Евгений Федоров: «Надо быть очень аккуратными с прогнозами»
19 ноября в Москве, а 21-го — в Петербурге состоятся мини-фестивали с участием групп Tequilajazzz, Optimystica Orchestra и Zorge, приуроченные к недавнему 50-летию Евгения Федорова. Сергей Степанов поговорил с юбиляром о мистике, логистике и Лемми из Motörhead.
- Расскажи, как тебе в голову пришла идея таких концертов.
- Она пришла не ко мне. С ней мне позвонил приятель, старый знакомый из шоу-бизнеса: «Мне доложили тут, что у тебя через год день рождения, поэтому у меня есть идея сделать вот такой концерт». Я сказал: «Ой, на фиг, я не хочу, я не знаю». Вообще, я противник таких вещей — когда идешь по городу и видишь, что весь город испещрен вот этими афишами: концерт в день рождения, какой-то очередной юбилей — особенно попса этим отличается, да и в рок-среде люди недалеко ушли. Это, как правило, промоутерская идея — почему-то в России считается, что нельзя дать концерт без новостного повода — не презентацию и не юбилей. Короче, любой повод для концерта я всегда воспринимаю в штыки, поскольку считаю, что музыка сама по себе замечательный повод. Поэтому сначала я отказался, но попросил на пару дней тайм-аут — подумать и спросить ребят — Tequilajazzz, Optimystica Orchestra и Zorge, — как они к этому отнесутся.
- Реюнион Tequilajazzz к тому моменту уже состоялся?
- В Москве прошел единственный большой концерт по случаю 20-летия группы. После этого мы с Дусером (Александром Вороновым, барабанщиком Tequilajazzz. — Прим. ред.) время от времени играли — там и сям, вдвоем, на дне рождения «Грибоедова», на вечеринке для басистов «Bass-Day», еще где-то. То есть это были такие негромкие, без объявлений, «рояли в кустах». Мы с Дусером часто встречались и могли дать концерт любого уровня сложности буквально на следующий день — мы время от времени репетировали какие-то программы, так что в этом смысле никаких преград не стояло. Но нужно было опросить всех остальных — например, группу Zorge, чтобы понять, насколько будет велика ревность, и так далее. Добро было получено со всех сторон, и вопрос стоял только в том, чтобы не раздувалась эта история с 50-летием Евгения Федорова. А я еще сделал опрос аудитории, читателей своего фейсбука, и получил гигантское количество ответов — как в виде комментариев, так и в личку, — что меня обнадежило и настроило в духе «действительно, почему нет». В общем, мы согласились, дали какие-то анонсы, и тут промоутер пропал — оказался не в силах всем этим заниматься. В итоге концерт в Петербурге мы делаем сами, а в Москве нам помогают другие люди.
Так выглядели выступления группы Tequilajazzz в 1997 году — Петербург, клуб «Полигон»
- Вы, конечно, забирались аж на Эльбрус, но три концерта за один вечер — это, наверное, тоже своего рода личный рекорд?
- Я никогда к рекордам не стремился — они сами нас находили. Посмотрим, я надеюсь, что все будет хорошо — я сейчас в неплохой форме. И в творческой форме тоже — наилучшей за всю мою историю, как ни странно.
- К вопросу о форме физической — ты же совсем недавно закончил ремонт?
- Ремонт у нас длился год и десять месяцев, и вот именно сегодня у меня было счастье: я зашел в строительный магазин и понял, что мне ничего не нужно покупать — ни цемент, ни сверла, ни дюбеля, ни кафель какой-нибудь, абсолютно ничего. Закончил два дня назад последние штрихи — повесил какие-то люстры и лампочки. Я освоил за это время с полдесятка нормальных рабочих профессий на хорошем уровне, так что в трудную годину могу что-нибудь такое делать, да.
- Насколько я понимаю, из трех твоих групп самые содержательные новости в последнее время у Optimystica Orchestra?
- Мы практически закончили новый альбом, но с выпуском решили не торопиться. Отложим, видимо, до весны — поскольку, закончив альбом, мы еще и сняли большой, с документальной частью, фильм-концерт. Несколько дней за нами таскалась впоследствии ставшая уже невидимой съемочная группа — что уже характеризует ее как хороших документалистов. Почти вся Optimystica Orchestra живет в Петербурге, в отличие от группы Zorge, и мы чаще встречаемся в силу географических обстоятельств, имея возможность репетировать и что-то сочинять. Мы были востребованы в течение лета — было несколько джазовых и околоджазовых фестивалей, где мы выступали. Ну и вообще произошел всплеск интереса к Optimystica Orchestra — возможно, потому, что зиму мы начали, выпустив пару новых песен. Так что сейчас это действительно самый активный из моих составов.
