Арсений Жиляев: «Все мы будем оставаться слабыми космистами»
В мае у художника Арсения Жиляева открывается выставка в Венеции, одновременно с биеннале современного искусства. По этому случаю Арсений рассказал «Воздуху» об искусстве после коммунизма, смерти и любви.
- У тебя открывается выставка в венецианском палаццо Casa dei Tre Oci. Что это за проект?
- Фонд «Виктория» (V-A-C) раз в два года делает в Венеции проект с участием двух художников — русского и западного. В 2013 году это был Анатолий Осмоловский с Павлом Альтхамером, а в этом году я с Марком Дионом. Название нашего проекта на русском звучит как «Наследие будущего». Марк готовит новую работу, суть которой заключается в переосмыслении механизма музеефикации, каким он был в домодернистскую эпоху. Фактически он хочет сделать своеобразный reenactment («реэнэктмент», важный термин в современном искусстве, означающий реконструкцию старой выставки или воспроизведение важного перформанса с целью возникновения дополнительных смыслов. — Прим. ред.) всей цепочки, которую проходит музейный экспонат, — в его случае это будут редкие виды птиц. Более того, проект будет иметь перформативный аспект. Марк со своей командой планирует в режиме реального времени делать скульптуры на протяжении месяца непосредственно в выставочном пространстве.
Мой проект будет более буквально работать с идеей будущего. Я работаю с музейными проектами, но они всегда имеют оттенок футурологии, потому что обычно это воображаемые музеи будущего. Временная дистанция дает возможность более критично смотреть на настоящее. То есть это всегда про альтернативные сценарии будущего, но которые уже есть в настоящем. В случае с Венецией речь идет о музейной сети «Колыбель человечества», которую организуют на нашей планете после того, как человечество окончательно расселится во Вселенной, а Земля станет лишь заповедником и напоминанием о том, как и где зародилась жизнь. По задумке, это должна быть антиутопия. «Колыбель человечества» — это бизнес-проект, музейная корпорация. Она развлекает и предлагает разные услуги: например, посетитель может заказать поиск ДНК своих предков в земной поверхности, а также вживить его в новое тело Юрий-2 или же Владимир Владимир. В зависимости от уровня своих финансовых возможностей.
Вообще, это довольно дикий замес. С одной стороны, должно быть много киберпанка и эстетики фильма «Бегущий по лезвию», с другой стороны, много позднего советского музейного дизайна. При этом «Колыбель человечества» тоже пытается сделать «реэнэктмент», но уже из далекого будущего имитировать прошлое, то есть скорее наше настоящее. Поэтому в музее много псевдонатуральных материалов, есть традиционные медиа вроде живописи, фигуративной скульптуры, витражей и пр. Но все это будет иметь скорее китчевый, пластмассовый характер. Это же сеть… Будет много золота. В целом там замешано сразу несколько сложных тем, и есть некоторая опасность непонимания.
Музей Пролетарской Культуры. Индустриализация Богемы. ГТГ 2012
- В России или в Венеции?
- Ну вот, например, редакция «Афиши» и либеральный сектор наших социальных сетей боятся сильного русского космизма. Мне же интересно проверять идеи на прочность, доводить до логического завершения то, что находится пока в зародыше. Можно было бы сделать более простой вариант и более безопасный в плане эстетики. Например, сохранить лишь один из элементов этой конструкции. Только киберпанк или только советский модернизм — это вроде бы беспроигрышный вариант, более нейтральный. Все было бы белое, геометричное — красота. Но мне интересно идти дальше. Основные цвета проекта — это золото и бирюза. Они характерны для восточного христианства, эстетическое влияние которого ощущается в Венеции довольно сильно. Золото — это купола православных церквей, но и цвет Солнца. Бирюза — это цвет лагуны и морской волны. Но что если речь идет не о куполах, а о космических кораблях? Так будет выглядеть микс восточного христианства, советского модернизма и киберфутуризма. Мне кажется, что-то подобное можно увидеть в архитектурном ансамбле здания РАН, которое в народе называют «золотые мозги».
