Эллен Тейле — директор стокгольмского кинотеатра Bio Rio. Два с половиной года назад она начала проверять фильмы в своем расписании тестом Бехдель и прославилась на весь мир (только у одной статьи Guardian — 100 тысяч шеров, буквально).
Тест, как известно, восходит к комиксу Элисон Бехдель «Dykes to Watch out for» (1985) и включает в себя следующие параметры: в сценарии должны фигурировать как минимум две героини женского пола, у них должны быть имена и они должны разговаривать между собой — не о мужчинах. Ведь если женщине на экране отводится роль девушки Бонда, то девочки не увидят других ролевых моделей и не станут ни космонавтами, ни супергероями; if she can see it, she can be it. Проходящие тест картины получают отметку «А», которую сегодня используют несколько залов в Швеции и за ее пределами, а также некоторые издания и кинофестивали по всему миру. Восьмого марта директор кинотеатра написала в твиттере, что тест Бехдель теперь применяется и в Китае — на China Womenʼs Film Festival.
Женщины в фильме не разговаривают друг с другом
Волчица Ракша и удав Каа (он женщина) не говорят друг с другом, с остальными героями обсуждают только зверей и людей мужского пола
Опять же женские героини никогда не встречаются и не беседуют
Одну героиню в фильме давно убили, другую насилуют. Они молчат в принципе, не говоря уже о беседах не о мужчинах
Только у одной пингвинихи есть имя, Ева. Остальные безымянны, коммуникации между ними нет.
Несмотря на то что главная героиня употребляет мужчин в своих целях, она ни с кем, кроме них, не взаимодействует, а значит, они — центр ее жизни
Мы встречаемся с Эллен на фестивале документального кино «Темпо» — за пару недель до того мне пришло приглашение от Шведского института совершить gender media visit в Стокгольм.
Цель визита — распространение информации о шведской гендерной политике, столь же передовой, сколь и неотвратимой, ибо придет время, и все остальные страны неизбежно ей последуют, ведь мы вступаем в век искусственной матки, замороженных яйцеклеток, донорства митохондриальной ДНК и проч., а значит, деторождение больше не связано с парой разнополых родителей и прежнему распределению ролей приходит конец.
О разных аспектах этой политики я слышала и раньше от знакомых шведов. Так, говорили мне, если мальчик в детском саду захочет поиграть в куклы, его не будут унижать всей группой патриархальные шестилетки, как у нас в Ясенево, а просто скажут: «Играй». Впоследствии он может оказаться или не оказаться геем, но психологической травмы у него не будет. Понятно, что в стране, где с мальчиков срезают помпоны, подобные вольности вызывают шок, отторжение и ответную реакцию в виде пропагандистских мифов о том, что в Швеции маму и папу теперь обозначают как «родитель-1» и «родитель-2».
Я знала, что это не так, ведь мои знакомые шведы оставались для своих детей мамами и папами, хотя некоторые из них и были женаты на представителях того же пола.
В состав нашей делегации Шведский институт включил представителей четырех явно отсталых, но не до конца безнадежных стран: египтянин и турчанка — оба чуть за сорок, матерые интеллектуалы с Востока, молодой кинематографист из Минска и я. Когда кто-то из организаторов в очередной раз напоминал нам, что в Швеции уже двести лет не было войны, все сокрушенно качали головами, а потом смотрели на меня как на представителя государства, в 1808 году захватившего шведский Гельсингфорс.
В проморолике, который показывает нам Эллен, мелькают афиши известных картин, проваливших тест, но когда вслед за «Аватаром», появляется «Харви Милк» Гаса Ван Сента, мы с египтянином в один голос задаемся вопросом, не будут ли две говорящие на посторонние темы женщины тормозить сюжет картины о знаменитом политике-гее и его парнях? И как поступать с документальным кино, ведь его действие разворачивается в реальности, где две женщины с именами могут просто не встретиться перед объективом камеры?
Нас успокаивают: документальное кино они не рейтингуют, да и весь тест в целом — безобидная игра, ведь маркер «А» не форма цензуры. Хотя шведские зрители в последнее время все чаще делают выбор в пользу именно этих фильмов. «Даже маленькие дети, — улыбается Эллен, — у нас теперь говорят: «Я не хочу смотреть этот фильм, он не прошел тест Бехдель». Мне становится неуютно от мысли, что в будущее не возьмут и с треском отправят в архив большую часть киноклассики от «Броненосца «Потемкина» до «Звездных войн», но шанс уцелеть остается у целого ряда русских патриотических блокбастеров вроде «Батальона» или «Битвы за Севастополь», в которой даже содержится завуалированный намек на лесбийскую связь снайпера Людмилы Павличенко с Элеонорой Рузвельт.
