«Мальмкрог» назван в честь трансильванской деревни. Действие происходит в усадьбе русского аристократа, помещика Николая. С подачи хозяина его гости ведут интеллектуальные беседы о войне и мире, прогрессе, истории и Антихристе. В фильме в основном разговаривают по-французски, но звучит также и русская речь. Напомним, что за свою ленту «Смерть господина Лазареску» Пую получил приз в Каннах, а его трехчасовая картина «Сьераневада» выдвигалась Румынией на «Оскар».
— На ваш взгляд, корректно ли в сегодняшнее время рассуждать о войне и насилии устами российских героев?
— Я не понял вопроса. Из‑за конфликта в Украине?
— Не только. Ранее были военные конфликты в Грузии и Приднестровье. Сейчас — в Сирии.
— Все равно я не понимаю. Да. И что? Русские имеют на это разные точки зрения. Потому что Россия — это империя? Это не сюрприз. Это история. Также мы имеем длинную историю вторжения России в Румынию.
Но я не делю людей на русских и нерусских. Когда мы, например, говорим о немцах — они не нацисты. Некоторые из них. В этом суть истории. Или, например, Римская империя. Можем ли мы говорить о войнах, которые она вела? Или Советский Союз.
Я, например, по каким‑то мистическим причинам очень привязан к Италии. А мои дочери — почему‑то к Польше. Для меня было большим сюрпризом, что они отмечают Новый год в Кракове. Жить в Румынии — это как жить посреди Варшавского мирного договора. И для моих дочерей, которые родились в 90-е, после румынской революции, свойственен более свежий взгляд на культуру и историю Румынии.
Я прочитал эту книгу Соловьева и захотел сделать фильм. При всем моем страхе и уважении было трудно начать делать фильм, учитывая все те философские аспекты, которые есть в книге.
— Разделяете ли вы существующую точку зрения, что только русские — настоящие европейцы? Только они могут вывести Европу на светлый путь спасения?
— Я не знаю русских, не знаю, кто они. Не знаю, настоящие ли они европейцы. История Румынии была ужасающая. И до сих пор она такая. Некоторые румыны верят, что они — центр вселенной. Это теория, что все произошло из Карпатских гор.
— Почему вы выбрали французский язык как основной, на котором говорят ваши герои?
— На этот вопрос очень легко ответить. На протяжении всего XIX века и в начале XX века аристократия в Восточной Европе разговаривала по-французски.
— Почему вам захотелось экранизировать книгу Соловьева «Три разговора»? Ведь очень трудно воплотить в кино философский трактат.
— Это было особенно трудно, потому что для меня кинематограф — это больше личный опыт, чем чистое искусство. Вначале я хотел сделать телесериал со всем этим обилием диалогов. То образование, которое я получил в школе, блокировало мое сознание. Сценарий не был похож на то, что мы обычно называем фильмом. В Румынии национальный кинематограф — это синоним американского кинематографа. Начинающие режиссеры пытаются сделать свои фильмы похожими на Голливуд.
В 1992–93 годах я верил, что первый перевод книги Соловьева — очень важный момент в моей жизни, потому что много книг публиковалось в это время о спасении из румынского ГУЛАГа. Я ничего не знал об этом. Тридцать тысяч румын были убиты коммунистами, а миллионы сидели в тюрьмах в течение периода сталинизма. Они не могли писать, не могли публиковаться при Чаушеску. И я осознал это как мощный опыт. Я был художником в то время. И я решил пропустить это через свой собственный опыт, насколько это возможно. И старался понять, как это возможно осуществить.
Потому-то ключевой вопрос — как сделать кино из философского текста? Существуют ли все эти люди, которые должны заинтересовать зрителя? И я понял, что да, они существуют. Потому что они интересуют меня. И я не единственный человек на этой планете, которого интересуют подобные вещи. Поэтому я решил снять этот фильм и выбрал фристайл. Я изобрел историю. Я придумал многие вещи, даже отталкиваясь от полотен, изображающих библейские сцены.
— Насколько длинными были ваши кадры?
— Первая часть моего фильма состоит, например, из шести длинных кадров. А фильм состоит всего из шести частей. Этот текст — он как музыка, как симфония. Диалоги — это словно экшен. Диалоги рассказывают нам что‑то о героях и значении самого фильма.
