— Как появилась идея создания фильма «Китобой»? Что было в начале: история или локация?
— Началась эта история еще больше 10 лет назад. Для меня большим событием в жизни было посетить изолированные поселки на Крайнем Севере. И я ездил по Белому морю, когда снимал «Песнь механической рыбы» (2012). Это был мой короткометражный фильм. В какой‑то момент я познакомился с группой подростков, которые маялись одни целое лето — девчонок у них увезли на практику в большой город. Они скучали, и развлечением для них стал появившийся в тот год интернет. И это стало образом, за который я зацепился.
Чуть позже я узнал про Лорино (село в Чукотском автономном округе. — Прим. ред.), и это место меня очень притянуло. Я разговаривал с людьми, которые там бывали, смотрел различные фильмы. У меня возникло безумное желание туда поехать без конкретной цели. Но этим планам не суждено было воплотиться в жизнь. Я не смог посетить Лорино. Однако мое сердце было там.
Через какое‑то время я услышал историю о мальчике, который в одиночку пересек на лодке Берингов пролив и пошел пешком по Аляске. Спустя сотни километров его арестовали. И он рассказал о том, что мечтал увидеть небоскребы. В общем, это прототип, который взят за основу сюжета.
— Кинокритики говорят, что Григорий Добрыгин позаимствовал у вас идею, сняв свой фильм «Sheena667» на год раньше. В этом есть доля правды?
— По поводу фильма «Sheena667»: я узнал, что такой фильм выходит (фильм так и не вышел в прокат или в сети. — Прим. ред.), когда друзья мне отправили статью о нем и сказали: «Ну что? Поздравляем! Ты приехал». Все знали, что я работал над фильмом с подобным сюжетом, и вышедший фильм Добрыгина ставил под вопрос вообще смысл работы над моим фильмом. Всерьез обсуждали, что нужно менять сюжет и срочно смотреть его фильм, чтоб не было пересечений. Я принял решение не делать этого, чтобы искусственно не избегать таких вещей, которые я много лет еще назад написал, не сомневаясь в них. Я подумал, что наверняка два человека, имея сходную тему, снимут два разных фильма. Совпадения будут только на уровне синопсиса.
С точки зрения заимствования идеи — тут невозможно понять. С одной стороны, сценарий «Китобоя» был на слуху еще в 2015–2016 годах. И опубликованная версия в журнале «Искусство кино» сценария Лизы Симбирской, альтернативная версия, тоже содержала в себе этот сюжет… В какой‑то мере это все тоже могло попасть в поле зрения.
Я думаю, что тут абсолютно неважно — было заимствование, не было. Уверен, что до этой идеи Гриша мог и додуматься сам. Так как были фильмы и до этого, касающиеся соединения человека из глубинки и секс-чата. Более того, даже в этом году вышел фильм, где французский фермер чатится там с девушкой («Магия зверя». — Прим. ред.). Тема на слуху, она очень проста, и каждый, кто обратится к ней, расскажет в ней что‑то свое.
— До съемок фильма вы были на Чукотке? Если да, какие были впечатления?
— До съемок я несколько раз посещал Чукотку. И самой важной была первая поездка — она решала, будет ли фильм по большому счету. Потому что история, написанная из головы, с реальностью ничего общего не имеющая, удивительным образом стала ложиться на какие‑то реальные случаи, рассказы местных людей. Какие‑то истории о мальчишках, сбегавших на лодках, и истории об интернете, который появился в реальности в то самое время, когда мы снимали.
Бесплатный городской вайфай стал доступен всему поселку. И отношение к интернету является таким же искренним, как и в нашем кино. Когда молодые ребята пытаются скачать какие‑то эротические кадры или сидят на сайтах знакомств, просто даже пишут незнакомым девчонкам в «ВКонтакте», они делают это максимально открыто, максимально искренне. В их действиях, на мой взгляд, нет ничего предосудительного, кроме любопытства и кроме желания прикоснуться к другому миру, который они считают прекрасным и далеким. В этом нет какой‑то пошлости и попытки смеяться над наивностью этого народа. Потому что это то же самое, что было и в моей жизни, когда я был подростком и впервые появился интернет. Помню, что потратил деньги родителей, переведя на мошеннический сайт деньги.
— Китобой — это самая распространенная профессия на Чукотке? Чем там еще люди занимаются?
— Что касается китобойного промысла, там есть община, которая занимается охотой на морских животных. Это несколько бригад, которые с мая по сентябрь выходят в море в составе пяти моторных лодок и добывают морских млекопитающих — моржей и китов. Это действительно взрослые мужчины, им помогают молодые ребята. Некоторые с восьми лет попадают на лодку. Наверное, много парней связано с морским промыслом. В поселке есть, конечно, еще какая‑то деятельность. Там есть школа, больница, рейсовые автобусы, автомастерские, котельные, водовозка. Как в любом поселке, там кипит какая‑то жизнь. Но скорее всего, это происходит медленно, как в других изолированных пунктах.
