— Твой герой, как ты его описывал в одном интервью, это «будущий психиатр, умный парень, но очень неуравновешенный, сомневающийся, потерянный… Он не знает, чего хочет в жизни». Сильно герой от тебя самого отличается, это ты или не ты вообще?
— Мне кажется, что это я себя играю. Вообще придерживаюсь позиции, что ты — всегда ты, кого бы ты ни играл, ты всегда будешь самим собой, и это никак не изменить. Просто ситуации разные, костюмы, время, грим. Ты в современном мире никого не обманешь. Вот Безруков: все равно все знают, что Безруков — это Безруков, кого бы он ни играл, Высоцкого, Пушкина, Годунова, какую ему бороду ни наклей.
Но я в кино — это всегда я. Поэтому близок ли мне персонаж с точки зрения ситуации, его поведения? Наверно, да. Но я просто уже семейный человек — наверное, так не буду поступать, надеюсь.
— Почему твой герой трахает маму друга?
— Так написано в сценарии, во-первых.
— Нет, это понятно. А ты как думаешь, почему?
— Знаешь, я читал сценарий «Аритмии», и там была такая же парадоксальная сцена, когда главный герой после секса на кухне идет и ссыт в раковину. Причем меня Борис [Хлебников] на пробах спросил: «Как тебе этот момент? Понятен?» Мне такое очень заходит. Этот момент очень парадоксальный, и в этом его прелесть.
У нас в фильме они застряли в лифте, и он видит — у нее паническая атака. И он ее пытается вывести из этого состояния, хлещет по щекам, целует, видит отклик в ее глазах, что она не прочь заняться сексом, и происходит акт. Такой вот парадоксальный момент.
— Почему они тогда продолжают встречаться весь фильм? Почему случается эта сцена, где вы голые бегаете, и она в гирлянду замотана?
— Если так уж по честному, мы вчера много говорили на эту тему с Сергеем Тарамаевым (сценарист «Амбивалентности». — Прим. ред.), там у них в сценарии было написано про любовь, которая раз в жизни случается, когда люди уходят из семьи, бросают детей. Но мы с Антоном (Бильжо — режиссером фильма . — Прим. ред.) поняли, что будет наивно вот так впрямую про любовь играть, как у Ромео и Джульетты, пытались это сделать немножко сложнее, что он в нее не влюбился, а пытается влюбиться, эксперимент ставит над собой.
Мы эту сцену с гирляндой снимали в жилом заброшенном доме на «Новослободской». Красивый дом, там все время снимают кино. Там отопление отключено, а холодно, зима. Поставили тепловые пушки, но … [ничего] не спасало: мы там голые по квартире бегаем. Побегали-побегали, сняли дубля три разных, где я бегаю, где мы занимаемся сексом, голые письки — и все в разных ракурсах.
Я понимаю, что это было бы клево визуально — я в этом халате и со стоячим … [членом]. Но технически невозможно, сложно отключиться. Даже когда люди сдают сперму, там у них комната, журнальчик, тепло. А когда вокруг вся съемочная группа… Ну, короче, надо предупреждать как‑то заранее. Я бы как‑то подготовился, не знаю, погуглил, как артисты в порно снимаются.
Вообще в фильме много крутого. Была больше линия про сумасшедшего (в этой роли играет другой характерный артист Валентин Самохин. — Прим. ред.). Вчера на обсуждении фильма в «Октябре» говорили, что со времен «Пролетая над гнездом кукушки» так убедительно не играли сумасшедшего.
Сценарий вообще изначально назывался «Люблю тебя ненавидеть», как песня, которая должна была играть в сцене на дне рождения «Love to Hate You», но супердорого по правам это все обошлось, не смогли купить.
Я вообще предлагал назвать фильм «Эксперимент», потому что все в нем проводят эксперимент над собой. Люди, которым скучно жить, пробуют наркотики, кто‑то спивается. Есть такие типы людей, которые не могут спокойно жить в рутине «работа, дом, смотреть фильм вечером». Этот чувак в фильме — из тех людей.
— Но у тебя как раз все рутинно в жизни — ты смотришь фильмы по вечерам, работа-дом. Где твой эксперимент?
— Ты знаешь, я себя заставляю. В душе я — экспериментатор. Ну, так скажем, я много чего попробовал, поэкспериментировал. И эксперимент рано или поздно превращается в рутину. Ну или херово заканчивается, как в фильме, собственно.
— Все эти фильмы о сломленном поколении — «Кислота», фильм «Близкие», в котором ты играл. Ты веришь в существование такого поколения? Что есть, что ты — часть этого поколения?