- Есть такой стереотип, что у Tequilajazzz и Zorge песни суровее и злее, тогда как у Optimystica Orchestra светлее и добрее. Что ты делаешь в текущих обстоятельствах, если сочиняются песни, под стилистику Optimystica Orchestra явно не подходящие? Откладываешь в стол?
- Да, они откладываются в стол — таких накопилось уже несколько штук, с ними я планирую в ближайшее время продолжить «Монголоида» (мультимедийный проект, объединяющий записанные Zorge рок-песни, федоровскую прозу и анимацию. — Прим. ред.). Часть уже даже записана с Марком (Лаубером, барабанщиком Zorge. — Прим. ред.) и лежит в виде студийных сессий. А насчет светлее и добрее... Вот одна из последних песен Optimystica Orchestra — это такая радостная электросамба. И вот вы ее слушаете и не представляете себе, сколько во мне было депрессии, когда она была написана. На грани нервного срыва, в депрессивном каком-то чаду я написал в последнее время несколько песен, которые выглядят очень веселыми — но это обманчивая форма. По мне, там все довольно грустно — альбом вообще получается грустный у Optimystica Orchestra. Но на взгляд невнимательного слушателя — там все в порядке: можно танцевать и пить шампанское, обнимать девушек и строить планы на вечер.
- И для тебя в этом нет никакого конфликта?
- Это очень хорошо, потому что это не то чтобы творческий секрет, но, скажем так, один из подходов моих любимых авторов — Берта Бакарака и Хэла Дэвида, автора его текстов: когда веселенькая мелодия зачастую соседствует с разочарованием.
- Ты таким образом справляешься с собственной депрессией — или это такая проверка слушателя на вшивость?
- Никакого слушателя я не проверяю. Мы же все делаем для себя — так, по-честному. У меня нет сверхзадач или миссионерских амбиций, нет устремлений кого-то чему-то научить или, не дай бог, пожаловаться. О слушателе мы думаем, конечно, но в первую очередь это все-таки попытки избыть эту депрессию, облекая грустные слова в такую форму, гармоническую и ритмическую. Вот сингл «Иду налегке» был придуман и записан как раз в те дни, когда было принято решение о роспуске Tequilajazzz, очень для меня непростое. Тогдашнее ощущение полной утраты твердой почвы под ногами — я чувствую его всегда, когда эту песню исполняю. А финтифлюшки вроде клавесинов а-ля Поль Мориа — это все именно что финтифлюшки.
Группу Optimystica Orchestra Евгений Федоров называет самым активным из его проектов.
- Период затишья у Zorge связан только с логистикой?
- Да, он связан именно с тем, что мы разорваны на два города. Мы пробовали делать какие-то современные штуки — использовать технологии, обмениваться файлами и так далее, и иногда это уместно, но при создании песен невозможно. Нужен ежедневный поход в репетиционную студию, нужны ошибки, поиски, пиво после студии. Ну такие обычные мужские истории: что-то обсудить, поговорить о музыке, о футболе. Сейчас, пока у нас всякие семейные обстоятельства, у группы вот такая передышка. Ничего страшного нет, нормальная вещь, у многих бывает — связано ли это с творческими отпусками, какими-то путешествиями или детьми.
- Просто с Tequilajazzz в свое время была в чем-то похожая история: мощный и резвый старт, по альбому в год, а потом долгие периоды молчания. Какой-то исторической логики в этом искать не надо?
