перейти на мобильную версию сайта
да
нет

«Это было стоградусное проживание, которое потом захлопнулось»

Первый канал начал показывать сериал Валерия Тодоровского «Оттепель» — ретромелодраму о кинематографистах начала 60-х. Юрий Сапрыкин поговорил с Тодоровским о том, как нужно придумывать сериалы и чем сегодня интересны 60-е.

Кино
«Это было стоградусное проживание, которое потом захлопнулось»
  • С чего этот сериал начинался? Вы помните момент, когда поняли — надо делать вот так?
  • Очень редкий случай, когда действительно есть точный день, час и минута. Так случилось, что я проводил время в Америке и довольно близко подружился с потрясающим человеком, Мэттью Вайнером, отцом сериала «Безумцы», мы с ним ходили несколько раз ужинать. Я его спросил — почему ты решил снимать про рекламщиков? Он сказал — просто мой отец был рекламщиком. Американцы отличаются от нас тем, что воспринимают кино как личное высказывание. Любой человек вам скажет — пиши и снимай о том, что знаешь. Я вышел после этого разговора на улицу, закурил и подумал: мой отец был кинооператором, потом стал кинорежиссером. Это тот мир и те люди, которых я не просто знаю, я их чувствую, я вырос среди этих людей. Почему можно делать сериал про милиционеров, следователей, провинциальных девушек, приехавших покорять Москву, — и нельзя сделать про кинематографистов? И в этот момент что-то щелкнуло. Дальше я приехал в Москву, позвал очень дорогих мне сценаристов — Алену Звонцову и Дмитрия Константинова, мы начали разрабатывать сценарий и провели за этим занятием полтора года. Когда я рассказывал об этом друзьям и знакомым, все говорили — кто это будет смотреть? Кому это интересно? Это как бы домашняя радость, история для своих. Но я был абсолютно убежден, что это история про всех.
  • Вас не смущает, что в отличие от Вайнера, у вас нет перспективы второго и третьего сезона? Это сериал — но все равно ограниченный во времени.
  • Люди, которые посмотрели несколько серий и желают сделать мне комплимент, говорят: «Это же никакой не сериал, это настоящее кино». Меня это возмущает, потому что я хотел сделать именно нормальный сериал. Что это значит? Он состоит из 12 частей. В конце каждой серии я попытался сделать некие крючки для следующей серии и, кроме того, заложил все возможности для второго, третьего и четвертого сезонов. Когда возникают другие сезоны? Когда у сериала есть огромный рейтинг, и телеканал хочет продолжать и готов это финансировать. Я не знаю еще, какой рейтинг он соберет, но при желании… Другой вопрос — если бы мне сказали: «Давай делать второй сезон» — я бы его снимать не стал, потому что я выложился на этом фильме. Я мог бы остаться шоураннером и пригласить кого-то еще — но об этом разговоры вести рано. Но я настаиваю: это сериал, я хотел в российской сериальной индустрии сделать что-то свое, личное. Знаете, что сейчас происходит с сериалами? Как это выглядит? 99,9 процентов всех продюсеров понимают, что сериал — это бизнес. Они мучительно рожают какой-то сценарий, дальше начинают обзванивать режиссеров, все хорошие режиссеры всегда заняты. Вот он выловил некоего режиссера. Режиссер думает: «Черт, никаких других предложений нет, у меня лежит полный метр, денег нет, жить то как-то надо. Ладно, пойду, сниму сериальчик». Получается, что для продюсера это заработок, для режиссера заработок. При этом все подсажены на американские сериалы, все эти «Во все тяжкие» и «Безумцы», после чего говорят: «Ну, у нас ничего подобного быть не может». Почему? Да может! Придумайте что-нибудь, дайте идею. Сериалы можно делать про все — про почтальона, про учителя, про себя, про своих родственников, главное — чтобы это было интересно другим. Расскажи, что тебя волнует по-настоящему, что тебе близко, что тебя трогает. Поэтому для меня это был поступок, мне хотелось сказать — я сам, добровольно, захотел снять сериал, не от голодухи, не от того, что у меня нет денег на другие фильмы. Я сделал то, что хочу.
  • Как вы восстанавливали фактуру начала 60-х? Вы же не могли видеть это своими глазами?
  • Я родился в 62-м году. Действие фильма происходит в 61-м, ровно за год до моего рождения. Но я жил в семье своего отца, я что-то помню начиная с 4–5–6 лет, это уже конец 60-х. Помню этих людей, эти компании, которые сидели дома, эти выпивания и посиделки под гитару. Я помню очки моей мамы. А дальше начинаются книжки, фотографии, рассказы и, конечно, фильмы, я все пересмотрел: «Июльский дождь», «Мне двадцать лет», «Девять дней одного года». Когда ты пытаешься сегодня создавать эпоху в кино, особенно в сериале, у тебя нет времени и денег, чтобы делать это по-настоящему дотошно, потому что тогда надо будет снимать пять лет. Мне кажется, что-то я в этом фильме сделал, получилось или нет — не знаю. Вообще, вокруг 60-х потихоньку начинает происходить мифологизация. Еще недавно казалось, что все эти люди ходят здесь, среди нас, а сейчас это уже немножко миф, легенда, сказка. Я достаточно близко знал Булата Окуджаву, хорошо помню Высоцкого, знал и знаю сейчас Хуциева, дай бог ему здоровья, пару раз видел Шпаликова.  Это все реальные люди, но у меня все больше и больше ощущение, что они уже миф. Когда показывали первые две серии в кинотеатере «Пионер», там сидела Наталья Рязанцева — первая жена Геннадия Шпаликова. Я когда я ее увидел, мне дурно стало, подумал — ну, Наталья Борисовна меня разорвет. Нет, не разорвала. Главное, чего я боялся услышать: «Валера, ты наврал». И ложь могла быть не в том, как выглядит рубашка или из какой чашки пьют. Я же пытаюсь показать их отношения, манеру общаться, проживать свою жизнь. Эта система отношений, в которую я нырнул, должна быть честной. И Рязанцева сказала: «Да, все так и было».

