Реквием по мечте: «Оттепель» как 1960-е, которые не закончатся никогда

По нынешним временам, если ты собираешься посмотреть телевизор одновременно с телекритиками, блогерами, колумнистами и френдами из фейсбука, то видишь в результате не столько картинки на экране, сколько буквы, по поводу этих картинок написанные. Где-то серии к пятой сериала «Оттепель» я вконец запутался — это уже чересчур похоже на «Mad Men» или еще в пределах допустимого? а по сравнению с «Breaking Bad» оно как, совсем не тянет? вот сейчас актриса Чиповская молчала шестнадцать секунд кряду — это вот это имеется в виду, когда пишут, что «сценарий провисает»? а щетина, как у Цыганова, — такую в то время правда носили? или эта щетина символизирует его непростую биографию, про которую, однако же, не говорится ни слова (опять сценарий провис)? вообще, о чем это все — о том, как невозможно сохранить моральные устои при виде актрисы Чиповской, или опять в завуалированном виде про Путина? а радиола, которая в углу, она какая надо радиола, или опять реквизитор косячит? 

По состоянию на декабрь 2013 года в сериалах начали разбираться абсолютно все, и общественная дискуссия по их поводу проходит примерно в том же формате, в каком мужики попроще разговаривают с телевизором, когда «Спартак» играет: «ну кто ж так пасы отдает! да с такого расстояния слепой бы попал! деньги гребут лопатой, а угловой пробить не могут!» Нет, все понятно, «Игра престолов» с «Подпольной империей» задают некий стандарт качества, но списывать в утиль любой сериал, не похожий по композиции, структуре, темпу на условный «Breaking Bad» — это все равно что отказывать в праве на существование любой команде, которая не «Барселона». «Твин Пикс» или там «ТАСС уполномочен заявить» тоже до «Breaking Bad» по ряду параметров не дотягивают, и как-то, знаете, ничего. Другой вопрос — с аутентичностью: 1960-е кто-то сам помнит, а кто-то недавно читал/смотрел про них у Парфенова, в любом случае, у каждого в голове есть картинка — «как все тогда было»; и если картинка на экране и в голове не совпадают — то да, возникает ощущение, что это какие-то неправильные 1960-е (особенно если каждая деталь в кадре не выточена с той же дотошностью, как, извините за очередное упоминание, в «Mad Men»).Чужой образ времени спорит с твоим собственным — а кажется, проблема в том, что радиола в углу неправильная стоит.  

Нейропсихологи говорят, что мы вспоминаем не сами события, а свои предыдущие о них воспоминания. В случае 1960-х функцию ложных воспоминаний выполняет кино: как-то очевидно, что 1960-е — это когда юноша с девушкой бегут под дождем, укрывшись его пиджаком, а у нее каблучки стучат. Сквозь толщу времен 1960-е рисуются как золотой век, самые человечные и счастливые годы, которое случалось пережить России за последние как минимум лет сто, время надежд, мечты, полета, а также Хуциева, Аксенова, Кристалинской и выражения «понимаешь, старик». Наверное, такими 1960-е могли бы выглядеть в «Оттепели», если снимать ее с точки зрения героя Александра Яценко, начинающего режиссера Мячина, и то его лучезарный идеализм начинает рушиться где-то к четвертой серии. Но «Оттепель» снята другими глазами: даром что речь идет о людях творческой профессии, за кадр выведены гениальность, вдохновение, эксперименты и подвиги — как верно заметил Роман Волобуев, сериал про операторов 1960-х снят на порядок проще, чем снимали сами операторы 1960-х. В деталях все выглядит одновременно неточно и несколько утрированно — все девушки, скажем, одеты так, будто собрались на костюмированную вечеринку в «Солянке». Общепринятый миф о добрых и счастливых 1960-х прорывается разве что в виде еле слышных голосов из радиоточки («Давай никогда не ссориться! Никогда! Никогда!»). Из всего «парфеновского» исторического канона 1960-х герои упоминают побег Нуриева, строительство Берлинской стены и вынос Сталина из Мавзолея. При этом в кадре творится нечто такое, что никак не сопрягается с Аксеновым, Кристалинской и вообще оттепельной мифологией, — при этом нечто ужасно важное и болезненное; видимо, в конечном счете из-за этого диссонанса просвещенный зритель и бросается писать жалобу в фейсбучный худсовет.

