Премьера недели «Магия лунного света»: Вуди Аллен на Лазурном Берегу

Конец 1920-х, английский иллюзионист Стэнли Кроуфорд (Колин Ферт), выступающий в ориентальном гриме под китайским псевдонимом, к всеобщему восторгу дематериализует на берлинской сцене слона. Потом Стэнли собирается отправиться со своей прелестной невестой на Галапагосские острова, но в гримерку заходит коллега-фокусник (Саймон МакБерни), старинный друг, и предлагает ему вызов.

На юге Франции объявилась юная американка Софи (Эмма Стоун) в компании ушлой мамаши (Марсия Гей Харден), по всем признакам — аферистка, и задурила голову богатому семейству своими экстрасенсорными способностями. Молодой болван-наследник (Хамиш Линклейтер) поет ей серенады под укулеле и зовет замуж, его мать (Джеки Уивер) готовится создать для Софи целый фонд. И все потому, что та вызывает дух ее покойного мужа с хорошими новостями и заставляет дрожать столешницы.

Поскольку Стэнли привык в качестве хобби разоблачать шарлатанов-медиумов, он, позевывая, соглашается съездить — тем более что там рядом живет его любимая тетушка (Эйлин Аткинс). На месте он с ужасом обнаруживает, что горящая свеча левитирует без всяких ниточек, а Софи, слегка затуманив взор, точно перечисляет анатомические особенности его близких.

Можно с уверенностью предположить, что это самый веселый и лучезарный фильм из всех, когда-либо начинавшихся с титра «Берлин, 1928 год». Вуди Аллен, использующий европейские (как раньше нью-йоркские) локации в качестве живописных задников, всегда подает гипертрофированными их мифические особенности: у него самый романтический Париж, самая веселая Барселона, самый дождливый Лондон, теперь — самый лазурный Лазурный Берег. Дариус Хонджи, оператор-виртуоз, в последние годы работающий с режиссером, чей излюбленный метод — поставить двух человек лицом к камере и минут пять их не трогать, заливает «Магию» не холодным лунным, а теплым солнечным светом. На эту картину можно брать отпуск.

Главный герой, по традиции слегка имитирующий ужимки и манеру речи Вуди (Колин Ферт, впрочем, принципиально не машет руками — британская школа), — убежденный агностик и рационалист, со всей безапелляционностью интеллигентного человека отрицающий все, что нельзя потрогать. Столкнувшись с необъяснимым, он сперва презрительно ворчит, потом напряженно молчит и наконец начинает без передышки молоть языком на абстрактные темы. Таким образом, фильм быстро выруливает к фирменному алленовскому рассуждению: надо ли смириться с тем, что жизнь — это бессмысленный хаос с предопределенным итогом, — и печально существовать с этим знанием. Либо же допустить божественный промысел, поверить в ментальные волны, чтение будущего и мир духов, уютно постукивающих с того света, — и блаженно ожидать уготовленных тебе чудес. Ответ Вуди — а также важные дополнения к этому ответу — известны уже лет сорок, но ради сохранения интриги можно сделать вид, что нет.

Сюжет в присутствии роковых вопросов начинает играть откровенно вспомогательную роль, но — и это Аллена неизменно выручает — он с закрытыми глазами умеет двигать его в нужную сторону с нужной скоростью. Другое дело — обещанная еще на афише магия: чтобы в котле забулькало, требуются редкие ингредиенты в уникальной пропорции, и какую-то кроличью лапку режиссер в этот раз позабыл. У Ферта ничего, совсем ничего не получается с Эммой Стоун — и 30-летняя разница в возрасте тут даже ни при чем. Вуди, написавший десятки великих женских ролей и всего одну мужскую, отчего-то поленился придумывать роль Софи, потенциально такую богатую. Все, что требуется от Стоун, — быть хорошенькой, таинственно закатывать глаза и часто питаться (отменный аппетит — единственная ее человеческая черта). Поверить в то, что она способна лишить бывалого Ферта сна, еще сложнее, чем в летающие свечи.

В то же время, отличительная черта «второстепенных Алленов» — а это, без сомнения, второстепенный Аллен — в том, что они вообще ничего не требуют от зрителя. Как сноски в толстом романе, они просто есть, занимают свое законное место. Их можно прочитать — и узнать какую-то занятную подробность, а можно пролистнуть, не много потеряв. В конечном счете это куда больше говорит о том, кто читает, чем о том, кто пишет.