«What a Terrible World, What a Beautiful World» The Decemberists

«Исполнитель обращается к своей аудитории» — так называется первая песня на уже седьмом альбоме американских фолк-рокеров; в ней, не поверите, исполнитель действительно обращается к аудитории. Знаю, говорит, что вы к нам привязались, но нам надо меняться, чтобы двигаться дальше. Такой удар по четвертой стене — уже большая перемена, пусть Колин Мелой тут все равно находится в каком-то чужом образе, все равно прямое общение с публикой этому образу угрожает. А по следующим песням становится понятно, что и правда в этих словах конкретно про группу The Decemberists тоже была: такого беспредела, как сказал бы диктор правительственного телеканала, они себе еще не позволяли.

Главная перемена тут в том, что впервые за 10 лет The Decemberists излечились от мегаломании. Вместо оперы по мотивам японского фольклора («The Crane Wife») и монументального прог-рока («Hazards of Love») — просто набор песен; никакого сложного проекта с синглами, никаких концертов с симфоническим оркестром. Обрублены и попытки как-то по-особому определить себя, как-то уникально поставить: без страха потерять себя Мелой и компания отвешивают поклоны источникам вдохновения, не беспокоясь о подозрениях в эпигонстве. Раньше они побоялись бы выкрутить громкость повыше и дать волю аккордеону, чтобы не звучать совсем уж как Neutral Milk Hotel, но забывают об этом страхе в «A Beginning Song»; они сторонились прямых отсылок к эстраде 50–60-х, чтобы не скатываться в пошлость, но на «Cavarly Captain» и «Philomena» полностью слетают с тормозов, ныряя с головой и в эстраду, и в осознанную пошлость с игривым «у-у-а-а» и «ла-ла-ла» на подпевках. Обращаются и к более приземленному и традиционному фолку: английскому на «Lake Song», которую легко спутать с какой-то утерянной вещью Ника Дрейка, ирландскому на «Better Not Wake the Baby» (легким движением руки группа «Декабристы» превращается в группу «Тролль гнет ель»), но больше все-таки к американскому во всем его разнообразии — и богатому нэшвиллскому, и тяжелому южному; в том или ином виде кантри, в общем, звучит на всех неназванных песнях на альбоме.

Главный смысл этой перемены в том, что, не вслушиваясь и не углубляясь в детальный разбор, как в абзаце выше, заметить какой-то утраты самоидентификации не удастся — к какому бы жанру или имени The Decemberists ни обращались, они все равно легко узнаваемы по каким-то сложноописуемым, но моментально обнаруживаемым признакам вроде перехода от припева к куплету в «Philomena». Многолетнее путешествие в дебри японских сказок, прог-рока и прочие призванные закрепить уникальность экзотические места оказалось не рейдом, а испытанием на прочность; и «What a Terrible World…» — это возвращение домой, с новым опытом, но без потери себя самих.

Свое же, получается, у The Decemberists заключается в той местечковости, которую можно было хорошо слышать на первых альбомах и которая, вопреки обещаниям меняться и двигаться дальше, возвращается на новом. Они же никакие не граждане мира, а просто фолк-группа из небольшого американского городка, которой очень хочется быть чем-то большим и которая разыгрывает по ролям в каждой новой песне какую-то сценку из других краев и времен; притворяется каждый раз новым артистом и придумывает новую легенду. Эта местечковость, такая особая и прекрасная версия мещанства, свойственна была всем группам поколения The Decemberists — Death Cab for Cutie, The Shins, Modest Mouse и прочим, — и ее потеря в погоне за чем-то большим и серьезным зарубила очарование многих; хочется теперь надеяться, что The Decemberists не будут последними, кто к ней вернется. Дома же лучше.