Два удивительных фильма: «Части женщины» про выкидыш и «Снега больше не будет» про массаж

Венецианский фестиваль выдался слабым, и на то есть причины, а у организаторов и отборщиков, если бы кто осмелился их спросить, нашлись бы приличествующие моменту оправдания. Программа получилась скомканной, потому что почти все голливудские студии приезжать остереглись, опасаясь негативного шлейфа, который бы последовал в репортажах: мол, они таким образом одобрили бы проведение потенциально опасной для гостей Мостры, где существует неиллюзорный риск подхватить коронавирусную инфекцию. В итоге главные хиты фестиваля можно вписать в категорию радиотеатра, типичного, не поискового, а традиционного постановочного кино: «Мисс Маркс», панк-байопик про дочку философа, «Камо грядеши, Аида?», стереотипная военная драма про боснийский геноцид, и так далее.

С другой стороны, в конкурсе находятся и совершенно удивительные, ни на что толком не похожие картины, которые здесь пока проходят в лучшем случае по разряду непонятых недооцененок, в худшем — как брак, шлак, позор, развод и девичья фамилия (по стечению обстоятельств оба фильма сняты в соавторстве двумя режиссерами, находящимися в отношениях). На фоне политически корректных, точных и прямых, как шпала, картин обе эти конкурсные работы выделяются своими неопределенностью, небуквальностью, неочевидностью.

Один из самых обсуждаемых фильмов Венецианского фестиваля-2020 начинается с мощнейшей сцены родов, снятой одним кадром. Полчаса экранного времени Марта (Ванесса Кирби, она в Венеции стала главной звездой, ведь с ней сразу два фильма в конкурсе, еще «Мир грядущий» про лесбийскую любовь на фронтире) в домашних условиях пытается произвести на свет ребенка, которому уготовано вырасти в ее любящей семье со строителем мостов Шоном (Шайя ЛаБаф, камбэк года). Она еще не знает, что ее импульсивное, принятое в предродовой истерике решение не ехать в больницу, а рожать в квартире окажется фатальным.

Зря говорят, что люди не меняются. Раньше венгерский режиссер Корнель Мундруцо снимал мрачное метафоричное кино («Дельта») и вот совсем недавно попал в конкурсную программу Канн с неоднозначным, но имеющим даже задел на культовость в узких кругах фильмом «Спутник Юпитера» про беженца-супергероя. Таким образом он явно продемонстрировал желание и умение снимать в жанровых рамках. Достойный взрослого режиссера поступок, не оставшийся, кстати, незамеченным: российский продюсер Александр Роднянский пригласил его делать будущий англоязычный сериал о порноактрисе.

Другое мужественное решение, которое может принять только взрослый человек, — завести ребенка. Примечательно, что фильм создан Корнелом в полном соавторстве (в титрах прямо так и написано — a film by) с его девушкой, сценаристкой Катей Вебер. Очень грустно это признавать, но приходится предположить, что фильм хоть отчасти, но основан на событиях из их личной жизни. Детей у них нет, и в пресс-материалах аккуратно намекают на некую потерю, которую пережили авторы.

«Фрагменты женщины» для доходчивости интереснее всего сравнивать с «Брачной историей», которую тоже премьеровали в Венеции. Если в том фильме чувств было очень много — нам демонстрировали развод не из тех, что называют полюбовным, да и герои там были предрасположены к эмоциональности как артистка и режиссер больших и малых театров, — то в «Частях женщины» вовсе нет этого вполне естественного отклика на трагедию. Весь фильм после первой сцены героиня Кирби пытается за мертвым ребенком произвести на свет эмоциональный послед. Вообще, это кино об утраченном чувстве: любви супругов, что умерла мгновенно вместе с плодом, любви к ушедшему ребенку, которого не успели воспитать и вообще узнать. Но мрака здесь нет — есть уютная фатальная пустота. Картину снял оператор «Мэнди» Бенджамин Лоб, и он показывает мир приличных людей во всем глянцевом великолепии. В бостонских квартирах героев хочется прожить всю жизнь, но эта жизнь им больше не мила. То есть в том числе «Фрагменты женщины» еще и о неготовности пресыщенных богатых жителей Нового Света к трагедии.

Родители мертвого ребенка символичным образом пытаются приручить тьму внутри себя. Кроме того, что они отторгают друг друга в постели — еще бы, такая психологическая травма с этим связана, — они изменяют партнеру с первыми подвернувшимися людьми. Для персонажа ЛаБафа любовницей, кстати, становится адвокат (Сара Снук из сериала «Наследники»), которая защищает Марту и Шона в суде против повитухи, совершившей непростительную ошибку. Главную героиню, офисную сотрудницу неназванной специальности (единственная сцена, связанная с ее очевидно нелюбимой профессией, — когда она возвращается после декрета в безликий небоскреб, гонит с рабочего стола какого‑то незнакомого коллегу и в туалете снимает с себя постродовые подгузники), вдруг заинтересует биология: она начинает проращивать дома семена из яблок, зарождает жизнь там, где она умерла. За кадром главный герой достраивает гигантский мост через реку — очевидная метафора на тему личностного восстановления героев.

