Неделя Пола Томаса Андерсона «Магнолия» (1999)

Почему «Магнолия»?

Заголовок придумался в самом начале, раньше сценария. Его Пол Томас Андерсон, которому не исполнилось еще и тридцати, написал за две недели — в вермонтском бунгало своего друга, актера Уилльяма Мейси, не покидая дома (во дворе он видел змею и боялся выходить). Из таких анекдотических, лишенных очевидного смысла деталей складывается жизнь, а по Андерсону, — и искусство тоже. Режиссер слушал песни Эйми Манн и под одну из них вдруг представил себе улыбку актрисы Мелоры Уолтерс — будущей наркоманки Клаудии, одной из героинь фильма. А потом вообразил, как к ней приходит отец, ужасно похожий на Филипа Бейкера Холла. Так все и складывалось.

Андерсон решил отблагодарить Мейси за гостеприимство, подарив ему пронзительную роль бывшего вундеркинда, безответно влюбленного в красавца-бармена. Другим героем-любовником режиссер сделал еще одного своего товарища — Джона Рейлли: с ним вместе они дурачились, пародируя сериал «Копы», результатом чего и стал самый трогательный персонаж «Магнолии» — полицейский-романтик, потерявший пистолет. Потом Андерсон вспомнил, что Том Круз написал ему письмо, где предлагал работать вместе, и воспользовался случаем, чтобы попасть на съемочную площадку кумира — Стэнли Кубрика, как раз снимавшего Круза в «Широко закрытых глазах»; Кубрик снисходительно похлопал младшего коллегу по плечу (режиссеров он презирал, но к тем, кто сам писал свои сценарии, относился чуть лучше), а Круз прочитал сценарий за ночь и наутро ответил согласием.

Магнолия расцветала постепенно: заглянув в энциклопедию, Андерсон обнаружил, что ствол магнолиевого дерева считается лекарством от рака — болезни, от которой умирали двое из его героев. Оставалось определить место съемки: бульвар Магнолий в Лос-Анджелесе, близ которого, в долине Сан-Фернандо и вырос режиссер (в конечном счете этот фильм — гимн его малой родине). Хотя многие ли из российских зрителей бывали в том краю магнолий? Скорее уж, они вспомнят старый анекдот, глуповатый, но подходящий по смыслу, — о нетрезвом мужике, хмурящем брови у развесистого дерева в цвету: «Хочу ли я? Могу ли я? Говно ли я? А, вспомнил: магнолия!»

Коллективная амнезия героев «Магнолии», вызванная отнюдь не только алкоголем (хотя и им тоже), предполагает те же три вопроса: они вдруг забыли, зачем живут на земле, резко почувствовав себя несчастными. Умирающий старик мечтает напоследок повидать сына, с которым расстался вечность назад. Сын, когда-то заботившийся о больной матери, отрекся от отца и отомстил мужчинам всей своей судьбой. Теперь в образе карикатурного мачо он ведет популярный спецкурс «Соблазни и уничтожь», пробуждая в слушателях худшие инстинкты, окончательно превращая их в животных и презирая за это. Жена старика, не знакомая с пасынком, на грани самоубийства — она вдруг осознала, что любит мужа, за которого выходила по расчету. Тем временем другая жена отрекается от своего супруга, вдруг заподозрив, что тот когда-то имел нечистые помыслы в отношении их дочки. Та, фрустрированная одиночка, люто ненавидит респектабельных родителей. Ее преступный отец смертельно болен, но молчит об этом, терпя до последнего, — show must go on, а ведь он ведущий этого шоу, викторины для умных детей и туповатых взрослых. Терпит, пока хватает сил, и суперзвезда той же передачи — мальчик, которому очень хочется в туалет, на что всем остальным глубоко плевать. Но в какой-то момент им всем становится совсем невмоготу. Тогда они срываются, взрываются, падают в бездну со всего размаху, пережив чернейший час в сутках и потеряв надежду на рассвет. И разверзнутся хляби небесные, и грянет гром.

