

• — То есть вы каждый край как-то специально изучали?

— Да. Совершила такое виртуальное путешествие в каждый из них. Начала с Краснодара — что теперь особенно забавно, учитывая Олимпиаду. Я читала все, что могла; моя мама, у которой еще в Москве была своя радиопередача про музыку, рассказала мне про казаков, про их пение; плюс кто-то из ее друзей прислал мне целую папку полевых записей. Ну и так далее — я искала все, вплоть до каких-то звуков природы: помню, про Приморский край смотрела видео одного дальнобойщика, который на регистратор записал, как по лесу бегут тигры. А другой просто выложил видео с пением одной маленькой приморской птички — и я вставила ее партию в музыку, она звучит почти как гитара. Если говорить о «Пермском крае», который вы слышали, — это аутентичная казацкая баллада, на которую я заново придумала музыку. Вообще, из традиционных произведений базируются где-то половина сочинений — там и древняя православная молитва есть, и сказка про трех архангелов в композиции про Ставропольский край. Ну вы знаете, какие это сказки: всегда ангелы, всегда смерть; там один из героев говорит в какой-то момент: «Как в нашем раю жить весело, жить весело, да только некому». В общем, я впитывала все, до чего могла дотянуться, — но эту запись нельзя считать каким-то этномузыковедческим исследованием. Это не нон-фикшн, это мое размышление о русских пейзажах и собственных корнях.

• — Вы упомянули про казаков. А вы знаете, что сегодняшние казаки…

— Бандиты какие-то, да? Мы это обсуждали с мамой. Гомофобы, экстремисты, да. Я бы хотела четко обозначить, что моя музыка не имеет к этому никакого отношения. Меня интересовали традиционные русские распевы — от казацкого до горлового. Мне это страшно интересно, меня это по-настоящему будоражит, у меня буквально кровь кипеть начинает, когда я слышу, как они поют. То, что казаки представляют из себя сейчас, здесь ни при чем.

• — Расскажите вообще немного про себя. Вы родились в Москве…

— Да, в 83-м, в Орехово-Борисово. Правда, я мало что о нем помню — разве что надо было долго ехать до центра на поезде. С пяти лет я начала ходить в Гнесинку, учиться духовым, а через два года мы с мамой переехали на Аляску. Я и сама ее часто спрашиваю почему — и получаю очень мутные ответы. Мол, ей осточертела ситуация в стране, она хотела другой жизни… Ну, наверное, это правда так и есть — хотя это был очень смелый шаг с ее стороны: мы уехали вдвоем в никуда, она бросила вполне успешную журналистскую карьеру (у нее была своя передача на радио, в эфире она называла себя Марина Дымова) и стала в Америке переводчицей. Но в итоге все получилось очень хорошо: именно в Анкоридже я встретила свою замечательную учительницу фортепиано Светлану Величко, она переехала туда буквально за месяц до нас, удивительное совпадение.

• — Почему вы уехали из СССР в конце 80-х, я еще могу понять. Но почему Аляска?!

— Я сама не знаю! (Смеется.) Наверное, мама в детстве много читала Джека Лондона, да и она сама росла в Красноярске — и, видимо, чувствовала близость к этой местности; это же очень чистая во всех смыслах среда, где хорошо воспитывать ребенка. Но вы не думайте, что мы жили в хижине в ледяной пустыне — ничего такого. Анкоридж — самый крупный город Аляски, там 350 тысяч жителей, есть опера, клубы, кофейни, все что угодно. И к тому же там очень красиво: маленькая полоска земли, с одной стороны — скалистые горы, с другой — океан. Жаловаться мне совершенно не на что.

• — Вы чувствуете в себе эту двойную идентичность — что вы и русская, и американка одновременно?

— Мне кажется, культурная идентичность американцев во многом и основана на том, что это нация иммигрантов. Сейчас, когда я живу в Нью-Йорке, я ощущаю это особенно отчетливо — и поэтому злюсь, когда мне говорят, что в Аризоне… Нет, ладно, не будем о политике. В детстве я говорила по-русски только с мамой (да и то немного, потому что мой отчим — американец, и дома звучал в основном английский) и с учительницей, и по большому счету у меня было очень американское воспитание. Но при этом я до сих пор чувствую себя как-то по-особенному уютно, когда слышу, как кто-то говорит по-русски, или когда мы с мамой смотрим «Иронию судьбы», «Гостью из будущего» или мультик про Простоквашино. Вообще, «Край» стал для меня по-настоящему важным проектом. Я очень много поняла про русский народ, про коренное население, про любовь к земле, к природе, и про этот неуемный дух исследования и завоевания новых земель. Хотя, наверное, это у всех народов так — сначала люди живут на своей земле и довольны этим, а потом появляются люди, которые начинают расширять границы мира. Того же Ермака Тимофеевича, о котором я пою в «Пермском крае», можно сопоставить с американскими отцами-основателями — они ведь тоже колонизировали новые территории, изолируя тех, кто прежде жил на этих территориях. Для меня «Край» — это во многом про поиск русской, славянской души. Подозреваю, что многие скажут: по какому праву она вообще использует православные тексты и традиционную музыку? Но ведь все великие русские композиторы, которых я люблю, — Стравинский, Шостакович, Губайдулина, — тоже зачастую отталкивались именно от фолк-материала. Русские композиторы более связаны с церковной музыкой, с народным пением, чем любые другие, — насколько я могу судить.

