В обычном до несносности доме с бассейном на Статен-Айленде живет Лиза с семьей (Мэгги Джилленхол). Ее двое детей выросли в типичных подростков с разговорами про хэштеги в инстаграме и планами поехать в составе армии США на очередную бурю в пустыне. Лизе приятнее ответить на внезапный звонок по телефону, чем заняться сексом с толстым и безобидным мужем. Каждое утро в детском саду, где она работает, она смотрит в глаза пятилеток, развешивает их рисунки и в который раз диктует алфавит. Поддержка, бархатный полушепот и похлопывания по спине — то, чего от нее ждут другие, и она отыгрывает эту роль без ошибок. Вечерами Лиза ковыряется вилкой в вареных овощах — безжизненных, как она сама. Ее главная одержимость — курсы поэзии, за которыми она плавает аж на Манхэттен, чтобы обсудить любительские стихи в компании заразительного преподавателя с широко раскрытыми глазами (Гаэль Гарсия Берналь). Вечерние занятия, чтобы разжечь в глубоко несчастных людях типа Лизы искру вдохновения — лучшее из возможных завершений еще одного дня еще одного года. Лиза даже пишет по дороге домой короткое хокку «Цветет мечтаний сад» и сравнивает себя с бутоном, пробивающим асфальт, — и мужу даже нравится, а вот преподавателю нет.
В один из дней в детском саду Лиза видит, как ее ученик, кареглазый и кудрявый мальчик Джимми, обычно молчаливый и нелюдимый, бормочет себе что-то под нос — о луче золотого света, Боге и красоте. Лиза бежит к блокноту и записывает слова Джимми, приносит на вечерние курсы и впервые за долгое время получает подробные комментарии от однокурсников и похвалу преподавателя. Теперь все, что Джимми говорит в состоянии тихого транса, занимает Лизу больше всего — она уверена, что вблизи наблюдает взросление ребенка-гения, талант которого люди вокруг закатают в вышеупомянутый асфальт. Воспитательница наседает с вопросами на няню Джимми — молодую девчонку, занятую своими делами, — и ее отца, хозяина сомнительного клуба, который хочет, чтобы сын зашибал деньги и стоял на твердой земле.
Сперва Лиза дает Джимми свой номер телефона, потом будит его в тихий час, чтобы поговорить о новом стихе, потом одергивает во дворе детсада, чтобы ровесники не научили его слову «шлюха». Наставничество превращается в настойчивость, попытки поддержки — в одержимость «маленьким Моцартом», но Лиза впервые за долгое время обретает смысл жизни: взрастить в маленьком существе, впитывающем, как губка, наблюдательность, веру в себя и силу постоять за право видеть чудесное в мире, где чудесного не осталось.
Дословный ремейк израильской драмы, «Воспитательница» получилась драмой о потерянных надеждах, хоть и небольших. Большинство героев здесь разговаривают негромко и вполголоса, без уверенности озвучивая интуитивные ощущения, в которых сложно признаться себе и другим. «Дорогая, ты разочарована нашими детьми?» — кротко спросит муж Лизу вечером после трудного дня. Лиза опять скажет что-то мягкое, но да, она разочарована. И даже немного завидует — в первую очередь рьяной тинейджерской уверенности, что они делают все правильно, почти не напрягаясь. Сын готов на оторванные руки и ноги на поле боя — и плевать на мамины морщины. Дочка делает фото в инстаграме, учится на отлично и курит траву на заднем дворе, крутя попой перед прыщавым мальчиком. Семейные ужины дети высиживают из одолжения, родителей не видят в упор, не отвлекаются от экранов телефона, даже когда мама набирается храбрости на тет-а-тет и аккуратно садится на краешек кровати. Для них мама и папа — белый шум. Отчасти потому, что, проповедуя свободу самовыражения, Лиза давно упустила момент, чтобы доказать идеи, в которые горячо верит, собственным примером. «Вы все просрали, а мы хотим танцевать», — не говорят дети, но говорят их глаза.
Декорации «Воспитательницы» донельзя напоминают «Красоту по-американски», и за 20 лет овощи на ужин, брак с нулевым уровнем страсти и дети, занятые только собой, никуда не делись: каждому доведется хлебнуть немного Статен-Айленда, мечтая о манящем мегаполисе и стихах, которые лезут из любого сора. Лиза с битническим воплем об искусстве — узнаваемая героиня с подрезанными крыльями, обнаружившая во второй половине жизни, что дорога, куда она шла, не нужна ей, не интересует ее и не приведет к утолению большого голода.
Молодую Лизу можно легко вспомнить по одному из главных фильмов последнего десятилетия — «Жизни Адель», где юная учительница младшей школы еще находит радость в малышах, живет каракулями и утренниками и абсолютно уверена, что нашла свое предназначение. Как Лиза стала воспитательницей, остается загадкой и самым интересным в фильме — разочаровалась ли она в когда-то безусловном выборе или с самого начала согласилась на меньшее, потому что ее растили не верившие в нее родители? Писала ли она стихи о свадьбе посреди Третьей мировой войны или только думает, что могла их написать? Именно двойственный характер делает Мэгги Джилленхол настолько убедительной в роли женщины среднего возраста, чья память, боль и жизненный опыт, кажется, постоянно подменяют друг друга.
Фигура подпитывающего наставника в обществе мертвых поэтов — слишком известный сюжетный троп. У таких героев всегда есть сверхспособности видеть в подрастающем человеке десятки возможностей, пока его родители закрывают кредит за жилье и думают о переезде в загородный дом. Лизе очень хочется застрять с собственными детьми в том возрасте, когда она может щедро отдавать, а они будут безоглядно принимать все, что рассыпается перед ними, — не проявляя волю, принимая на веру, возбуждаясь от каждого слова. Лизе недостаточно жить, как герой «Патерсона» Джармуша, обнимать любимого человека и гулять с собакой на лужайке, чтобы писать стихи про дождь и спички: ей нужно одобрение, ощущение собственного вклада и подтверждение в окружающих, что ее скрытому таланту есть место для внезапного всплеска.
«Воспитательница» — кино о затаенном ожидании от себя в той же степени, как и о злоупотреблении чужим бессилием. Драма, несущаяся в триллер на своей скорости. И его простая структура дает возможность поговорить о чем-то, что находится «на краю видимого» через все, что не сыграно и не сделано: готовое разрыдаться в каждую минуту лицо Джилленхол только подчеркивает скрытые намерения, по сравнению с которыми ее внешний срыв — только рябь на толще воды.
Алисы Таежной
