Кто такой Бертран Бонелло? Что снимает автор «Дома терпимости»

Куртизанке Мадлен по прозвищу Еврейка приснился кошмар. Ее постоянный клиент, как обычно, поднялся к ней в комнату. Обеспеченный, волевой и опрятный юноша, в пиджаке и при галстуке, принес в подарок изумруд. Она подумала было, что он собирается выкупить ее из публичного дома «Аполлонида», но вдруг его лицо стало очень страшным, словно он хотел причинить ей боль. Мадлен пересказывает этот сон ему же — уравновешенному и спокойному, хорошо знакомому визитеру. Из гостиной доносится нестройная игра на фортепьяно, кто-то напевает старый романс. Когда рассказ окончен, он спрашивает: «Можно я тебя свяжу?» Затем берет нож и распарывает ей щеки. Как сообщают титры, сумерки XIX века сменяются зарей XX столетия. Еврейка стала Женщиной, которая смеется.

Имя Бертрана Бонелло впервые громко прозвучало в 2001 году после драмы «Порнограф», в которой Жан-Пьер Лео сыграл постановщика эротических фильмов в кризисе. Два года спустя, после «Тирезии», Бонелло причислили к радикальной волне так называемого французского экстремизма. «Тирезия» была современным переложением древнегреческого мифа, где главный герой — бразильский транссексуал — продавал свое тело на задворках Парижа. В следующем игровом фильме — очень странном и довольно путаном «На войне» — режиссер отошел от трансгрессивной тематики. Это рассказ о необычной военизированной секте под предводительством Азии Ардженто, последователи которой живут единой общиной в загородном особняке «Королевство». Им позволено заниматься только двумя вещами: получать удовольствие и отдыхать. Как там оказался главный герой — режиссер Бертран, которому по странному совпадению мерещатся отрывки из «Тирезии»? Случайно залез в гроб и провел в нем ночь, а выйдя на свободу, не смог жить как раньше.

«На войне» — очень современный и амбициозный фильм о том, что значит жить человеку сегодня, на пороге нового века, справляясь со своими страхами и подавляя желания. Мы все сейчас оказались в том смутном поле неопределенности, когда календарное столетие уже наступило, а настоящий двадцать первый век еще задерживается — как подлинный двадцатый вступил в свои права только с началом войны. Закономерным образом не найдя ответа в дне сегодняшнем и оставив героя «На войне» с блаженной улыбкой сидеть на скамейке и слушать Боба Дилана, Бонелло решил оглянуться назад и принялся за съемки своего пятого — и первого костюмного — фильма «Аполлонида»: Воспоминания закрытого дома» (в русском прокате неизобретательно переведенного как «Дом терпимости»). Бонелло не первый, кто в последнее время обращается к истокам прошлого века. Неожиданно многие режиссеры синхронно взялись за эту тему — например, «Опасный метод» Дэвида Кроненберга на примере Сабины Шпильрейн показывал, как сгущаются тучи, которые поглотят старый мир, а «Хранитель времени» Мартина Скорсезе говорил о зарождении кинематографа через фантазию о Жорже Мельесе.

«Аполлонида» — отчасти ремейк японской классики «Солнце в последние дни сегуната», где также идет речь о сломе эпохи. Сам Бонелло в интервью щедро делится и другими отсылками: прямое наследование «Цветам Шанхая» Хоу Сяосеня (есть даже цитата оттуда); финальная расправа — а девушки сладостно отомстят садисту — вдохновлена «Доказательством смерти» Тарантино; пытливый интерес к механизмам функционирования этого дома и ритм повествования взяты из «Казино» Скорсезе; травмированная плоть, повлекшая за собой перемену участи героини, — влияние Кроненберга. Распутывать эту цепочку и разбираться в происхождении отзвуков занятно, но совершенно необязательно, поскольку они уводят нас от сути. Точно так же можно не знать, что певучее, переливающееся гласными слово «Аполлонида» — всего лишь название фамильного дома Бонелло в Ницце, а единственный кадр снаружи снят на той улице, где он живет.