- Вот ты представляешь себе будущее, и вроде как получается, что если думать об архитектуре или какой-то эстетике космического будущего, то она очень аккуратно ложится в эстетику 1970-х, которая и была в те годы, когда люди жили идеей о космосе.
- Проблема с любым science fiction в том, что наши представления о будущем всегда историчны, они больше говорят о настоящем, чем о том, что будет дальше. Можно проследить историю трансформаций наших представлений о будущем. Часто будущее банальнее и жестче, чем то, каким мы его представляем. Никаких тебе летающих автомобилей или хотя бы скейтбордов и кроссовок из «Назад в будущее». Все выглядит гораздо более трэшево. Но мне нравятся эти ошибочные варианты будущего, они трогательные. То есть это условность, и я пытаюсь работать с этой условностью. Если мы пытаемся представить будущее, то в голове рисуются кадры из «Космической одиссеи» или же «Соляриса». Получается, что будущее маркировано определенными эстетическими решениями все тех же 1970–1980-х годов. И мы не так уж далеко продвинулись с тех пор. Если концептуализировать этот факт, то можно использовать определенный визуальный набор в качестве маркера, в качестве текстуры, которую можно надевать на пространство для достижения нужного эффекта. Мне кажется, это более рефлексивный подход к футурологии.
РККЯХВ «Мемориальная выставка»
- Но при этом, например, вот история про огромную галактическую страну Россия — это, конечно, очень напоминает чудовищный извод современной русской фантастической литературы. Где русские галактические гвардейцы с бородами с кем-то воюют. Это же сразу считывается.
- Ну а почему нет? Мне кажется, в этой трэшевости гораздо больше истины, чем в красивеньких правильных размышлениях о руинах modernity, которыми было наполнено искусство 2000-х годов и которые по инерции до сих пор воспроизводятся в массовом порядке.
- При этом некоторые из этих фантастов сейчас просто в ДНР. Тот же Федор Березин, который был заместителем министра обороны ДНР до ноября 2014 года.
- Если мы говорим об Украине и фэнтези, то Гиркин сразу же приходит на ум.
- Мне казалось, он просто реконструктор.
- Реконструктор, да, но это не так уж далеко от фэнтези. Воображаемые миры. Наверное, нужен отдельный большой разговор на эту тему тоски людей по изменениям, которая зачастую выливается в эскапизм и производство безумных вариантов реальности. Но согласись, когда происходит распад всех причинно-следственных связей, как это имеет место быть в современной России, то очевидно, что ты волей-неволей погружаешься в месиво конспирологического бреда, в котором возможно все. Это что-то очень глубокое и, как мне кажется, связанное и с политической системой, которая выросла из имитационной демократии, то есть фактически из глобальной ролевой игры, и с личностью самого Путина.
В этом смысле показательно российское телевидение, которое, как известно, просто так ничего не показывает и не говорит. Ведь есть федеральные каналы, которые в нон-стоп-режиме транслируют паранаучный бред, что-нибудь вроде того, что Иисус был инопланетянином и агентом КГБ одновременно, например. И это не оскорбляет ничьих чувств. Наоборот. Бесконечные битвы экстрасенсов, которые идут по следам преступников и шпионов. И вот мне кажется, что эта ватное забытье заполняет собой то место, где, по идее, должна быть истина и реальность. Когда тебе объясняют, что обычные причинно-следственные связи — это слишком просто, а истина всегда где-то рядом, сложно устоять. И в этом смысле я не знаю, может ли современное искусство сравниться с производством такого бреда, потому что, конечно же, это очень народное, очень глубокое.
- Вот и Осмоловский то же самое недавно говорил в интервью.
- Но мы можем заниматься анализом. Например, если сделать слепок с безумия, заполняющего место реальности, то, как мне кажется, мы сможем кое-что узнать об этой реальности. Это как апофатическое богословие. Нам не хватает материалистического анализа. Не в духе нового материализма, а в духе олдскульного исторического материализма, который бы позволил остраниться и увидеть истинный смысл бесконечного производства воображаемых миров. Мне хочется верить в то, что большая часть моих последних проектов работает именно в таком ключе.