Всем героям по-разному плохо. Едва ли не у каждого настает момент, когда внутри все обрушивается и становится нечем дышать — и циничный оператор Хрусталев белугой воет в ванной, орденоносный артист Будник лежит на диване лицом к стенке, актриса Инга неподвижно глядит в камеру, проваливая очередные пробы, а некрасивая девушка Люся, впервые надевшая вечернее платье, кричит, срывая голос, на ментов в отделении. Все не без греха, и каждый за 12 серий успевает наделать дел, с которыми дальше жить будет трудно. Все стараются делать максимально хорошо не очень любимое, случайно доставшееся им дело — в надежде на то, что когда-нибудь удастся искупить все грехи и снять что-то действительно великое; при этом понимают, даже то нехитрое дело, которое перепало сейчас, может зарыть в землю любой министр, прокурор или гэбист, или даже какая-нибудь внучка зятя его племянника, просто от дурного настроения, — а если не повезет, то зароют его вместе с самим тобой. Оттепель здесь — и это подчеркнуто даже в сладострастно-навязчивой титульной песне — не в том смысле, что журчат ручьи и сердце тает, а в том, что все снова вот-вот замерзнет.

Это точно фильм про 1960-е? 

В наследство от Хуциева и Калика «Оттепели» достался в первую очередь неспешный темп, долгие подробные планы; все делается медленно и основательно, если уж Яценко начинает целоваться с гримершей, то будьте уверены, зацелует ее до логического конца. Видимо, от этого людям и начинает казаться, что провисает сценарий — но дело здесь не в том, что сценарист не знает, чем заполнить паузу; паузы и длинноты повисают тогда, когда на героев обрушивается необходимость выбора, они так долго молчат и так пристально смотрят, потому что то и дело оказываются в пограничной ситуации, «между городом Нет и городом Да», и эти томительные, блистательно отыгранные паузы — и есть самое ценное в «Оттепели», чего стоят хотя бы два сыгранных одними глазами монолога Анны Чиповской в последней серии — когда она очень долго говорит, ничего не говоря, сначала с героем Яценко, о котором только что узнала невыносимую правду, потом с героем Цыганова, предлагающим ей запрыгнуть вместе с ним купе. И это томительное зависание на краю, растянутый во времени выбор между вариантами, каждый из которых по-своему провален, — это, конечно, совсем не из 1960-х; «Оттепель» в лучших своих моментах скорее наследует экзистенциальному советскому кино, расцвет которого случился десятилетием позже, ведет родословную не от «Заставы Ильича» Хуциева, а от «Осени» Смирнова — просто по странной случайности все носят юбки-колокол и танцуют рок-н-ролл. А так — это история не про 1960-е и не про 2000-е, и уж тем более не про «Мосфильм», она про всегда, про любого и всякого, в каждый божий день. 

Отдельное чудо — то, что в 2013 году российским актерам удалось сыграть все эти экзистенциальные длинноты, да так, что вокруг них воздух закручивается невидимым вихрем; вообще, в «Оттепели» и вокруг нее много чудес — от абсолютно вневременной, как будто всегда существовавшей заглавной песни до гей-линии в прайм-тайме Первого канала, но самое главное, может быть, — это внезапный триумф русской актерской школы, когда чуть ли не впервые за двадцать лет в постсоветском кино есть не «отдельные удачные моменты» — а все играют, перемахивая через самую высокую планку, с начала и до конца. По совести говоря, весь этот психоанализ снятого и показанного (и тем более написанного по этому поводу) кажется мне отчасти лишним, и на самом деле я чувствую себя немного героиней одной из рецензий коллеги Льва Данилкина — каковая героиня оставила следующий отзыв на книгу Андрея Геласимова: «Мне сорок, и я плакала», и еле сдерживаюсь от искушения просто взять и переписать начальные титры. Евгений Цыганов. Александр Яценко. Анна Чиповская. Виктория Исакова. Михаил Ефремов. Нина Дворжецкая. Валерий Тодоровский. Константин Эрнст.

Спасибо вам.