— Кажется, текст Соловьева несколько пророческий…
— Конечно, это пророческий текст. Я верю в это. Все эти разговоры о Европе… Современность доказала, что это пророческий текст.
— Вы считаете, что демократия в Европе пала…
— Это теория… Но это правда. Я ни за что — ни за тоталитаризм, ни за демократию. Проблема людей в том, что они хотят приклеить на все ярлыки.
Что говорил Бог? Возлюби своего ближнего, как самого себя. Все остальное неважно. И это не демократия. Это просто заповедь божья. И это даже не христианство.
Я не верю, что это работает вот так. Это глубже, чем видно на глаз. Вы слышали об Анголе. И вы пытаетесь в голове у себя создать образ Анголы. Но вы приедьте в Анголу — и вы измените свое мнение. Если у вас нет детей, вы имеете только какое‑то представление о том, как это — их иметь. И потом они у вас появляются — бум! И все меняется. Все другое. Все неправда — то, во что вы верили. Также большая разница между тем, чтобы носить ребенка и иметь ребенка. С женщиной происходит огромная трансформация. Сложно даже представить это, если вы мужчина.
— Не кажется ли вам, что вы сняли сиквел «Сьераневады»? Новый фильм также длится три часа, и в нем также разговаривают за столом…
— Нет, но вы можете так думать. Почему нет? И сиквел «Апокалипсиса сегодня». (Смеется). Вы можете думать что угодно. Но ведь дело в том, что каждый портрет — это автопортрет. Повторюсь, я пришел из живописи. И взять, например, картины Понтормо. Все персонажи в них похожи, как братья. Те же самые глаза. Поэтому даже каждый пейзаж, который вы пишете, — ваш автопортрет, и каждая абстракция — тоже. Я не могу избежать этого. Спросите себя — честны ли вы перед собой, доверяете ли вы миру и своему опыту? И я отвечу про себя, что да.
Создание кино — очень тяжелый процесс, он вовлекает в конфликт множество людей. И опыт создания «Мальмкрога» был экстремально болезненный. Если я вам скажу, что мы снимали в месте, где водятся призраки, вы не поверите. Но это ужасающий опыт.
— Почему вы выбрали эту локацию?
— Я увлечен поэзией XIX века. Мне кажется, что слово Мальмкрог [название деревни] передает сплин Бодлера. Этот сплин — основа духа.
— Вы, Порумбою, Жуде, Мунджиу — очень мощная румынская «новая волна». Но каждому из вас есть что сказать свое по отдельности. Как вы считаете, вас как режиссеров что‑то объединяет?
— Я не [только] режиссер, я и зритель тоже. Но я счастлив слышать, что я вам нравлюсь. Нас объединяет то, что мы все появились после падения коммунизма. Люди нашего поколения начали говорить правду. И даже если это была не чистая правда, интенция была верная. Я говорю о себе, не знаю, как другие. Мой первый фильм «Товар и деньги» очень раскритиковала румынская пресса. Типа Пую снимает про женитьбу, и у него дрожащая камера, и бла-бла-бла.
Потом была «Смерть господина Лазареску», которая получила приз в Каннах. И я верю в то, что с момента, как «Смерть господина Лазареску» наградили, большинство румынских режиссеров переключилось на реализм. Потому что Румыния — маленькая европейская провинция. И очень важно для Румынии быть принятой Западной Европой. «Оскар» — это идеал для любого румына.
— Что значил для вас этот приз в Каннах?
— В начале карьеры это очень важно. Но я верю, что очень уродливо мечтать о призах, когда вы взрослеете. И это не только уродливо: смотреть это шоу стариков на сцене, получающих «Оскары» — не очень хороший пример для молодых людей. Но когда это ваш первый-второй фильм, это очень важно. Потому что важно получить это признание. Может быть, не всем это надо. Но мне было нужно.
Красная дорожка, золотой и серебряный призы — в этом много символизма. Это роялти. Это конструкция сознания человека. Но Достоевский и Бальзак не писали, чтобы получить Гонкуровскую премию. Это в XX веке придумали Нобелевскую премию и Олимпийские игры. А также «Оскары» и Венецианский кинофестиваль.