Шведы полны энтузиазма, но подобный политизированный взгляд на кино кажется мне несколько однобоким; в те же дни в программе фестиваля «Темпо» идет фильм Владимира Томича «Флотель «Европа» — ностальгическое эссе, смонтированное из VHS-архивов боснийских беженцев. Местную аудиторию, конечно же, интересует не VHS, а беженцы. Одна из женщин-документалистов поясняет, что шведская публика предпочитает картины, в которых есть impact — возможность эмоционального присоединения к какой-нибудь боли мира. В другом фильме программы рассказывается об умирающем кинотеатре в румынской провинции: уборщица вспоминает, что в детстве они с братом смотрели «Звездные войны» и оба представляли себя Люком Скайуокером, тогда я думаю о том, что идентификация с героем, возможно, происходит по несколько более сложным законам, чем предполагается тестом Бехдель.
В то время как общепланетарное количество женщин-режиссеров не превышает и 9%, в Швеции уже несколько лет ведется целенаправленная борьба за то, чтобы привести гендерное соотношение в профессии к балансу 50/50. В феврале портал Indiewire написал о том, что Шведский киноинститут теперь отдает ровно половину своих грантов на производство фильмов женщинам. «Наше правительство называет себя первым правительством феминистов. Другие скандинавские страны невероятно отстают в этом вопросе. Они делают вид, что этой проблемы у них нет. Патриархальная система воспроизводит саму себя», — говорит представитель Шведского киноинститута Петтер, двухметровый красавец и многодетный отец, который по окончании мероприятия быстро откланивается, чтобы поехать в специальный магазин, потому что к нему придут гости, а в Швеции в обычных супермаркетах не продается алкоголь.
Я вспоминаю шведский фильм «Встреча выпускников» (2013), в котором режиссер Анна Оделль играет саму себя, приходит на вечеринку к бывшим одноклассникам и вываливает на них старые обиды, и эта картина не кажется мне хорошим аргументом в пользу форсированного увеличения количества женщин в кинематографе. Но скептицизм гостей не смущает сотрудников Шведского киноинститута. В какой-то момент я понимаю, что эти люди разговаривают с нами, как добрые санитары, заранее знающие все аргументы помешанного. Нет, мы не считаем, что мужчины и женщины одинаковые. Но наша цель — позволить и мужчине и женщине максимально реализоваться в том, что ему или ей интересно. Да, мы понимаем, что у женщин пока получаются не очень хорошие фильмы. Да, мы создаем немного искусственную ситуацию. Но если ее не создать, мы никогда не узнаем, могут ли женщины снимать кино наравне с мужчинами.
Примерно тот же интеграционный подход применяется в Швеции и к эмигрантам, к большому неудовольствию правых, которые, однако, никогда не подвергают сомнению одну из базовых ценностей этой страны, населенной поклонниками теста Бехдель, — отпуск по уходу за ребенком и для мужчин, и для женщин. Как правило, через полгода после родов молодые матери возвращаются на рынок труда, а отцов работодатели поощряют уходить в декрет, потому что назад они приходят с новыми навыками и повышенным чувством ответственности. «Посмотрите, как на улицах много мужчин с колясками!» — говорят нам так же часто, как про двести лет без войны, и это самая милая пропаганда, которую мне приходилось слышать в ряду других пропаганд. По улицам Стокгольма действительно едут и едут коляски, подталкиваемые молодыми высокими бородачами.
Позднее кинодистрибьютор и диетолог Сэм Клебанов, живущий в Швеции больше двадцати лет, сказал мне, что его товарищи по волейбольному клубу вряд ли слышали о тесте Бехдель, а внутри страны гендерная и эмиграционная политика вызывают разную реакцию. И прислал ссылку на недавнюю статью в газете «Гетеборг-Постен» под заголовком «Идеологический коллапс левых: одержимость цветом кожи, телом и расой — знак того, что часть левых потеряла связь с реальностью».
Большой резонанс вызывал и недавний документальный фильм «Шведская теория любви», название которого отсылает к классической картине Роя Андерссона. Режиссер фильма Эрик Гандини —полуитальянец-полушвед, обе страны считающий одновременно родными и чужими. Пять лет назад он снял «Видеократию» — памфлет об Италии эпохи Берлускони, а теперь обратил взгляд на свою вторую родину. Социальная защита граждан в Швеции находится на таком уровне, что зависимость индивидуумов друг от друга минимальна, но по этой причине исчезают не только удушающие взаимные манипуляции, но и солидарность, и вообще механизмы объединения. Гандини описывает мир, в котором одиноких стариков хоронит государство, все больше детей заводится от банков спермы, а несогласные собираются в лесах, чтобы ощутить себя частью коммуны или уезжают в неблагополучные африканские страны.
Опыт одной страны со всеми его плюсами и минусами трудно переносить даже на ближайшего соседа. Но кое-что можно сделать уже сейчас, тем более что я обещала Шведскому институту передать опыт. Во-первых, кинотеатру «Пионер», фестивалю 2morrow и другим передовым участникам кинопроцесса следует взять на вооружение тест Бехдель — к безостановочной радости «Вандерзина». К тому же буква А хорошо смотрится в каталогах. Во-вторых, необходимо в ближайшие пару недель закончить все войны, подождать двести лет, обеспечить равные социальные гарантии всем гражданам, а после этого отпраздновать окончательную победу феминизма.