Важнее то, что хозяйку публичного дома играет режиссер Ноэми Львовски, голос за кадром принадлежит постановщице Паскаль Ферран, а почти все посетители — французские режиссеры разной степени известности: Ксавье Бовуа, Жак Ноло, Пьер Леон, Венсан Дьетр, Дамьен Одуль. Бонелло не раз подчеркивает, что этот публичный дом — не марсельский бордель, а утонченный мужской клуб, место для эстетов, где собираются аристократы, бизнесмены и богачи. Это уходящая натура: всего через несколько десятилетий такие публичные дома закроются во Франции навсегда, ну а пока героям остается прощаться с этим миром, танцуя медленные танцы и наблюдая фейерверки в честь Дня взятия Бастилии. «Аполлонида» подчеркнуто аскесуальна, несмотря на обилие обнаженной плоти. Проститутки — практически актрисы, они имеют настоящее имя и сценическое и словно ставят мини-спектакли: одна изображает куклу, другая говорит по-японски или окунается в ванну из шампанского. Хозяйка же смотрит на них через тайное окно, как на экран, и действительно режиссирует жизнь этого дома. В том числе, как и сам Бонелло, пытается выбить финансовую поддержку от государства.

Ровно посередине фильма находится антракт — пикник на природе, экранизация «Купальщиц» Огюста Ренуара. Бонелло вообще много работает с живописью начала века — картины то и дело мелькают в кадре, а изображение стилизовано под работы родоначальников импрессионизма. Впрочем, режиссер намеренно запутывает хронологию. Время идет в «Аполлониде» нелинейно, периодически спотыкается, возвращается к уже показанным событиям, образуя небольшие петли. Появляется второстепенный персонаж, своего рода Курбе, который пытается написать свое «Происхождение мира», будто бы оно не было создано за несколько десятилетий до этого. Финальная сцена, снятая на домашнюю камеру в наше время у того же здания, проясняет смысл подзаголовка — «Воспоминания публичного дома». А воспоминания имеют свойство путаться, переплетаться, повторяться, быть неточными.

Эти сбои во времени, так называемые анахронизмы, — один из главных приемов Бонелло. В наркотическом оцепенении героиням будто бы мерещится все грядущее столетие, через которое режиссер проводит нас, — прежде всего, сквозь музыку. В начале звучит романс «Радость любви» XVIII века, затем — фортепьянная музыка 1916 года, на смену которой приходят соул и психоделический рок 50-х и 60-х в исполнении The Mighty Hannibal, The Moody Blues и Ли Мозес. Первая же реплика фильма — «Я так устала. Проспала бы тысячу лет» — вложенная в уста героини цитата из песни «Venus in Furs» группы The Velvet Underground. Этой же героине (Селин Саллетт, одна из лучших молодых актрис Франции) в тревожном забытьи приснятся стихи Назыма Хикмета: «Если мы гореть не будем, так кто же здесь рассеет тьму?»

«Аполлонида» допускает буквальные трактовки: в воздухе витает и предчувствие фашизма (не зря главную жертву зовут Еврейкой, а ее подругам приносят фашистское псевдонаучное исследование о сравнительном размере голов проституток и преступников), можно разглядеть даже намек на СПИД. Но главная тема и предмет фильма Бонелло — время, которое словно застыло в этом доме, погруженном в опиумный морок. Гипнотический ритм задает клиент с пантерой в исполнении Пьера Леона, повторяя много раз кличку своего зверя: «Виттон, Виттон, Виттон, Виттон, Виттон…» «Аполлонида» выстроена на повторах, отражениях, параллелях. Герои — действительно как во сне — сидят с шампанским, водя пальцами по краю бокала и извлекая из него звуки. И только посетители изредка приносят обрывки новостей из большого мира — «дело Дрейфуса», кажется, получило неожиданное развитие, в Париже открыли первую линию метро; девушки же продолжают водить пальцами по краю бокала, не замечая, что вместо хрусталя уже давно стекло, шампанское заканчивается, а дом закрывается. Остаются только воспоминания.

Но в конце концов это тягостно тянущееся время, которое весь фильм рутинно ходит по кругу, вдруг взбрыкнет и выкинет всех в пространство большой Истории, к которой никто из нас не бывает готов. И, быть может, пока мы досматриваем наши последние фильмы на 35-миллиметровой кинопленке (такая же уходящая натура, как и изысканные французские публичные дома), к нам подбирается что-то или кто-то. Хорошо знакомый, опрятный и уверенный в себе. Он шипит, пытаясь нас успокоить, вот так — ш-ш-ш, и мягко спрашивает: «Ведь ты меня не боишься?»