«Воняло носками, было не очень»: Dirty Beaches о скинхедах, детоксе и памяти

• — Вы работали продавцом в магазине порно, агентом по недвижимости, помощником шеф-повара и грузчиком мебели. Когда вы смогли посвятить себя музыке целиком?

— Три года назад, после выхода альбома «Badlands», я ушел со всех работ и стал зарабатывать только музыкой — начал постоянно разъезжать с концертами. Я действительно сменил много профессий, но все они в каком-то смысле подготовили меня для того, что есть в моей жизни сейчас. Рабочая этика — это очень важно, особенно дисциплина. Если бы мне было не 34, а 24, я бы ошалел от всего — только и делал бы, что употреблял наркотики и бегал за девицами круглые сутки, ха-ха. А теперь для меня это не очень существенно — я сосредоточен на том, чтобы сочинять музыку.

• — А успех «Badlands» на вас как-то повлиял? Стали ли вы чувствовать давление?

— Конечно. Раньше я сочинял себе и сочинял, никто от меня ничего не ждал, мне было нечего терять. А тут, если бы я записал провальный альбом, я бы очень многого лишился. После «Badlands» мне потребовалось два года, чтобы собраться с духом и начать делать то, что я хочу делать, последовать зову своего сердца. Это была авантюра — и многие фанаты «Badlands» разозлились на меня из-за смены звучания. Но что действительно важно для меня — фанаты, которые слушали меня еще до «Badlands», сказали мне: «Ура, чувак, добро пожаловать обратно!» Очень здорово установить контакт с людьми, которые поддерживали тебя раньше.

• — Ваш новый альбом «Stateless», судя по трейлеру, будет звучать совсем по-другому — как минимум не так лоуфайно, как все остальные записи.

— Это самая хайфай-запись, над которой я когда-либо работал. Будет очень забавно прочитать рецензию, где будет написано, что это лоуфай. Я посмеюсь и скажу им, что они даже не знают, что такое лоуфай или хайфай. Многие музыкальные журналисты повторяют то, что читают по первым попавшимся ссылкам в Google или в блогах, даже не пытаясь сформировать свое собственное мнение или подобрать свои слова. Это довольно грустно. С точки зрения звукового качества «Stateless» — это шаг вперед. Я научился лучше записываться и вложил в это много работы. И я все еще становлюсь лучше. Альбом вдохновлен американскими минималистами, но в то же время он очень медитативный. Как четыре сезона в жизни — цикличность, повторение себя. По истории и по звуку это будет продолжение записи «Love Is the Devil».

• — Что вы имеете в виду, когда говорите о продолжении истории? Извините, если это личное.

— Никаких проблем. Это то, как ты чувствуешь себя спустя два года после расставания с человеком. Ты находишься в другом месте и смотришь назад, смотришь вокруг себя, пытаешься заглянуть дальше и двигаться в этом направлении. Как бы сказать… Будто осматриваешь все, что тебя окружает. Знаете, бывает такое — идешь к океану в одиночестве и размышляешь о разных вещах: вспоминаешь старых друзей, которых давно не видел, и думаешь — что они сейчас делают? Вот об этом будет новый альбом. Ты берешь воспоминания и сравниваешь их с тем, что происходит в твоей жизни, с тем, где ты находишься сейчас. Прошлое. Будущее. Но ты не знаешь, что это такое и куда это тебя ведет.

• — То есть это запись о том, что «здесь и сейчас», грубо говоря? Предыдущие альбомы, мне кажется, больше говорили о прошлом.

— Да, точно. Вообще, Dirty Beaches как проект был для меня способом справиться с детскими травмами, когда я и моя семья постоянно переезжали. Я же с Востока. А на Востоке мы сами разбираемся со своими проблемами и идем вперед, так уж меня отец научил. Мы не ходим к психиатру, как американцы. В общем, в результате этого желания разобраться с проблемами и возник Dirty Beaches в 2006 году. И все записи Dirty Beaches в каком-то смысле соотносятся с темой диаспоры — люди, которые переезжают, люди, которые чувствуют себя лишними и неуместными… Осваиваешь новые территории, но постоянно смотришь назад. «Stateless» — это отражение состояния «здесь и сейчас», отражение того, что принесет будущее. И вот еще совпадение — когда я работал над «Stateless», я сыграл концерты во всех тех местах, где я рос: Тайвань, Гавайи, Канада, Америка. Это тоже важно.

• — И вот это желание передать «здесь и сейчас» связано, собственно, с менее лоуфайным, менее призрачным звуком?

— Да. Это эволюция, рост. Узнаешь новые вещи и в то же время точнее переводишь свои мысли в звук и реальность. Все становится яснее.

• — Вы однажды сказали, что делаете много ресерча для своих записей. Что вы имели в виду?

— Это было для «Badlands» опять же. Там было много переизобретения старой американы, блюза, госпела, рока, кантри. Для меня было очень важно понять эту музыку и осознать, откуда она произошла, вместо того чтобы просто попытаться использовать ее как инструмент. «Badlands» в каком-то смысле был уроком по исследованию характера. Я начал с Элвиса Пресли и погружался все глубже и глубже туда, откуда произошел рок-н-ролл. И чем глубже я копал, тем сильнее я влюблялся в блюз, например. Howlin’ Wolf, Лайтнин Хопкинс, Джон Ли Хукер, Мадди Уотерс… Столько отличной музыки было до Элвиса. Но в то же время мне нужно было понять, почему Элвис был так важен для моего отца и миллионов других тинейджеров по всему миру. Другие ресерчи были для саундтреков, а для «Drifters/Love Is the Devil» никаких ресерчей не было — в основном я работал уже с тем, что было внутри меня. Чем больше ты живешь в настоящем, чем искреннее ты и вовлеченнее в него, тем больше твоя работа говорит за себя. Я верю в это.