— У фильма прекрасный саундтрек: и Джонни Кэш, и Джули Круз, и «Би-2». Это та музыка, которую вы сами слушаете или специально подбирали для меланхоличного настроения фильма?
— В тех местах радио ловит американские волны, и поэтому у меня была идея использовать американскую музыку. Но сами композиции появились, когда наш режиссер монтажа Саша Крылов практически самовольно предложил такое странное решение — использовать музыку на контрасте. Сперва я был скептично настроен, и только после некоторого количества просмотров я стал чувствовать, что это и есть язык фильма. Он добавляет ему какой‑то нежности, личного отношения, доброй иронии к происходящему. И через эти песни, начиная с Джонни Кэша, показывать такую абсолютно выдуманную, мечтательную Америку, кончая Джули Круз, которая призраком витает где‑то в тундре, мне кажется, что это как раз передает дух фильма, его настроение.
— Были какие‑то кинематографические референсы, когда вы создавали фильм? Дэвид Линч, например (в фильме звучит песня Джули Круз из «Твин Пикса». — Прим. ред.).
— Я не закладывал это. Это получилось само собой. Сама история была больше сказкой. И для меня она не была такой реалистичной историей, поэтому грани реальности размыты, встреча с двойниками, общение со странными призрачными героями, которые оказываются нереальными людьми, — возможно, это и породило такой психоделический эффект. То, что мне очень хотелось бы сохранить, — что в фильме присутствует эффект раздвоения мира.
— Кто в вас первичнее — режиссер или этнограф?
— По поводу микса этнографии и режиссуры: мне, безусловно, интересно было рассказать именно про чукчей и их народ. Я изучал большое количество объектов местной культуры насколько мог. Читал местные легенды, сказания, сказки. И какие‑то вещи позаимствованы как раз из моего прочтения этих сказок.
Я изучал историю поселка, других поселков, то, как появился поселок Лорино в 50-х годах, как появились маленькие поселения, преломив традиционный уклад жизни, переселив большое количество людей в искусственный поселок Лорино. Я, наоборот, пытался погасить в себе этнографический интерес, чтобы быть ближе к героям, чтобы не выстраивать между нами рамок, чтобы не смотреть на героев через оптику колониального европейца, который приехал делать истории из жизни туземцев. Насколько это мне удалось, уже судить не мне. По крайней мере, помыслы у меня были такие. Я старался.
— Были какие‑то необычные истории о реакции местных жителей?
— Изначально местные люди восприняли нас враждебно. Для нас был закрыт доступ к охоте. Местные люди не хотели сниматься, не хотели, чтобы их дети снимались. Они нас воспринимали не как деятелей кино, а как телевизионщиков, которые приехали рассказать либо о том, какая жестокая вещь — охота на кита (потому что местные боятся, что этот промысел у них отберут и им нечего будет есть), либо что мы — какие‑то очередные журналисты, которые хотят показать тяжелую жизнь, плохие дома. Честно говоря, когда они стали понимать, что это не так, что это история влюбленности мальчика, пубертатного увлечения, они стали понимать, о чем идет речь. Стали рассказывать похожие истории, делиться чем‑то, помогать.
— Как вам удалось привлечь польское и бельгийское финансирование?
— Бельгийское и польское финансирование — результат поездки на европейский питчинг, где сюжет вызвал живой интерес. В 2015 году мы впервые питчили проект, и я был рад, что он вызвал интерес у людей. Многие, несмотря на всю экзотику работы с Россией, хотели помочь. Несмотря на то что мы нашли партнеров, денег в России нам не дали, и это было очередное разочарование на моем пути. Это был уже не первый год работы над проектом, обломилось совершенно все (западные фонды в процентом отношении могут помочь только при основной доле от страны производителя. — Прим. ред.). Спустя время, когда мы получили финансирование из России, мы стали писать тем партнерам, которые были заинтересованы раньше. Откликнулись польская, бельгийская и чешская стороны.
— История об интернет-романе в наши дни — вещь распространенная. Однако у вас чукотские подростки настолько наивны и невинны, что при сближении с интернет-культурой теряют связь с реальностью. Это так?
— По поводу восприятия местными интернета я уже сказал несколько слов. Наш Вова, главный герой, сидел в вотсапе постоянно и в какой‑то момент страшно разозлился и сказал: «Я с девушкой расстался!» И он сидел в страшной депрессии. И я начал его расспрашивать и понял, что речь идет о девушке, которую он никогда в жизни не видел. И это такой чат в вотсапе, где между чукотскими поселками анонимно знакомятся и начинают даже какие‑то отношения. Такая вещь не сказать, что очень редкая или специфичная именно для Чукотки. Это история, распространенная во всем мире. А в этих местах — и вы не забывайте, что речь идет еще и про подростков, — всем присуща такая потеря ориентиров при приобщении к онлайну, чьи законы непонятны для людей, которые привыкли жить здесь и сейчас.
