— Как история Антона Ельчина нашла вас?
— Я никогда не знал Антона лично и получил предложение сделать о нем фильм внезапно для себя. Мой хороший друг Дрейк Доремус, режиссер фильма «Как сумасшедший», где Ельчин сыграл одну из лучших своих ролей, свел меня с родителями Антона. У них остался огромный личный архив, и они хотели передать его в руки какому‑то режиссеру, но Дрейк очень переживал, что будет пристрастен, делая фильм про друга. Его можно понять: они были очень близкими людьми, а для документального фильма нужен хоть какой‑то, но объективный наблюдатель. У меня с Антоном не было никаких отношений: при его жизни мы даже не были знакомы. Я познакомился с ним близко, когда начал готовить фильм, на основе архивов и писем: и мне кажется, это был правда лучший способ глубоко узнать его.
Родители Антона, Ирина и Виктор, очень хотели, чтобы после несчастного случая о нем было известно гораздо больше, чем рассказали в экстренных новостях. Антон был правдоискателем, экспериментатором и большой душой — и нужен был тот, кто покажет это людям. Дрейк стал продюсером фильма, а меня пригласил как режиссера.
— Что случилось за этот час? Что на вас так повлияло?
— Это очень любящая семья, знаете, что большая редкость. Щедрая, поддерживающая. До сих пор тяжело переживающая утрату, живущая своим сыном. Но при этом они доверились мне. За короткий разговор я как будто бы узнал Антона как человека. Ни отец, ни мать за все время подготовки фильма не вмешивались в мою работу, а только давали новые интервью, новые архивы, новые письма, знакомили с людьми. Я очень оценил это отсутствие контроля.
— Вообще делать кино при поддержки семьи, которая испытывает боль утраты — это большой риск. Попасть в зависимость от чужого мнения или сделать еще больнее.
— Этот баланс и был самым трудным — мы обсудили его с родителями Антона с самого начала. Они пообещали никак не вмешиваться и дать полный доступ. Было видно, как им было трудно на это решиться, но они меня поддерживали и уважали как режиссера. Было сразу понятно, что они сами художники, вырастившие художника, и им не надо объяснять такие вещи.
— Когда вы росли, Антон Ельчин постоянно был на виду — американская восходящая звезда с десятками ролей. Какое у вас к нему было отношение как зрителя?
— Я бы не сказал, что пристально следил за тем, что делает Антон, но всегда был впечатлен его ролями в драматическом кино. Помню свои эмоции от его роли в «Альфа Доге», там я его по-настоящему заметил. Конечно, были и «Стартрек», и фильмы Доремуса, и Джармуш. К сожалению, когда я начал изучать жизнь Антона, я понял очень странную вещь: многие помнили его по его смерти, а не по его жизни. Что совершенно несправедливо для такого жизнелюбивого, активного и разностороннего человека.
Когда я начал снимать кино, я сразу же решил, что это кино будет не про несчастный случай — а про все, что осталось после Антона. А осталось многое. Помимо съемок в кино он играл в группе, снимал фото, писал, готовился делать собственные фильмы. И я решил снять кино о жизни, а не о смерти — чтобы мой фильм разрывался от энергии и движения.
— Если честно, из «С любовью, Антоша» складывается впечатление, что Ельчин был идеальным. Неужели не нашлось ни одного знакомого, который сказал бы: «Этот подонок испортил мне жизнь»?
— Цели показать его идеальным у меня не было, так получилось само собой. В Антоне, правда, было очень много любви, он ценил жизнь и близких людей и умел заботиться — и все, с кем я встречался на интервью, говорили про это почти одними и теми же словами. Он был светлым — видимо, по-другому о нем и не скажешь. В жизни каждого оставил след и добрую память: не так много таких людей существует на свете. Антон уважал всех по умолчанию. Я бы не сказал, что я специально охотился за негативом, но мне действительно хотелось найти «другую сторону»: и я находил другие интересы, его творческие поиски, его историю болезни — но ничего не было негативным. Даже его болезнь показывала его с лучшей стороны.