По образцам лучших фильмов своего учителя Роберта Олтмана Андерсон накрывает своих героев сеткой единой среды — в данном случае телевизионной. Вероятно, тема порождена выбранным местом действия, да еще деталью биографии (отец режиссера проработал всю жизнь на ТВ). С другой стороны, тяготы, проблемы, даже катастрофы, переживаемые каждым из второстепенных — главных здесь нет — лиц этого трехчасового трагифарса, подозрительно напоминают телесериал, умелые продюсеры которого придумали свой микросюжет для каждого садовника, для каждой горничной. Разница в том, что здесь эти историйки развиваются не последовательно — горизонтально, — чтобы домохозяйки у ящика как можно дольше не теряли интерес к зрелищу, а синхронно, вертикально, полифонически. Мир мыльной оперы полон надежд на осмысленность бытия, которое вознаградит праведников и накажет злодеев, но в мире «Магнолии» причинно-следственные связи не работают. Потому даже праведник здесь так несчастен и одинок, что перманентно чувствует себя злодеем (а чаще — ничтожеством).

Музыкальные аналогии уместнее телевизионных. Сам Андерсон уподобляет композицию фильма хитроумной битловской песне «A day in the life». На старте герои еще глухи к едва слышной мелодии (пацан-пророк из предместья раскрывает полицейскому имя преступника, читая ему вдохновенный рэп, а тот не обращает внимания на откровение), но потом музыка прорастает сквозь них, незаметно и неумолимо — как магнолии, что распускаются в интерьере каждого помещения, где разворачивается действие. И тогда они начинают петь: каждый поодиночке, и все-таки все хором. Совпадение лейтмотива и есть та несмешная усмешка судьбы, на которую Андерсон указывает в прологе, пересказывая городскую легенду о самоубийстве Роналда Опуса. Этот мифический персонаж сбросился с верхнего этажа здания, в котором жил, но не должен был погибнуть, попав в страховочную сетку, натянутую малярами, — и тем не менее погиб, поскольку в его тело, пролетавшее мимо окна, попал заряд дроби из ружья, из которого отец самоубийцы в момент ссоры стрелял в его мать. Неправдоподобно, как сама жизнь. Понадобилось много лет, чтобы убедить американцев в том, что сюжет о бедолаге Опусе придуман в назидательных целях экс-президентом Американской академии судебной медицины Доном Харпером Миллсом.

Верую, ибо абсурдно. Бог — вряд ли настоящий, скорее, тот, что deus ex machina — проявляет себя в «Магнолии» неожиданным образом, будто обезумевший телепродюсер, решивший взбодрить приунывшую аудиторию: на головы грешников обрушивается дождь из лягушек (ни одно из 7900 земноводных не пострадало, поскольку все они были резиновыми). Вот манифестация той высшей силы, к которой взывали, осознанно или нет, все эти мизерабли. И что же она хочет сказать? Что все мы — мерзкие, склизкие, беспомощные, и низвергнут нас тогда, когда этой самой силе заблагорассудится? Может быть. Хотя вероятнее другое прочтение: чем страшнее катаклизм, тем яснее небо и ярче солнце после. А слезы, как дождь, смоют лишнее и уйдут в землю без следа.

Летопись рубежа тысячелетий: «Золотой медведь» Берлинского фестиваля, лучшая роль Тома Круза, парадоксальное мышление и нетривиальная отвага режиссера, бросившего вызов и пересмешникам тарантиновского поколения, и традиционным голливудским гуманистам… Обо всем этом говорят, чтобы не затрагивать главного, о чем снята «Магнолия». Не фильм о невероятных случайностях, как обещает пролог, не фильм о покорности чьей-то воле, как можно решить в финале, а опыт преодоления судьбы как дурацкого предрассудка. И негодяи, и их жертвы в конечном счете поют одну песню. Более того, поют ее в унисон. Ведь каждого из них поливает один дождь. Даже если это дождь из лягушек.