- Нет, не надо. Молчание Zorge мы будем разрушать с помощью «Монголоида». Наконец-то я к нему вернулся — давно обещал, а теперь вот возвращаюсь. Сегодня в семь утра этим занимался, пока все спали. Несколько песен уже готовы — осталось только в студии записать вокал и какие-то гитары, и будем выпускать их время от времени в рамках «Монголоида», как и было запланировано года три назад. Просто по настоянию группы, моих друзей из Zorge, был записан целый альбом, чего я сам делать не планировал. Я собирался все эти песни вплести в «монголоидную» ткань, но так случилось, что мы в один присест их растратили на второй альбом. Совсем новый материал какое-то время накапливался, но потом — я уже много раз об этом говорил — я столкнулся со всякими мистическими историями, связанными с текстами. Поэтому мне уже несколько раз приходилось поменять течение событий, о которых повествуется в нарративной части «Монголоида», чтобы не тревожить планету — да и к текстам песен, по правде, пришлось присмотреться сильно. Ну у меня всегда все сбывается, как ни крути. Рано или поздно, но все происходит — скажем, в городе, о котором спел, оказываешься очень быстро. Я еще в детстве сталкивался с тем, что стоит мне наврать, как эта моя ложь — и маленькая, и крупная, даже самая невероятная — сбывалась очень часто. У меня нет, конечно, мыслей о том, что я каким-то креативным процессом на планете занимаюсь, но есть подозрения, что мы транслируем нечто такое, что потом приводит в том числе и к историческим катаклизмам. Ну а поскольку «Монголоид» — это такая комиксного типа сага, даже несколько апокалиптическая, то надо быть очень аккуратными с прогнозами.
- Ощущал ли ты дефицит внимания к своим новым проектам после распада Tequilajazzz? И не сыграло ли это свою роль в воссоединении группы?
- Конечно, ощущал и до сих пор ощущаю, но это никак не повлияло на то, что Tequilajazzz возникла на горизонте. У меня были грустные мысли о том, что группа Zorge востребована далеко не так, как мне того хотелось. Не могу сказать, что мы бились как рыба об лед все эти годы и ничего не выходило. Выходило — и мы заработали довольно симпатичную репутацию и даже новую, совсем молодую аудиторию (которая, как выясняется, начинает узнавать о группе Tequilajazzz только после того, как успела полюбить Zorge). Элемент разочарования, конечно, есть — хотя бы из-за того, какой труд и какое количество идей было во все это вложено. Но, слушай, если бы мы хотели вернуть к себе внимание, мы бы не отказывались от такого — гигантского — количества предложений, которые рухнули на нас, когда стало известно, что будет реюнион. Мы могли триумфально проехать по всей стране, но не стали этого делать, потому что это не тот случай, когда мы решили тряхнуть стариной или когда у нас деньги кончились — что, конечно, в подобных обстоятельствах говорят решительно обо всех. Не исключаю, что и о нас тоже. Мы очень выборочно появлялись на публике в течение этого года: два давно запланированных весенних концерта в Москве и Петербурге и еще три, когда это были наши друзья или, например, возможность слетать во Владивосток. Три дополнительных концерта — а могло быть несколько десятков.
- Пиком популярности Tequilajazzz принято считать конец 1990-х, когда вы, в числе прочего, разогревали едва ли не всех грандов альтернативного рока, которые заезжали в Россию. Что ты о них думаешь теперь?
- Мне очень нравилась первая пластинка Rage Against the Machine. Самые нежные воспоминания у меня о концерте с Sonic Youth, общение с которыми было очень интересным. Группа Faith No More мне никогда особо не нравилась, хоть они и крутые, безусловно, — просто появилась замечательная возможность с ними сыграть, даже два раза...
- Билли Корган?
- Да, я следил даже за тем, как он делал свой электронный сет, экспериментируя с модулярными синтезаторами: как он там ходит, как у него что-то ломается (что неудивительно — проводов там было как на космическом корабле), как он начинает все это чинить. Слежу за ним — не все нравится, но это очень симпатичный мне человек. Biohazard не слушаю вообще. Историю о Лемми рассказываю всем.
- А я и не знал, что вы играли на разогреве еще и у Motörhead.
- Об этом мало кто знал — зато в Ростове вспоминают многие. Мы играли вместе в городе Ростове-на-Дону, потом веселились, пили вино и текилу, а затем мы с ним вместе летели и ехали в одном автобусе из аэропорта Пулково, где всех нас попросили выйти у метро, а группа Motörhead должна была ехать дальше, в гостиницу. Ребята все вышли, а Лемми сидел рядом с водителем и увидел, как я, взяв бас-гитарку, последним выхожу на улицу, под снег. И он такой:
- Ты куда?
- А я в метро.
- А мы куда?
- А вы в гостиницу.
- Так, никуда он не идет, — тут же сказал роуд-менеджеру Лемми. — Сейчас мы отвезем его домой — и потом уже поедем в гостиницу.
Довезли меня до дома, высадили. «Рок-н-ролл», — сказал мне на прощание Лемми. Вот такая чудесная история о том, какой он тру-чувак.