— Я бы не назвал его сломленным, я бы назвал его просто сложным. Каждое поколение сложнее, чем предыдущее. Мир эволюционирует, усложняется.
Каждое поколение по-своему сломленное. У меня друг есть, он, например, все время очень цинично шутит про отца, который умер от наркотиков, он об этом не стесняется говорить: шутит про кладбище, про могилы. А у нас почему‑то в принципе в стране стесняются говорить про наркотики. У Саши Горчилина в «Кислоте» есть эта тема, что мы все — поколение маминых сыновей, что мы все без отцов.
Наше поколение очень крутое, свободное. Выросло поколение, не поротое на конюшне. К этим старым людям, которые сидят принимают законы, мы вообще никак не относимся.
— Я смотрел питчинг Фонда кино на прошлой неделе, и там был какой‑то дорогущий фильм про Сирию, назывался «Пальмира». И ты там заявлен в качестве исполнителя одной из ролей. Ты знаешь об этом?
— Вообще первый раз про такой фильм слышу.
— Согласишься ли ты на такой фильм, если тебя сейчас будут пробовать?
— Слушай, мне надо читать сценарий, хотя вряд ли он будет … [прекрасный]. Наверное, он будет пропагандистский, «крымнаш», скорее всего. Честно скажу, да, я бы от такого отказался. Меня звали в какой‑то фильм про Крым на пробы, я уже и не помню, какой из них. Звали в сериал «Спящие-2», но я тоже не пошел.
— То есть ты не зашквариваешься?
— Ну как я не зашквариваюсь? Зашквариваюсь. Снимаюсь, бывает, во всяком говне. Когда снимаешься, конечно, думаешь, что будет норм, но часто бывает не норм. Да, не снимаюсь в патриотической пропаганде. Но если бы позвонили, сказали: «Данил, 15 миллионов рублей тебе». Вряд ли бы мне кто‑то предложил, конечно, но в принципе я бы призадумался. 15 миллионов рублей — это квартира, будущее сына, садик, школа.
Конечно, хочется только по крутым сценариям сниматься, у хороших режиссеров, у нас их много. Быть таким, знаешь, артистом — пару раз в год сниматься, остальное время интервью давать.
— Имеет ли право и возможность актер в России выбирать, сниматься ему в патриотическом говне или нет?
— Банально отвечу: все зависит от положения дел человека и его убеждений. Вот уж судить актера в России никто не имеет права, особенно неизвестного. И патриотическое бывает не говно. «Аритмия» или «Домашний арест» — самое патриотическое, что может быть. И есть разные люди: идейные, как Навальный, а есть не идейные. Есть артисты, которые выстраивают карьеру. А есть вот я. У меня как‑то не получается кропотливо выстраивать карьеру. Я бы хотел иметь право выбирать, но выбирают меня.
Но, если честно, я довольно прагматичный человек. Я хочу прийти в кафе выпить кофе, поесть в ресторане, купить ребенку хорошие подгузники, съездить отдохнуть всей семьей. Я сам довольно неприхотливый чувак, не шмоточник, но чтобы просто нормально жить в Москве, чтобы просто хорошую и вкусную еду покупать, нужны деньги. Хочется манго жене купить, оно вкусное и полезное — 500 рублей стоит.
Наверное, это принесло бы плоды к 40 годам: ты будешь такой хорошо оплачиваемый артист, который нигде не зашкварился. Но я больше всего в жизни не люблю ждать. Ненавижу, например, очереди. Почему придумали, как летать на самолетах на другой континент, но до сих пор стоят очереди в магазинах? Странно.
— Ты снимаешься очень много. Это круто, но у тебя как‑то много ролей злодеев, возможно, потому, что твоя первая роль в кино была в «Комбинате «Надежда», где такой гопник. Не боишься, что тебя берут на эти роли потому, что тебя запомнили как характерного артиста? Тебе вообще нормально быть характерным артистом?
— Я уже задумываюсь об этом. Может, я сам по себе человек злой? Может, я говно? Надо как‑то в церковь походить. Вообще сейчас такая мода: главный герой должен быть немножко говнистым, с пороком каким‑то. Либо наркоман, либо какая‑то болезнь, как в сериале «Патрик Мелроуз» или в фильме «Стыд» с Фассбендером.
— Мне кажется, у тебя накопилась критическая масса ролей, и вот первая главная к тому же. У тебя есть такое ощущение, что ты на пороге какой‑то большой известности?
