Чтение про кино Мемуары Фридкина, история Мейбриджа и Стенфорда, как рождались «Искатели»

Уилльям Фридкин «The Friedkin Connection»

Только что вышедшие мемуары автора «Экзорциста» и «Французского связного» открываются четырьмя эпиграфами: из «Carmina Burana», Элиа Казана, самого Фридкина и Беккета (в такой последовательности). В следующем за этим прологе режиссер сперва не без гордости рассказывает, как выкинул в мусорку рисунки начинающего художника Баскии и отказался снимать клип для молодого Принца, а затем потешается над двумя блондинками, которые не в курсе, кто такой Годар. К этому моменту уже хочется сходить за попкорном и приготовиться в сотый раз выслушать историю про то, как несколько не самых обаятельных людей с вредными привычками построили Новый Голливуд, чтобы самим же его и спалить. На деле «The Friedkin Connection» оказываются несколько иного рода мемуарами: быки здесь бушуют где-то за кадром — первым делом Фридкина интересует работа, а не бульварное чтиво. Тут периодически возникают истории про настоящий героин на съемках «Связного» и походы в гей-клубы для «Cruising», но прятать книжку на верхней полке, чтобы не дотянулись дети, особой нужды нет — автор, у которого всю карьеру то и дело возникали проблемы с возрастными рейтингами, проявил неожиданную сдержанность.

Фридкин по сути снял всего два по-настоящему важных фильма, чтобы затем несколько десятилетий старательно убивать свою карьеру — съемкам «Экзорциста» со «Связным» закономерно посвящена большая и самая бодрая часть книги, но автор редко опускается до чистой ностальгии. Он отстраняется от Нового Голливуда (они и правда были немного из разного теста, и пока остальные парни вдыхали воздух свободы, автор горбатился на ТВ и студии), то и дело признается в каких-то профессиональных грехах, но явно умалчивает о многих других. «The Friedkin Connection» — как и его же фильмы, не всегда связные, противоречивые и не идеальные в плане вкуса — в первую очередь записки эгоцентрика, творческий путь, описанный на одном ровном дыхании человека, для которого взлеты и падения — одинаково ценные стороны собственного я.

Эдвард Болл «Изобретатель и магнат»

Из всех красивых легенд о зарождении кино история Эдварда Мейбриджа и Леланда Стенфорда, во-первых, самая близкая к истине, во-вторых, сама по себе — кино. Проецировать движение реальности на кусок полотна впервые додумались два убийцы: нелюдимый фотограф, как-то застреливший любовника жены, и магнат, положивший жизни тысяч китайских гастарбайтеров на строительство первой трансконтинентальной железной дороги. Сколотивший состояние на одном будущем символе кино, поездах, Стенфорд переключился на другой — лошадей. Кино своим рождением обязано прихоти богача, решившего доказать, что при галопе все четыре копыта скакуна отрываются от земли — Мейбридж, пришедший фотографировать стендфордское поместье, во многом оказался в нужное время в нужном месте. Книжка Болла — исчерпывающая биография этих двух людей, которая, казалось бы, слишком далека от привычного нам кинематографа. Но как раз таки в первобытном символизме всей этой истории вдруг считывается правда об основополагающих архетипах и элементах вековой индустрии — двухсекундная проекция лошадиного галопа оказывается намного ближе к сегодняшнему состоянию визуальных медиа, чем можно было представить.

Мейбридж, по сути, оказался первым в истории кино гением на службе у больших денег и, как и многие будущие авторы в подобных обстоятельствах, окончил свои дни в относительной безвестности. Как-то раз зайдя к Эдисону с идеей использовать его фонограф для создания того, что еще несколько десятилетий не будет называться звуковым кино, он сам более-менее сбросил себя с пантеона. Эдисон обещал подумать, но на связь так и не вышел — для того чтобы сделать из движущихся картинок массовое развлечение, мрачный гений Мейбриджа ему был уже не нужен.

Гленн Фрэнкел «Искатели»

В 1836 году девятилетняя Синтия Энн Паркер была похищена племенем команчи, воспитана ими и выдана замуж. Спустя четверть века Синтию выкрали снова и вернули домой, в котором она уже не смогла ассимилироваться и умерла в тоске по своим индейским детям. Ее сын-полукровка впоследствии стал важным сподвижником налаживания отношений между белым и индейским населением США. Сама же история превратилась в один из центральных американских мифов и послужила основой для популярно романа, который в свою очередь в 1956 году экранизировал Джон Форд.

Пулицеровский лауреат Фрэнкел явно писал свою книжку не для того, чтобы в очередной раз рассказать людям о важной киноклассике. Начиная повествование с самого начала — с похищения реальной Синтии — автор на микроскопическом уровне рассматривает, как факт превращается в легенду. Фильм вместе с его создателями сам по себе давно стал мифом, и подспудным мотивом во фрэнкеловских «Искателях» выступают странные преломления в этом мифе межрасовой и общечеловеческой ненависти. История про трагическую судьбу человека, которого дважды вырвали из дома, сместилась в мифе на героя, который вместо, того чтобы спасти девицу в беде, собирается ее убить. Съемки фильма о плохих индейцах на деле были манной небесной для коренного населения, которому Форд обеспечил несколько недель трудоустройства. Сам режиссер — алкоголик и деспот — чувствовал себя комфортно только с индейцами (подходящую погоду для съемок ему наколдовывал местный шаман за 15 долларов и стакан виски), а со съемочной группой, включая по-щенячьи преданного ему Джона Уэйна, обходился как со скотом.

«Искатели» в итоге стали самым известным, но, возможно, не лучшим фильмом Форда. Дело тут в другом. Редко в центре фильма оказывается история, из которой, даже не вглядываясь пристально, можно выудить целую книжку о более чем вековой истории национальных страхов и травм.