«Кому на Руси жить хорошо» Кирилла Серебренникова: Анатомия патриотизма

Сцену поперек перекрывает гигантская бетонная стена с колючей проволокой поверху. Безапелляционная данность. И что бы ни происходило по видимую сторону — драка ли, праздник ли, алкоголическая ли вакханалия, — никто никогда даже не подумает к этой стене подступиться. Хотя, по всей видимости, за ней-то и обитают те, «кому живется весело, вольготно на Руси».

Спектакль же, понятно, про тех, кому не очень. Вот они, «семь временнообязанных из смежных деревень», собираются, опасливо рассаживаются кружком на школьных стульчиках; респектабельный ведущий с микрофоном каждому даст слово. Здесь и потерянный мужичок, явно выхваченный на полпути к Петушкам (Иван Фоминов); и опрятный интеллигент с манерами Леонида Парфенова (Семен Штейнберг); и приземистый поклонник Adidas, не расстающийся с барсеткой (Никита Кукушкин); и сутулый хипстер в очках и балахоне только что из барбершопа (Филипп Авдеев) — ему первому расквасят нос, когда в качестве ответа на сакраментальный вопрос он второпях развернет скомканный лист с большими запретными буквами: ЦАРЮ. Впрочем, даже такая броская разнопородность не помешает уже через полчаса всем им, примерив «армяки мужицкие», слиться в едином патриотическом экстазе.

В трех энергичных актах в сопровождении джаз-банда (бас, гитара, ударные, клавиши, труба) Кирилл Серебренников уместил примерно треть необъятного произведения Некрасова. За скобками инсценировки режиссер оставил и богатые пейзажи, и всевозможные подробности крестьянского быта, и игры забытых диалектов, словом, все то, что составляет поэме славу великого исторического документа. Кроме того, в своем путешествии герои спектакля минуют, например, довольно весомого персонажа по имени Поп. Оно и понятно: слишком уж в непогрешимом виде представлен священнослужитель у Некрасова, находившегося под заботливой опекой цензоров. Таким образом, семеро путников, намеревавшихся последовательно побеседовать с каждым из подозреваемых в хорошей жизни (помещик, чиновник, поп, купец, боярин, министр, царь) лишились важного респондента, тогда как встреч с самыми важными персонами Некрасов и вовсе не успел дописать (о чем перед смертью страшно, говорят, жалел). Так что и на сюжетные перипетии ставку делать не пришлось.

На правах первопроходца (прежде «Кому на Руси жить хорошо» никто не ставил и не снимал) Серебренников, минуя литературные обертоны и эстетические анахронизмы, ныряет в суть некрасовского повествования и отыскивает там — сюрприз — наш с вами групповой портрет. Крепостное право отменили уж давно, а народ все шаландается, не умея распорядиться вроде бы долгожданной свободой. Так, например, когда у Некрасова крестьяне подшучивают над маразматическим барином, притворно прислуживая, будто старые порядки вернулись, у Серебренникова герои с хохотом напяливают каракулевые шубы и бобровые шапки, пылившиеся с времен брежневского застоя.

Однако фокус с исторической рифмой имеет место только в первом и третьем актах — «Спор» и «Пир на весь мир», решенных как сумбурный стендап с песнями и переодеваниями. Центральный же, отданный под ответственность режиссеру-хореографу Антону Адасинскому (создатель культового пластического театра Derevo), «Пьяная ночь», представляет собой лишенное не только слов и (практически) одежды, но и каких бы то ни было исторических признаков телесное неистовство под спотыкающуюся музыку в духе не то «Колибри», не то «Вежливого отказа» (композитор — Илья Демуцкий). Сбившись в кучку, потные мужички и мужичищи то неуловимым образом превращаются из брейгелевских крестьян в репинских бурлаков, то пускаются в разнузданный канкан, то по очереди падают как подкошенные. Эта внезапная энергетическая бомба, с одной стороны, почти буквально иллюстрирует завораживающие свидетельства Некрасова («Народ идет — и падает,/Как будто из-за валиков/Картечью неприятели/Палят по мужикам!»), а с другой — служит контрастным душем физической выразительности между двумя в общем-то эстрадными актами. И если в собранных из актерских этюдов «Споре» и «Пире» задает тон предметный быт именно советской эпохи со всяческими эмалированными кружечками, ведерками, беломором и тулупами, то про голоштанную «Пьяную ночь», думается, даже самый восточный украинец сможет подтвердить наличие того, что принято называть русским духом — вне конкретной географии и временных границ.

Болезненный парадоксализм русской души, которая горазда «грешить бесстыдно, непробудно», чтобы наутро «пройти сторонкой в божий храм» — фронтальная тема в творчестве Серебренникова, и Некрасов в его послужном списке занял место рядом с Салтыковым-Щедриным, Горьким, Островским и Гоголем. И в новом спектакле, как будто суммируя накопленный опыт, встречаются герои из давних мхатовских шедевров с представителями последних премьер худрука «Гоголь-центра». Актриса феноменальной органики, Евгения Добровольская, игравшая самые живые роли в мертвецки-душных «Мещанах» и «Господах Головлевых» в МХТ им. Чехова, здесь впервые выдвинута режиссером на авансцену для сольного воплощения самого жуткого эпизода поэмы («Крестьянка») в лучших традициях психологического реализма. В тех местах, где спектакль особенно остро напоминает разудалое лубок-шоу в духе Николая Коляды, функции тамады разделили вкрадчивый джентльмен Семен Штейнберг, играющий Чичикова в «Мертвых душах», и обладатель яркой восточной внешности красавец Евгений Сангаджиев. Всего же занято человек двадцать, и второй план тут не обходится без откровений. Чего только стоит вокальный выход миниатюрной Марии Поезжаевой в черном кокошнике — ее напевно-бормотальный ритуал до мурашек настойчиво напоминает о языческом космосе, таящемся в старинных русских песнях, о котором мы вряд ли когда-нибудь что-нибудь узнаем.

Собственно, из таких вот фрагментов, едва ли склеивающихся в единое целое, но самоценных в своей паранормальной красоте, и складывается суть спектакля. Какую-никакую стройность пестрой, как лоскутное одеяло, работе режиссера призваны придать опорные мизансцены вроде стоп-кадра с остервенелым размахиванием триколора и героическим позированием в сувенирных футболках с портретами Путина и надписями «Я — русский». Благодаря им пазл складывается в убедительную и хорошо нам знакомую историю о том, до чего дошло население, сбрендившее от обрушившейся на него свободы, в поисках собственного я.