• — Ну так и что, вы нашли русскую душу в итоге? Чем русские отличаются от американцев, вы бы как это описали? 

— Ну… На меня наверняка влияют американские стереотипы, но мне кажется, что Россия — это в первую очередь про тяжесть бытия, невзгоды, мытарства. Почти вся богатейшая русская культура происходит из очень трудного жизненного опыта. Понятно, что в американской истории тоже было много тяжелого, понятно, что у меня очень мифологизированный, романтический взгляд на Россию, но мне кажется, что именно эта тяжесть во многом сформировала русскую культурную идентичность — а американцам все-таки более свойственно получать удовольствие от жизни, стремление к счастью (хотя это, конечно, чудовищное обобщение). Знаете, как-то в детстве я на одном публичном мастер-классе играла «Думку» Чайковского — очень деревенское по-своему сочинение, которое начинается и заканчивается очень мрачной и одинокой сельской мелодией. И там был один британец, который послушал это, помолчал минуту и сказал: «Знаете, по-моему, русские бывают счастливы, только когда они очень несчастны». Отчасти в этом есть правда, мне кажется.

• — Сейчас же в американской музыке появилось целое поколение эмигрантских детей, так или иначе осмысляющее свои русские корни. Регина Спектор, Zola Jesus, Дэниел Лопатин из Oneohtrix Point Never, вы вот теперь. Вы чувствуете какую-то близость друг с другом?

— С Дэниелом — да, определенно. Мы знакомы и дружим. Пару лет назад оказались вместе на одном фестивале в маленьком австрийском городке — и всю ночь гуляли, обсуждая Мусоргского и русский язык. Что касается остальных — ну когда я только приехала в Нью-Йорк, я много играла в том же кафе, где когда-то начинала Регина Спектор, но мы незнакомы. С Никой Розой Даниловой — тоже. Вообще, вы не видели такую короткометражку — «Dosa Hunt»? Ее снял Амрит Сингх, один из основателей сайта Stereogum, индус по происхождению. Они там ходят по Нью-Йорку вместе с музыкантами индийского и персидского происхождения — и вместе ищут идеальные досы (индийские блины с начинкой. — Прим. ред.). Когда я его посмотрела, я написала Амриту СМС, что надо и нам такой же снять — «В поисках идеальных пельменей». (Смеется.) Но вообще — все это совершенно неудивительно. Русская культура огромна, и, если ты хоть как-то с ней связан, ты неизбежно будешь это отражать в своей музыке — нужна какая-то специальная травма, чтобы ты это запретил себе делать.

• — У вас академическое образование, но при этом вы и с Dirty Projectors играете, и с Das Racist сотрудничаете. В этом есть какой-то идеологический момент, попытка выйти из классического гетто?

— Я просто хочу приносить пользу всей музыке, которую я люблю. Да, у меня академический бэкграунд, но, когда мне исполнился 21 год, я переехала в Нью-Йорк и на какое-то время бросила играть на фортепиано вообще. Я не поступила в колледж, в который хотела, и решила, что, если я не могу быть лучшей из всех пианисток — лучше не быть вовсе никакой. Так что я писала что-то для театра, начала осваивать Garage Band… И все это было логично, потому что я с 12 лет запоем слушала Radiohead и Бьорк, очень любила хип-хоп, потом открыла для себя весь каталог Warp — Афекса Твина, Скверпушера, Boards of Canada, ну и так далее. Все, что я делаю, очень органично. С одной стороны, есть «Край» — и это целиком написанная вещь, фактически академическое произведение для ансамбля из 12 человек (хотя среди них есть и барабанщик, и басист, и гитарист). С другой, когда Das Racist попросили им помочь со струнными аранжировками для концерта в Карнеги-холле, я тоже с удовольствием поучаствовала. А что касается гетто… Я уважаю людей, которым важна техника и чистота формы. Но мне однажды пришло в голову — черт возьми, столько людей уже столько раз сыграли сонаты Бетховена и баллады Шопена, что вряд ли я смогу сказать что-то новое в искусстве или принести кому-то пользу, если сделаю это еще раз. А мне интересно именно это — двигать музыку вперед.