«Экспо-58» Джонатана Коу: как важно быть несерьезным
На русском вышел новый роман Джонатана Коу — похождения скромного британца на всемирной выставке в Брюсселе в разгар холодной войны. Софья Пермякова — о том, почему от смешного романа Коу становится так грустно.
В 1998 году писатель Джонатан Коу давал интервью на радио в немецком городе Бремен. Он прочитал, как ему казалось, самый смешной отрывок из только что изданного романа «Дом сна» (справедливости ради, это действительно был очень смешной отрывок — но, увы, про смерть любимой кошки), а потом начал беседовать с ведущим о природе комического. В итоге ведущий задал писателю практически экзистенциальный вопрос: если вы так много знаете о том, как сделать роман смешным, почему же вы сами не напишете смешной роман? С тех пор прошло полтора десятилетия — и вот, дождались: последний роман Коу «Экспо-58» критики смело называют комическим, однако и теперь они несколько сбиты с толку.
Главный герой романа — Томас Фолей, составитель брошюр и инструкций в странной организации под названием «Центральное управление информации», вежливый и невыразительный человек без особых отличий и примет, — неожиданно для самого себя отправляется на выставку Экспо-58 в Брюссель. Начальство посылает его руководить важнейшим стратегическим объектом внутри британского павильона, который на деле оказывается пабом под названием, естественно, «Британия». Раз партия сказала «надо», Фолей с легким сердцем оставляет дома жену и дочь и летит в Брюссель, где на время выставки построили целый город-симулякр, и все в нем очень здорово, но как-то неискренне. Дома в Тутинге супруга подозрительно часто обращается за помощью к неприятному соседу, а на выставке работают молодые и красивые женщины, которых можно катать на каруселях и звать на пикники. Вся эта история сама по себе хорошо вписалась бы в роман, например, к Дэвиду Лоджу, но, поскольку это все-таки Джонатан Коу, практически с самого начала герой попадает то ли в шпионскую комедию, то ли в детектив, который временами и не смешной вовсе, и к чему это все приведет — станет ясно только в конце.
На протяжении всего романа читателя катают на нескольких аттракционах одновременно — надо только крепче держаться и успевать смотреть, куда указывает автор. Смотреть приходится в самые неожиданные стороны. Открытие выставки мы видим не из Брюсселя, а из Тутинга, глазами жены Фолея, которая, вместо того чтобы любоваться королевской семьей, высматривает в телевизоре мужа, а потом и вовсе уходит на кухню за чашкой чая — уходим на кухню и мы. Пройдя череду торжественных приемов, герой стремительно скатывается к банальному алкоголизму: о самой выставке Коу будто и не пишет вовсе, зато читатель в подробностях узнает, что наливают в пабе «Британия», в баварской пивной, в чешском ресторане и на фуршете после балета на музыку Чайковского (нетрудно угадать, где именно главный герой напьется до самого удивительного состояния; впрочем, классическая музыка с людьми еще и не такое делала). Едва ли не самые важные детали в романе — пластырь от натоптышей и пачка чипсов. И такой Коу, стремительно меняющий масштаб и фокус — лучшая из всех известных человечеству игр на внимание.
Хорошо известна любовь Коу к аттракционам со временем, но сюжет «Экспо-58» играет с читателем скорее в керлинг, чем хоккей: Коу ничего не закручивает и не громоздит, не стремится перемешать эпоху Гагарина с эпохой Тэтчер и как будто совсем не собирается путать читателя — просто с эстетским наслаждением разыгрывает фактуру 1958-го, где о термоядерном реакторе с придыханием говорит каждая домохозяйка, факт непосредственного соседства советского и американского павильонов по-прежнему кажется смешной шуткой организаторов-бельгийцев, и триколор зубной пасты оказывается таким же сенсационным изобретением, как новая модель пылесоса. А время в романе, чуть ли не впервые у Коу, катится по прямой — между всеми этими павильонами, американцами и пылесосами. Коу ныряет в это время по самые брови и честно сидит там, практически не высовываясь; более того, он умудряется оттуда шутить. Причем не так, как шутят в XXI веке, а с полувековым отставанием, регулярно вспоминая Вудхауса и любимые кинокомедии 50-х, делая вид, что изворотливого юмора эпохи политической корректности еще не изобрели и пока, слава богу, не собираются. Коу как будто добирается до механизма, по которому в 50-е создавались смешные ситуации и диалоги, и эта машина по-прежнему работает — справедливости ради, у него по этой части есть научная степень (когда-то он защитил магистерскую работу по истории юмора). Этот юмор не требует энциклопедических знаний и не делит читателей на умных и не очень, и, когда главный герой вступает в словесную перепалку с дуэтом невыносимо одинаковых секретных агентов, а те на два голоса пытаются выяснить его сексуальную ориентацию, как бы случайно задавая вопросы о Чайковском, — это просто смешно (впрочем, в некоторых странах это чуть менее смешно), и этого достаточно.
Павильон Великобритании на выставке «Экспо-58» в Брюсселе
Но по-настоящему захватывает дух от тех сцен, где становится не до смеха. Вот мама Томаса рассказывает ему, как много лет назад ее семье пришлось бежать из Бельгии, и просит найти поляну из ее детства. Чуть погодя Томас лежит с красивой американкой Эмили на той самой поляне, и они пытаются услышать, как растет трава. Вот Томас собирается сделать женщине самое авантюрное предложение в своей жизни, а она начинает бесстыдно заигрывать с советским журналистом (согласитесь, это всегда обидно). Да и весь роман, который старательно делал вид, что он комический, в какой-то момент решает с этим завязывать. К выставленным напоказ национальным идентичностям трудно относиться серьезно, но после выставки продолжаются и жизнь, и история, и почему-то шпионский дуэт больше не интересуется Чайковским, а задает гораздо более серьезные вопросы. Настоящая тоска настигает только в финале: вы за весь роман так и не успели привязаться к главному герою, и Коу, кажется, его тоже недолюбил. Весь роман Томаса возили из стороны в сторону, как тележку в супермаркете, и принимали за него решения, а он только притворялся, что может сопротивляться, а потом все равно делал, что от него требуют. Вроде как сам виноват и будто бы не сильно расстроен — его всего лишь накрывает тихое, молчаливое, уютное отчаяние.
В другом «историческом» романе Коу «Какое надувательство!» тоже были отчаяние и злость, и от отчаяния делалось очень больно, а потом злость как главная повествовательная сила разносила все к чертям, и становилось немного легче. В «Экспо-58» все по-другому: он о том, как отчаяние остается, а злость в себе приходится давить — потому что дома удобная жена и удобный диван, а их надо беречь. Проходит пятьдесят лет, из паба под названием «Британия» сделали то ли пиццерию, то ли стриптиз-клуб, дети женились и сами завели детей, а вы так и сидите со своим отчаянием в верхнем ящике стола.