— Вас не мучила совесть читать дневники и работать со всем интимным, что не предназначалось для посторонних глаз?
— Все режиссеры — нарушители границ. Они лезут за вещами, которые никто не должен видеть, — мне кажется, об этом вообще пора снять отдельное кино. Но чем больше любви и вдохновения я видел в людях, которые знали Ельчина, тем меньше вины я испытывал за то, что копаюсь в его жизни. Думаю, ему бы очень понравился фильм, который показывает его таким вдохновляющим и сильным, каким он был на самом деле.
— Ваш док про Дженис Джоплин, где вы были монтажером, тоже основывался на неопубликованных ранее записях, ее любовной переписке и частных дневниках. Там вы научились работать с архивом известного ушедшего человека?
— Да, это очень просто и при этом аутентично. Я решил, что помогаю рассказать то, что сами эти люди о себе рассказать не успели. И нужно просто найти подходящих помощников в этом деле. Так во время подготовки «С любовью, Антоша» я узнал, что Антон и Николас Кейдж были очень близки, любили обсуждать фильмы, следили за работой друг друга. Я сразу же позвал Николаса озвучивать фильм: у нас с ним еще не было интервью, но я знал, что он не откажется.
— Вы работали монтажером в художественном кино и доке, а теперь вы режиссер. Вы навсегда поменяли профессию?
— Во-первых, художественное кино сейчас невозможно представить без документального. А во-вторых, режиссуру — без монтажа. Я горячо люблю все это, хотя иногда понятия представляют полярными.
А кино вообще, как известно, делается в монтажной. История Антона просто приплыла ко мне, я ее не искал. Думаю, мой следующий фильм так же причалит ко мне. Потому что если начинаешь напряженно искать, точно найдешь что‑то не то.
— Из фильма мне показалось, что Антон Ельчин стал близок вам еще и потому, что он синефил. Насмотренных и очень любопытных актеров, которые хорошо знают историю кино, в Голливуде правда мало.
— Да, и эта его синефилия неслучайна: Антон собирался снимать фильмы, но так и не успел. Все, что он делал — и музыка, и фото, и актерская работа, и тексты, — вело его в сторону кино. И по его биографии видно, что только человек, который искренне любит кино, а не просто хочет прославиться, будет отсматривать фильмографии режиссеров и писать заметки о фильмах, которые смотрит. Трагично то, что он так и не успел сделать то, что придумал. Зато как он впитывал.
— Вы сами изменились, пока делали посмертный фильм?
— Начать с того, что я стал вообще по-другому относиться к семье и своим детям, посмотрев на Ельчиных. Это привязанность, которую нельзя забыть. Я хочу так же поддерживать своих детей, как они, быть им таким же другом. Надеюсь, лучшим сыном я тоже стал: по крайней мере, теперь я каждый день звоню родителям, чего раньше не делал. Странно об этом говорить, но я начал понимать важность того, что время не стоит упускать — нужно говорить тем, кого любишь, что ты их любишь. Есть столько общих слов о том, что жизнь нельзя тратить просто так, что ценна каждая секунда, — и мы их постоянно слышим, а потом что‑то случается, и мы наконец начинаем это понимать. Для меня этим чем‑то стал фильм про Антона.
— История Ельчина — это еще и история американской мечты. В России Антона воспринимают как родного, а в Америке, наверное, как сына иммигрантов, который сумел добиться славы.
— Да, иммигрантская история — еще одна линия в фильме. Думаю, что многие иммигранты, которые сейчас приезжают в Америку, лишены американской мечты, и разочаровались в ней, хоть и слышали о ней всю жизнь. А история Ельчина — вневременная и очень волнительная: классический сценарий того, как люди начинали с нуля и через любовь и поддержку добились многого.