Мундруцо и Вебер без какой‑либо фальши, по-медицински точно препарируют и врачуют души персонажей. Они декорируют момент эмоционального пробуждения под юридическую драму, когда Марта на суде произносит перед плачущей матерью (Эллен Берстин своей пронзительной и лаконичной игрой буквально в нескольких сценах превращает этот фильм еще и в мощное высказывание о прервавшейся связи поколений) сильный монолог о невиновности акушерки и таким образом наконец прощает и ее, и себя. Тем красивее после этого смотрится подчеркнуто нереалистичный финал, где у Марты родилась чудо-дочка, словно сбежавшая из какого‑то фильма Терренса Малика, которая лазает по выросшим гигантским яблоням в саду. Опустела без тебя Земля, но круговорот жизни на этой планете не остановить — «Фрагменты женщины» заканчиваются на чистейшей экранной поэзии.

Сюжет этого фильма изложить так же трудно, как объяснить, почему же так сильно разматывает картина польской режиссерки Малгожаты Шумовской («Лицо»), также снятой ею в соавторстве с мужем, оператором Михалом Энглертом.

В Варшаву приезжает трудовой эмигрант, массажист, целитель и кудесник Женя (Алек Утгофф, украинец из сериала «Очень странные дела»), который начинает наминать бока жителям одного закрытого элитного поселка. В каждом из домов — своя травма: мать не справляется с оравой детей; раковый больной радуется жизни и надеется на выздоровление; военный-контрактник не залечил ПТСР после операций в миротворческих рядах ООН и так далее. Всюду Женя предлагает еще и услуги гипноза, погружая клиентов в транс, исполненный в стиле магического реализма, — они бродят по сумрачному лесу, иногда встречая там маму протагониста, погибшую от облучения, полученного после аварии на Чернобыльской АЭС. В финале героя ждет участие в иллюзионистском номере с исчезновением.

На этом сложности с фильмом «Снега больше не будет» вовсе не заканчиваются. От него веет какой‑то первобытной шаманской трансцендентностью, хотя в кадре нам показывают вещи, казалось бы, совершенно обычные, уныло реалистические. Ну подумаешь, злоключения гастарбайтера, мнящего из себя врачевателя тел и душ (один из клиентов в итоге умирает — не спас волшебник Женя пациента), представленного как Мэри Поппинс — потусторонняя няня, приносящая гармонию в чужие дома и улетающая невесть куда. Наверное, все дело в удивительном артисте Утгоффе, которому явно уготована долгая и счастливая судьба в авторском кино. Он, как молодой Удо Кир, приносящий в любой фильм нечто непознаваемое, разгуливает в нелепой черной майке и с гигантской сумкой, где лежит массажный стол. С момента его появления сразу становится понятно, что ничего не понятно. Зачем он явился в этот мир покупного комфорта, зачем дарит избавление от жизненных болей этим измученным нарзаном богачам?

Картина заканчивается титром про то, что последний снег в Европе выпадет в 2025 году. Таким образом становится понятно, что эта картина в том числе и о состоянии планеты, на которую прилетает супергерой Женя, то ли юноша, а то ли видение. Польша — одновременно и Восточная Европа, которая хочет стать Западной (на это намекает вид пасторальных коттеджей, которые обходит Женя), и вестернизированная Россия, вся страна — как незажившая историческая рана, отголоски которой доносятся откуда‑то с востока до сих пор. Женя вглядывается в окошко на унылый постсоветский ландшафт, живет в комнате с ковром на стене. Скоро в этом промежуточном месте, в Варшаве, иссякнет вся магия: действие фильма происходит накануне Рождества, которое совсем скоро, как напоминает апокалиптичный титр, станет бесснежным и потому бессмысленным.

Но пока магия еще есть, и поэтому «Снега больше не будет» с первых же кадров так впечатляет своими необъяснимостью, иррациональной притягательностью. Этот фильм своей магической сентиментальностью напоминает и про «О теле и душе» Ильдико Эньеди, и «Ночь на Земле» Джармуша, и новейшее медленное кино вроде «Слишком стар, чтобы умереть молодым» Рефна, и даже, не побоимся провести это сравнение, «Сталкера» Тарковского.

Самая красота — в самых малообъяснимых моментах: когда Женя перекидывается с прохожей парой слов о погоде на вьетнамском; когда вдруг однажды он станцует балет на лестнице в чужом особняке (режиссер рассказывает, что эту сцену Утгофф придумал сам); когда пьет с русскими железнодорожниками водку на переезде. Такое кино часто остается в жестком андеграунде, не получает никаких призов, а то режиссеров за подобное часто вовсе травят, но для тех немногих, кто его увидит, оно навсегда остается в памяти — как однажды встреченный на рассвете первый снег.