- Ну а вообще вот это поколение, грубо говоря, «Учитесь плавать», охочий до реюнионов альтернативный рок 1990-х — у тебя есть какое-то мнение по поводу того, что с ним стало?
- Да у меня и тогда его не было. Всей этой истории с «Учитесь плавать» мы касались только одной гранью, которая уже тогда стала немножечко доставать: жесткое звучание, экстремальные темы — хотелось делать что-то другое. Только по факту своего жесткого звучания мы попали в эту струю, хотя музыкального родства я там ни с кем не ощущал — только личные, дружеские связи. И потом, мы ведь записали альбом «Целлулоид» еще до того, как движение «Учитесь плавать» приказало долго жить, а это был альбом, который кардинально уводил нас в совершенно другую сторону. При этом у нас до сих пор есть набор песен, которые всегда будут звучать так, как они звучали тогда, и не будут переделаны в попсу, нью-вейв или что-то еще. Они так звучат, потому что они про это. И мы всегда можем появиться и сыграть 30–40 минут на концерте, который посвящен альтернативной музыке, — вот как мы недавно играли на фестивале в Екатеринбурге, исключительно песни с альбомов «Вирус» и «Стреляли?».
«Нужен ежедневный поход в репетиционную студию, нужны ошибки, поиски, пиво после студии» — Евгений Федоров о том, что мешает группе Zorge быть более продуктивной.
- Твои последние альбомы довольно часто напоминали такие путевые заметки, дневники путешествий. Какие маршруты запомнились в последнее время?
- Маленькие у нас в последнее время маршруты — Стокгольм, Милан, Кипр. Были большие планы на лето: поехать из Петербурга в Саяны на автомобиле, шесть с чем-то тысяч километров. Но не получилось в этом году.
- Погоди, ты начал водить?
- Вожу машину как подорванный — ремонт заставил! Когда девушка загружает в машину мешки с цементом, уже не очень прилично, поэтому пришлось срочно сдавать на права. Ну и первая же моя самостоятельная поездка была в строительный магазин — за какими-то очередными досками.
- Пару лет назад очень много шума наделала ваша так называемая эмиграция в Грузию. Сейчас, когда ты, по сути, своими руками воздвиг дом в Петербурге, эта тема закрыта?
- Скажем так, мы построили себе базу в Петербурге, куда мы будем возвращаться и где нам будет хорошо. В Грузию скоро собираемся — до февраля, наверное, пока Марк не вернется в Петербург из Москвы.
- А песни ты обычно пишешь в путешествиях или дома?
- Песни пишутся, как правило, в Петербурге уже по мотивам того, что ты успел ощутить, — в своей берлоге, где-то там на кухне, ночью или в пять утра, когда начинаешь вспоминать, что было. Песни никогда не пишутся в городах, Петербург — исключение. Я острейшим образом чувствую природу и лучше всего ощущаю себя на свежем воздухе, вдали от крупных человеческих поселений. Чем меньше населенный пункт, тем лучше. В Исландии, на одном островке, куда нас как-то занесло, было пять жителей, из которых мы видели одного... Мы сейчас летали во Владивосток — вот это, конечно, впечатление из впечатлений. Ощущение вот этого края — дальше уже все, Япония. Примерно как в Сан-Франциско, где дальше — только Тихий океан, они же как раз где-то друг напротив друга находятся. Такой, конечно, самый мощный маршрут, который был в последнее время — но, к сожалению, ненадолго: концерт, день отдыха и обратно. А мы же любим поехать куда-то и пожить там — поселиться в деревеньке, изучить ассортимент лавчонки, подружиться с местной продавщицей или там парнем, который жарит кукурузу, ну и так далее.
- То есть Петербург в твоих песнях — даже не второстепенный лирический герой?
- Петербурга в песнях очень немного — сибирской природы, дальневосточных, северных, заполярных реалий там гораздо больше. Просто они прячутся за какими-то довольно банальными урбанистическими деталями, которые в песнях присутствуют, потому что мы сквозь них за всем наблюдаем и вспоминаем, а так все довольно сельскохозяйственное или, так скажем, геологическое. Один из моих предков — довольно известный сибирский геофизик, специалист по движениям тектонических плит. У меня есть его книжка, я ее периодически открываю, читаю, и хотя там сугубо сухой научный язык, написано в ней о том же, о чем в наших песнях поется время от времени. Об ощущениях маленького человека на огромном земном шаре (театральная пауза) — и о бренности всего сущего.