• — Слушайте, а вот вы в 2010 году говорили, что будете всегда записывать только инструментальную музыку. Потом было много записей с вокалом, но к «Stateless» вы опять решили вернуться к инструменталам. Почему так?

— Ну а вы помните, что говорили четыре года назад? Я вот помню, чем я занимался. А что говорил — не помню. Я занимался тем, что было важно для меня, у меня была постоянная работа, а в свободное время я записывал музыку. Вот и получилось то, что получилось. Лучше всего эволюцию отражает мой Bandcamp.

• — Ладно, сменим тему. Можете назвать лучшее и худшее воспоминание из вашего тура по России и Украине?

— Лучшее — знакомство с Пашей, он же Hoober, он же Pimp, он же King Pimpy. И с Мишей, который привозит нас в этот раз. Русские девушки тоже очень милые, хотя у нас было не так много времени на общение с ними, надеюсь, в этот раз по-другому получится. Худшее — когда мы ехали на автобусе и встретили кого-то вроде неонацистов-скинхедов, которые пялились на нас и хотели нас убить. Но нас всегда было пять-шесть человек, так что все было в порядке. И Tonstartssbandht были с нами тогда… Скучаю по ним.

• — Вы недавно ретвитили высказывания FKA Twigs против расизма. А сами часто с такой проблемой сталкиваетесь?

— Слишком часто. Всю жизнь. Каждая драка в моей жизни — это всегда я против трех-пяти человек. И все драки были из-за того, что мне приходилось защищать себя. С начальной школы до взрослой жизни. Я очень мирный человек, но у меня горячая кровь. Я всю жизнь пытаюсь научиться владеть собой. Это очень тупо. Однажды меня запросто могли прикончить. Мне было 26, я жил в Ванкувере, ехал в автобусе, и там три чувака доставали другого пацана — называли его гуком, говорили, чтобы он «проваливал в его … [чертову] страну». Я слушал все это и был в ярости, потому что никто в автобусе больше ничего не говорил. Я вышел за ними из автобуса и сказал самому говорливому: «Ты что такое кудахтал там в автобусе?» Он толкнул меня и велел проваливать. Я настоял. Он попытался еще раз толкнуть меня, и я ударил его и хотел проломить ему лицо локтем, потому что был очень зол и расстроен. А потом четвертый друг, который их там встречал, подошел сзади и врезал мне по затылку скейтбордом. Мне очень повезло, что меня не убили. Мне помог совершенно незнакомый человек. Они свалили, когда копы были уже за углом. В общем, это пример истории, когда я был дико зол и расстроен, что никто этому пацану больше не помог. Но все могло быть гораздо хуже, если бы не тот незнакомец на улице, конечно.

• — Вот так история. Ну спасибо ему. Слушайте, а вы в одном интервью говорили, что музыкой вообще случайно начали заниматься. Это как?

— Моя сестра играла в металлической группе, им нужен был вокалист-гитарист. Я присоединился к ним на время. Потом меня выгнали. Ха-ха, конец истории.

• — А за что выгнали-то?

— Они сказали, что я пою, как Дэвид Боуи. Как шлюха. А им нравилась Sepultura. «ГРО-А-А-АР» — они такой хотели вокал.

• — Вы с какими-нибудь канадскими музыкантами поддерживаете связь? Кажется, что у вас там вообще одно из сильнейших музыкальных сообществ. Это так или не очень? Вот с Маком ДеМарко вы дружите?

— Да, ну канадская сцена ведь гораздо меньше, чем американская, поэтому многие из нас играли концерты друг с другом, ездили в тур или даже жили вместе в одной комнате, ха-ха. У Мака была группа Makeout Videotape. Мы ездили с ними в совместный тур по Америке — в 2009 году или 2010-м. Нас было пятеро, и мы ехали в машине мамы Мака. Ford Escort 1991 года. С усилителями, ударными. Не очень-то было… Воняло носками и бельем… А в прошлом месяце Мак был в Лиссабоне, и Энди из Tonstartssbandht играет у него сейчас на гитаре. Так что у нас был небольшой реюнион.

• — Вы же очень много путешествовали не только в детстве — сейчас в Лиссабоне живете, а прошлый альбом записали в Берлине. Разные города влияют как-либо на вашу музыку?

— Не очень-то. Лиссабон скорее служит фоном для всей этой истории. Но фон может быть каким угодно, а история будет та же самая. В то же время этот фон задает определенное настроение — я так думаю. Лиссабон для меня стал чем-то вроде детокса. Последние семь месяцев я не вылезал из студии — работал, записывался. Или сидел у океана или реки. Больше последние семь месяцев я ничего не делал.

• — Вы однажды употребили словосочетание «comfort food», то есть «комфортная еда», говоря о тайваньской кухне. А у вас есть так или иначе «комфортная музыка»? Я, конечно, не пытаюсь сравнить музыку с едой…

— Я, кстати, думаю, что музыка и еда связаны в каком-то смысле. Когда осваиваешь новую культуру, первое, на что нужно обратить внимание, — еда и музыка. Когда начинаешь в этом разбираться, становится гораздо проще. А что касается комфортной музыки… Много ее. Я часто переслушиваю «When» Винсента Галло, альбомы Джона Колтрейна и Майлса Дэвиса, потому что они напоминают мне о времени, которое я провел в колледже. Я работал, ходил на учебу и слушал эти пластинки. Жизнь тогда была гораздо проще.