— Вот у меня вчера, в ночь перед премьерой, такое было. Всегда так: за неделю ждешь, что будет премьера и там что‑то случится! Все тебя будут в попу целовать, засыплют звонками, предложениями, сценариями. А потом ты понимаешь, что придумал это все, нафантазировал, а на самом деле никому особо и дела нет. Так, … [ерунду] какую‑то сняли, иди отсюда, говно. Опытные артисты, у которых много было премьер, уже с этим свыклись, наверное.
— А ты бы ее хотел? Мне кажется, быть новым главным артистом типа Козловского, Петрова — это суперсложно.
— Хотелось бы попробовать все в этой жизни, мы кайфожоры такие. Поэтому популярность, слава — это же кайф определенный, наверное. Хотелось бы попробовать. Но я не мечтаю об этом каждый день. Хотя можно много чего хорошего, наверное, сделать. Слава же — это возможности. Допустим, сейчас все популярные артисты — сразу продюсеры, снимают свое кино, или вот Саша Петров отель открыл в Переславле-Залесском. Мне кажется, в этом много плюсов вообще, помимо всякого геморроя.
Это же интересно — свою жизнь усложнять, находить какую‑то цель, ответственность, чтобы не просто так небо коптить. А я не могу что‑то начать делать, сублимировать, в свободное время писать что‑то. Я созидательный человек, мне бы позырить что‑то, оценить, сказать, говно или не говно.
— Тебе надо в кинокритику пойти, я как раз смотрю и говорю, говно или не говно.
— Это надо себя организовывать, это надо писать, какой‑то ответственностью обладать.
— А если не секрет, много зарабатываешь?
— Ну зарплату в театре получаю по-разному, от количества спектаклей зависит. В кино больше, конечно, платят, но весь декабрь, январь, февраль, март, будет апрель — … [ни черта] нет, считай, полгода нет ничего, только театр.
— Чтобы стать Сашей Петровым, надо сняться в сериале «Полицейский с Рублевки». Ты готов сняться в сериале «Полицейский с Рублевки»?
— Честно скажу, я вообще хочу в какой‑нибудь сериал. Мне очень понравились «Звоните ДиКаприо!», «Домашний арест» и «Обычная женщина», в таких, естественно, хотелось бы [сниматься]. В хорошем мейнстриме хотелось бы сняться. Короче, от «Полицейского с Рублевки» я бы не отказался. Потому что мне кажется, что если сниматься только в авторском кино, тебя никто, … [блин], никогда не будет знать, а это же такая профессия… А так ты один раз снимешься, тебя вся страна как‑то идентифицирует. Откроешь любой материал на «Кинопоиске» про каких‑нибудь крутых, но не известных артистов, и там сразу начинают в комментариях: «Кто это такой? Чего вы его сюда постите?» А это топового уровня артисты, мы знаем их по авторским фильмам, они играют в театре, но страна их не знает.
— Слушай, а тебе нравится работать актером вообще? Не хотел бы больше никем работать?
— Я бы хотел быть каким‑нибудь умным человеком. Что значит умным — не только начитанным и насмотренным. Я бы хотел обладать теоретическими знаниями в какой‑то области: экономика, политика, алгебру знать хорошо или физику ядерную. А я полный гуманитарий. Я бы очень хотел, чтобы у моего сына было образование хорошее. Я-то учился в интернате — там у нас был вообще … [кошмар], школа жизни была такая: сбрасывали тумбочки с четвертого этажа, сухари сушили в батареях. Я на химии был два раза в своей жизни.
— Есть какие‑нибудь еще фильмы с твоим участием, что тебе однозначно нравится из того, что еще не выпустили, что бы ты сам пошел смотреть?
— Я стараюсь смотреть все авторское, фестивальное кино. Это единственное из русского, что я смотрю, не могу я смотреть всяких «Бабушек легкого поведения», фильмы про войну и спорт. Однозначно нравится? У меня вообще немного работ, из последних — «Амбивалентность», «Подбросы». Я горжусь этими фильмами.
Еще я сейчас снялся у режиссера Олега Асадулина. Там был прикольный очень сценарий — пять героев заперты в зале суда, они все — ученики юридической академии, учатся на адвокатов, прокуроров. Тестируется судебный искусственный интеллект. И дальше начинается жесть. Я там тоже негодяй. Это было очень интересно снимать, потому что мы на ходу переписывали сценарий: собирались каждую смену все пять артистов, режиссер и оператор и придумывали, разводили, переписывали и вообще как бы творили. Мы еще все под впечатлением от «Экстаза» Ноэ снимали. Я не знаю, что получится, посмотрим. Называться будет, возможно, «Игра».