Вообще в судьбе Ельчиных меня интересовали препятствия: начиная с приезда его родителей без денег и заканчивая диагнозом Антона, который он не афишировал. Ельчины умеют бороться, искать и преодолевать. История Антона грустная, но все равно счастливая. Мне кажется, такие истории и возвращают надежду в американскую мечту, которая исчезает на наших глазах. Конечно, не для всех американская мечта работает: я не иммигрант и говорить за них не буду. Но у меня есть вера, что если вкладывать сердце в любимое дело и беречь свою семью, то все получится.
— В фильме слегка затрагивается интерес Ельчина к аутсайдерской жизни: кинки-вечеринки, меньшинства, кросс-дрессинг. Что это было для него? Поиск идентичности или просто темы для съемок?
— До того как решить снимать кино, Антон снимал фото и интересовался жизнью, максимально далекой от селебрити-культуры. Все его выходы из зоны комфорта я связываю с любопытством и желанием показать то, что мало кому было видно. Он был живой. Его восхищало то, что другие игнорировали. А самое главное — он не подглядывал, а был другом всем людям, которые ему доверились.
Знаменитости в Голливуде — это определенный образ жизни, которому многие сейчас решают не соответствовать. Посмотрите на других героев фильма — Кристен Стюарт или Дженнифер Лоуренс ведут себя так же свободно и независимо, они презирают шелуху так же, как презирал Антон. Они не озираются в поисках одобрения. Мне кажется, их появление в фильме — как раз о том, что похожие люди с принципами притягиваются друг к другу.
Они в Голливуде не из‑за чека и выбирают быть собой, а не соответствовать образу правильной знаменитости. Антон точно не хотел быть удобным, когда снимал подпольные вечеринки и себя в женском платье.
— Ельчин очень много снимался, но не выбирал ни только кассовые проекты, ни только именитых режиссеров. Что вы узнали про его актерскую карьеру, пока общались с его коллегами и друзьями?
— Кажется, Антона меньше всего интересовал сценарий и размер роли, и куда больше работа с определенными актерами и режиссерами. А еще он был всеяден и всегда совмещал работу за большой гонорар с чем‑то камерным. Славы он не искал, и это видно. Скорее у него был принцип «что‑то вам, что‑то мне», ведь ему надо было кормить себя и семью. В Голливуде очень сложно выжить, и каждый крутится, как может: самый частый сценарий — вспышка, после которой тишина. У Антона Ельчина была последовательная карьера и осознанный выбор за ней. Мне очень грустно размышлять о том, каким он мог бы быть сейчас: с каждым новым фильмом он был все мощнее и мощнее.
— Вам как режиссеру не было страшно исчезнуть под фигурой Ельчина, его архивами и всеми знаменитостями, которые попали в фильм?
— Ой, я боялся вообще не этого. Больше всего я переживал из‑за двух вещей: не попасть в ожидаемый хронометраж и расстроить родителей Антона. Когда мама Антона Ирина сказала, что мой фильм Антону очень бы понравился, я почувствовал огромное облегчение. Потом его отец сказал: «Спасибо, я сейчас только что провел полтора часа с моим сыном». Я даже не знаю, как описать мои чувства тогда: в начале съемок они были сломлены, их единственный ребенок был их жизнью, они столько лет боролись за его здоровье. А мне хотелось и рассказать правду, и пощадить их чувства. У меня получилось, и этому я рад больше всего.
— Что с «загадочной русской душой»? Вы успели рассмотреть ее у Антона и родителей?
— Мне кажется, душа Антона была постоянно рядом [со мной] — и в этом была ее загадочность. Меньше года я делал фильм, и Антон сопровождал меня в этом пути каждый день. Удивительное чувство нахождения рядом человека, которого ты даже никогда не встречал.
— Фильм изменился для вас, когда его начали смотреть зрители?
— Да, я придумывал «С любовью, Антоша» как оптимистичное кино и очень обрадовался, как много воодушевления чувствуют зрители на титрах. Ведь с такой ранней и нелепой смертью героя было очень легко уйти в драму. Но наоборот, получился фильм о воле к жизни, семейной любви, любопытстве и заботе. Я часто слышу от тех, кто посмотрел мой фильм, что они стали больше ценить свою жизнь.