РККЯХВ «Домашний воскрешающий музей», фрагмент инсталляции, 2015 г.
- Учитывая, что, исходя из мифа, рассказанного в проекте, люди вообще должны лишиться тел, превратиться в какие-то субстанции, и, наверное, искусство тоже изменится?
- Это хороший вопрос — что будет с искусством после коммунизма, после любви и после смерти. В ситуации, когда человек избавится от всех физических аффектов. Но у меня есть на этот счет соображение. Я довольно давно занимаюсь исследованием авангардной музеологии, и, как мне кажется, это может пролить свет на вопрос. Ведь дискуссия о музее — это дискуссия о свободе и границах человеческого. В двух словах, можно выделить три ступени радикализма по отношению к музейным выставочным проектам. На первой находятся художники исторического авангарда, они относились к музею просто как к месту, где можно красиво разместить их произведения искусства. С этой целью надо было осуществлять профессиональный контроль над закупкой искусства, которое должно было быть только авангардным, конечно. И образованием, которое должно объяснять, почему авангардное искусство — это хорошо. По сути дела, ими было предложено то, что мы сейчас знаем как музей модернистского искусства. Родченко во время работы в музейном бюро делал акцент именно на удобстве, с нужными расстояниями развески и т.д.
Вторая стадия начинается после революции, она представлена музеем исторического материализма. В качестве примера можно привести деятельность Алексея Федорова-Давыдова, который был директором отдела нового искусства в Третьяковской галерее и стал автором комплексной опытной марксистской экспозиции. Проблема была в том, что вся история искусства — это история искусства правящих классов или искусства, созданного для правящих классов. Но оно важно, так как освобожденные и угнетенные должны его критически впитать, для того чтобы сформировать свое искусство будущего. Соответственно, Федоров-Давыдов разработал такую экспозицию, которая позволяла остранять, концептуализировать историю искусства прошлого и противопоставить ее искусству угнетенных. Выставляли рекламу, лозунги, экономические сведения о производстве того или иного произведения и пр. Это был «Черный квадрат», но созданный по отношению к истории искусства и в форме инсталляции. В то время как большая часть авангардистов фетишизировали свой критический метод, что в постреволюционной ситуации выглядело нелогичным, ведь от критики надо было переходить к проектированию и утверждению, советские музеологи предложили метод, который мог бы быть критичным по отношению к самой критике. Так Федоров-Давыдов включал «Черный квадрат» в одну из своих экспозиций, сопровождая критическими комментариями. Согласись, это похоже на тотальные инсталляции Кабакова с их альтернативным прочтением истории. Этот метод можно было бы назвать концептуальным реализмом.
Но даже в постреволюционном обществе, свободном от социальных противоречий, а значит, свободном от традиционных проблем понимания искусства, связанного с их мнимым разрешением, должно было остаться место для живописи и скульптуры. Ведь даже у коммуниста оставалось его физическое тело, а значит, противоречия, связанные с его аффектами, главные из которых — смерть и любовь как сексуальные отношения, то есть та же борьба со смертью. В этом моменте начинается музейный проект Николая Федорова, одного из родоначальников русского космизма. Согласно воззрениям мыслителя, музей должен стать научной лабораторией, школой и пространством творчества жизни, которое понимается как воскрешение с последующей организацией жизни в космосе. Это предел музеологического проекта, а значит, искусства на данный момент. Если вернуться к венецианскому проекту, то он исходит из идеи о том, что капитализм сохранится и в будущем, а значит, сохранятся социальные противоречия. При этом можно допустить, что технологии при наличии у вас денег смогут обеспечить нам вечную жизнь. Хоть Федоров мог бы и не согласиться, все мы будем оставаться слабыми космистами до тех пор, пока не случится социальной революции.