Бьорк и ее «Vulnicura»

О Бьорк, дочь Гвюдмюндура, самая удивительная глотка мировой поп-музыки, инопланетная дива, фея авангарда, оплакивающая собственное разбитое сердце своим безошибочно узнаваемым полудетским, полувечным грассирующим голосом. О тревожные и страстные струнные, бесконечно текучие, как слезы по лицу женщины, пытающейся искупить звуком годы закончившейся любви. О сумрачный сухой бит с его неровной, нервозной, надрывной пульсацией; о басовитые атмосферы, наведенные с помощью модных минорных электронных продюсеров Arca и The Haxan Cloak. О боже мой, какая скука.

Поскольку 90-е в силу ряда историко-технологических причин были последней эпохой более-менее массового консенсуса относительно главных передовиков поп-музыки, эти самые передовики до сих пор — к изрядной собственной выгоде — несут на себе бремя собственного культа. К Бьорк (так же, как и, скажем, к группе Radiohead) это приложимо в наибольшей степени — хотя бы потому, что исландка в силу экстравертной натуры собственного таланта и сама приложила массу усилий, чтобы утвердить свою особливость; в результате — прогрессирующая сакрализация, ведущая к понятным издержкам общественного восприятия. Как и многие здесь присутствующие, я тоже обливался слезами над «Hyperballad» и «Unravel», но давайте все-таки посмотрим правде в глаза. Последняя по-настоящему веская пластинка Бьорк вышла десять лет назад. Потом было, конечно, много занимательного — танцы с котом, оркестр голосов, песня на стихи Тютчева в компании Энтони (который, к слову, появляется и на «Vulnicura», хоть и совсем мимоходом), политические заявления, много странных костюмов, немного странных теорий, приложение для айпэда, — но пока исландка, облачившись в униформу на манер придуманных Жан-Полем Готье для «Пятого элемента», настырно бороздила границу между поп-музыкой и черт знает чем, она, кажется, и сама не заметила, как все ушли на фронт. 

Ей-богу, во времена, когда главной эстрадной звездой планеты является Канье Уэст, довольно нелепо пытаться выдать мультимедийную инсталляцию «Biophilia» за прорыв в области мировой культуры; да и в нынешней матриархальной структуре чартов найдется немало тех, кто даст Бьорк фору по части прогрессивного мышления (в диапазоне от Майи до FKA Twigs). Постоянно подстегивая себя и других, цепляясь за свободные радикалы, давя на все органы чувств, Бьорк лавировала-лавировала, да не вылавировала, растеряв по дороге собственно песни. «Biophilia», во всяком случае, была любопытным арт-проектом. «Vulnicura» — это даже не арт-проект. О том в некотором смысле и альбом.

Ну то есть формально, конечно, альбом не о том — а вовсе даже о том, как кончается любовь (конкретно с партнером Бьорк художником Мэттью Барни). Под судороги и элегии струнных, под суетные и трепетные перекаты бита Бьорк в режиме лирического дневника поет о самом сокровенном и больном: я не знаю, что мне делать с этой бедой; оно в тебе, мое прошлое, — и так далее и тому подобное. Все это, безусловно, вызывает искреннее сочувствие — причем не только в эмоциональном, но и в культурном смысле: Бьорк тут метафорически сдает позиции, отказывается от притязаний на глобальность, от борьбы с новой элитой (это ведь еще вопрос, кто тут кому на самом деле сделал одолжение — Бьорк молодому продюсеру Arca или наоборот; характерно, что сама певица крайне нервно реагирует на вопросы по этому поводу в интервью), от титула блюстительницы фронта. Проблема, однако, в том, что, как писал по другому поводу классик русской музыкальной публицистики, новому альбому Бьорк более всего мешает сама Бьорк. На «Vulnicura» есть моменты интересного взаимодействия оркестровой и электронной фактуры, но толком нет песен — только долгие, тягучие, заунывные сетования о былом и предчувствия несбывшегося. Если это сеанс психотерапии, то не тот, на котором имеет смысл присутствовать внешним зрителям. «О-о-о-о, дайте мне поплакать», — вот о чем, в сущности, весь альбом «Vulnicura», и самым вежливым выходом из этой неловкой ситуации было бы удовлетворить эту просьбу и оставить певицу в покое.