— Много ли чукотских жителей эмигрируют в Америку в реальной жизни? Насколько это легально?
— Раньше на Чукотке местным людям разрешалось ездить на Аляску без виз и навещать родственников. Существовал прямой рейс, который шел раз в неделю. Континенты как бы дружили, обсуждалось строительство даже регулярного сообщения. Но сейчас Америка стала снова дальней, далекой, истории о ней стали абсолютно сказочными, людей, которые там побывали, стало очень мало. Поэтому в нашем фильме Америка немного мифологизирована. Собственно, один в один, как говорят о ней местные ребята, показывая далеко на берег: «Вон там Америка!»
— Вы не снимали в Америке, так как столкнулись с определенными трудностями?
— Конечно, мы не могли снимать в Америке при любом раскладе. За территорию, которую Лешка воспринимает как Америку, отвечала сама Чукотка. И с точки зрения реализма ландшафт тех мест абсолютно схож с Аляской. Достаточно пустая многокилометровая суровая тундра. Поэтому задачи снимать в реальной Аляске и не стояло. Все географические ориентиры немного сбиты. Герой оказывается на острове — тут есть намек на остров Святого Лаврентия. И линия перемены дат упоминается одним из героев, браконьером. Но не стоит воспринимать все буквально, это в кино является неким обобщением. Все равно стоит смотреть через какую‑то условную оптику.
— Мне показалось, ваш фильм — не только история о взрослении, но и о магии родной земли. Такое целебное свойство имеют только экзотические места вроде Чукотки или это общее место о родине?
— Слушайте, ну эта магия передается. Отношение местных жителей к своей земле, конечно, абсолютно особенное.
Можем забежать вперед, и я могу рассказать, как Владимир Онохов получал награду на «Кинотавре», и, казалось бы, он увидел какую‑то сказку — прекрасных людей в пиджаках и платьях, которые устроили ему овации, но проходит буквально несколько часов, и Вова говорит: «Да я домой хочу» — кладет куда‑то статуэтку, забывает в номере, в рюкзаке у него она разваливается. И он все время говорит: «Да надоело мне! Хочется домой уже». То есть это история про него, про конкретного мальчика, который, увидев какую‑то сказку, понял, что его дом, его друзья и его поселок интереснее, чем этот сказочный мир, который является чуждым. Магия родной земли, тема дома, конечно, ключевая для этой истории.
— Говорят, у Владимира Онохова, исполнителя роли Лешки, на сценической площадке на самом деле случился первый в жизни роман. Это правда?
— У Онохова случился роман, но я думаю, что не первый. Местная девушка Наташка, с которой он был знаком как‑то до этого, закрутила с ним отношения. Этот роман стал самым главным для нас. Мы зависели от настроения Вовы. «Что там с Наташкой?» был главным вопросом на площадке, потому что, если Наташка отвечала на сообщения, Вова был счастлив; если Наташка не подошла к телефону, Вова отказывался сниматься. Если они с Наташкой погуляли, то Вова был в отличном расположении духа и был готов терпеть мои задачи. Но если с Наташкой они поругались, значит, он вообще не хочет выходить из дома и с кем‑то разговаривать. Конечно, Вовин характер и его эмоциональность отражены и в фильме. Он действительно очень импульсивный парень, очень живо воспринимающий все. Это было правдой, и все происходило на наших глазах.
— А про недавний конфликт в фейсбуке и сценарий Лизы Симбирской расскажете?
— В связи с большим вниманием к фильму некоторые критики начали проводить параллели между сценарием «Китобоя» и сценарием «Сезона охоты», опубликованным в «Искусстве кино», который написала Лиза Симбирская. Лиза написала пост, в котором рассказала об истории нашего сотрудничества. Мне в этой истории гордиться нечем. Какое‑то время назад я пришел к Лизе со сценарным драфтом и попросил ее помочь с правками, переписыванием каких‑то линий. Так вышло, что мы встречались и встречались, обсуждали и обсуждали. Затем Лиза написала целый сценарий, который мне показался очень интересным и, безусловно, классным. Но я понял, что он радикально отличается от того драфта, который я хотел довести до ума. И я очень долго не мог выйти с Лизой на прямой разговор, объяснить, что ее сценарий мне не подходит, что я хочу вернуться к своей версии. И как часто бывает в жизни, отсутствие прямого разговора привело к разрыву нашего сотрудничества и дружбы.
И хотел бы, пользуясь возможностью, передать Лизе то, что я благодарен за ее работу, и то, что мне, безусловно, неприятно, что иногда такие вещи происходят. Не хотелось бы, чтоб так было.