Фотография: Елена Цибизова

  • Вы же занимались уже мифологизацией 60-х в «Стилягах», в чем сейчас отличие?
  • Там был чистый миф, который при этом был полностью построен на правде. Даже бульдог, которого красили, — это была реальная история, человек каждый день красил бульдога в новый цвет и ходил с ним по Бродвею, то есть по улице Горького. «Оттепель» ни в коем случае не сказка про шестидесятников, но присутствие мифа, вот этого флера, ощущения, что это немножко другие люди, другие отношения, чуть более искренние и  открытые — это важно. Как сказал кто-то из моих сценаристов: «У нас все женщины красавицы и очень неоднозначны. А все мужчины сволочи, но с принципами».
  • А если отвлечься от мифологизации — что вы поняли за время съемок про это время?
  • Что была бедность. Абсолютно все за редким исключением жили очень бедно. Сегодня я у тебя стрельнул пятерку, завтра ты у меня десятку, все время жили в долг. Но на последнюю пятерку могли пойти и накормить друга, устроить праздник в шашлычной, гульнуть до утра. Это ощущение нахлынувшей свободы — после стольких лет страшной запертости. Когда люди начали стремительно и жадно жить, любить, творить, дружить, ссориться, мириться. День начинался с того, что звонил друг и говорил: «Я влюбился, я не знаю, как без нее жить, а она меня не любит». Дальше уводили жен друг у друга, жены этих бросали, возвращались к прежним, а мужья продолжали дружить. Это какое-то стоградусное проживание, которое в какой-то момент захлопнулось. Но это уже тема для следующего сериала.
  • Отчасти миф у 60-х уже сформирован — всевозможными «Старыми песнями о главном». Я прекрасно себе представляю зрителя, который, как жена Ефремова в первой серии, начинает ругаться на этот сериал: «Что это у вас за 60-е? 60-е — это когда Гагарин летал и Кристалинская поет, а у вас тут водка, девки и какой-то бесконечный разврат и цинизм».
  • Эти люди не грубее и не циничнее, я бы сказал, что они живее. Это принципиальный момент, я хотел сделать фильм про сложных людей. То, что мы видим сейчас на телевидение — это, как правило, простые люди. Этот хороший, этот плохой, этот интриган, этот подонок. А я хотел сделать фильм про сложных. Я их всех люблю в этом фильме, включая следователя Цанина, с которым там много произойдет неприятного. Они все заряжены огромной творческой энергией жизни. Это история про неординарных людей, которым время позволило всплыть на поверхности, начать дышать, выражать себя в творчестве, в человеческих отношениях. Из этого получилась великая литература и кино, и не задавленное чувство собственного достоинства и свободы, которое в нас есть, — это все оттуда. Потом — я же надеюсь, что я немножечко художник, что я создаю свой миф, точнее, делаю шаг в сторону мифа. Для меня 60-е — это не «кукуруза колосится». Это орущий в одесской квартире в 40-градусную жару истекающий потом Высоцкий, недопитая водка на столе и влюбленные женщины, вокруг него сидящие. Мне было 5 лет. Среди ночи открыты окна, в Одессе в июле жарко. Он поет, поет, поет. Соседи вызывают милицию, потому что он не дает спать людям. Приходит милиционер, видит Высоцкого, садится и говорит: «Спойте еще». Вот это мой миф, а не кукуруза.
Ошибка в тексте
Отправить