«Дичь» и «Колдовство. Новый ритуал»: как зумерские страшилки переворачивают правила игры

У старшеклассницы Милли (Кэтрин Ньютон) недавно умер отец, мать пьет, сестра служит в полиции, среди друзей — жеманный гей (Миша Ошерович) и бойкая афроамериканка (Дежа Ди), а в школе ее травят токсичные футболисты и гламурные фифы, у которых из святого — только маникюр. Впрочем, буллинг — еще не самое страшное, с чем придется столкнуться бедной девушке: в канун пятницы, 13-го, она станет жертвой двухметрового детины, маньяка по прозвищу Блиссфилдский Мясник (Винс Вон), который поздно вечером на стадионе проткнет ее ацтекским кинжалом (не спрашивайте!), но вот дела — вместо того чтобы погибнуть, Милли обменяется телами с серийным убийцей и узнает, что такое быть сильной.

Несмотря на то, что новый фильм Кристофера Лэндона — автора чудесной хоррор-дилогии «Счастливого дня смерти» — начинается в конвенциях жанра, то есть с кровавой резни, в ходе которой маньяк с помощью бытовых предметов потрошит компанию распущенных подростков, очевидно, что перед нами не классический, а издевательский слешер с большим количеством постиронии и метаюмора, но оно и понятно: снимать на полном серьезе кровожадный жанр torture porn в 2020 году придет в голову только серийному убийце (из последних попыток назовем «Кожаное лицо», крайне неудачное).

Кажется, все дело в том, что классические слешеры канули в Лету вместе с пуританской бумерской моралью: не ходите, дети, в летние лагеря гулять, за сексом неминуемо последует расплата, а «последней девушкой» всегда окажется девственница. У миллениалов и зумеров (Лэндон, правда, уже иксер) другие представления об этике и морали. Их, особенно зумеров, в большей степени занимает не секс, который уже давно перестал быть табу и чем‑то запрещенным, а душевная травма и попытка ее преодолеть, отсюда в современных детских страшилках столько ПТСР — особенно наглядно это было показано в сиквеле «Няни», в котором подросший школьник пытался смириться с тем, что его бебиситтерша-миллениалка оказалась злом.

В «Дичи» же главная героиня пытается справиться со смертью отца, так же как в «Счастливого дня смерти» и его сиквеле героиня Джессики Рот пыталась справиться с потерей матери. Это понятный и уже общий для современного кино драматургический каркас — занятно только то, что в обоих случаях для его возведения Лэндон использует заскорузлые жанровые клише, будь то временная петля имени «Дня сурка» или обмен телами, чтобы постараться вдохнуть в них новые смыслы и жизнь.

Так, например, в «Дичи» запертый в теле школьницы маньяк быстро осознает как все плюсы (из‑за невинной внешности не надо больше скрываться), так и все минусы (в плане физической силы девушка все же уступает взрослому мужчине) своего положения. То же самое касается и Милли: теперь она может дать отпор третировавшим ее грубиянам — но может не рассчитать силы и покалечить друзей. На этом сюжетном шаблоне «чем больше сила, тем больше ответственность» и строится большая часть кровавых каламбуров фильма. И это все, конечно, дико занятно и безумно весело — жаль только, что жанрового аттракциона в «Дичи» оказывается больше, чем самой драмы.

Фильм идет всего полтора часа, но ближе к финалу эта любовь-морковь успевает порядком утомить, несмотря на убедительное перевоплощение Кэтрин Ньютон в маньячку и «кокаиновый» перформанс Винса Вона, упивающегося ролью гендерно-флюидного головореза. Вообще, чего не отнять у Лэндона, так это умения удачно подбирать типажи (особенно блондинок на главные роли). Дилогия «Счастливого дня смерти» уверенно покоилась на сильной харизме Джессики Рот, которая благодаря нечеловеческому обаянию могла легко влюбить в себя.

В «Дичи» все держится на тандеме Ньютон и Вона, но, к сожалению, этого оказывается недостаточно — герои по большей части так и остаются схематичными (особенно это касается стереотипного друга-гея, ходячий штамп), а посыл — довольно очевидным: необязательно меняться телами, чтобы доказать простую истину «Сила не в мускулах, она в душе».

Старшеклассница Лили (Кейли Спэни) переезжает вместе со своей мамой Хелен (Мишель Монахан) к ее новому возлюбленному Адаму (Дэвид Духовны), который в одиночку воспитывает трех сыновей и занимается какой‑то мутной то ли коучерской, то ли сектантской деятельностью. Не сказать, что нелюдимая девушка от этого была в восторге, еще и в школе ее начинают буллить одноклассники (в том числе за месячные). И вот, когда Лили уже готова опустить руки, ее под свое сестринское крыло берут три такие же проблемные старшеклассницы (Гидеон Адлон, Лави Саймон и Зои Луна) и посвящают в тайны колдовства.

Студия Blumhouse, кажется, прочно взялась за феминистское переосмысление темного мизогинистского хоррор-наследия. В конце прошлого года вышел фем-ремейк «Черного Рождества», в этом — «Колдовство: Новый ритуал» Зои Листер-Джонс, который, впрочем, проходит по ведомству не ремейка, а сиквейка (сиквела-ремейка), так как фильм не столько продолжает известную историю, сколько устраивает ее ревизию в соответствии с современной повесткой и прогрессивными взглядами, чем вызывает неприятие у зрителей, которые оказываются не готовы принять новую норму.

Напомним, что оригинальное «Колдовство» — культовый девяностнический хоррор, можно сказать, прото-«Зачарованные» (в фильме даже звучит песня The Smiths из заставки сериала), где ведьмочек, правда, было не три, а четыре (впрочем, ведьм много не бывает), и боролись они не со злыми демонами, а с внутренней мизогинией, что неудивительно, все-таки картина — дитя своего времени. В продолжении же произошел закономерный фем-переворот: девушки из заклятых врагов превратились в закадычных подруг, плюс, как и в ремейке «Зачарованных», сильно изменился их состав — он стал не в пример инклюзивнее и репрезентативнее, чем в предыдущей картине. Впрочем, самое интересное в фильме не то, как он пытается проговорить зумерские максимы (принятие другого, бодипозитив, пансексуальность), а то, как он вступает в диалог с оригиналом.

В старом «Колдовстве» ближе к финалу был по-настоящему жуткий шоу-стоппер со змеями. Новый фильм не только не страшный (его даже хоррором назвать сложно), но еще и змей он использует совершенно по-другому. Если фильмы ужасов проговаривают социальные страхи своего времени, то феминистский хоррор во всю мощь своих легких кричит, что главное зло — это патриархат, с которым надо бороться. Поэтому из символа мизогинии змеи в фильме превращаются не только в символ токсичной маскулинности, но и дьявольского мужского мира, олицетворением которого становится Адам (в скобках заметим, что если в «Секретных материалах» Дэвиду Духовны требовалась помощь уфолога, в «Блудливой Калифорнии» — уролога, то тут — косметолога; его одутловатое лицо намекает на то, что этот злой патриархат еще и сильно пьющий). По сюжету Адам не только хочет стереть девушек с лица Земли, но и вычеркнуть их из истории, поэтому неудивительно, что полное имя Лили окажется Лилит, а сама она — дочерью одной из главных героинь оригинального «Колдовства».

Однако, несмотря на то, что фильм обдает зрителей мощным профеминистским жаром, в нем все же нет той яростной и навязчивой декларативности, что была свойственна новому «Черному Рождеству» — это не манифест, а занятная деконструкция, которая с помощью ведьминого ритуала пытается примирить девяностые и десятые, миллениальское и зумерское кино. И не сказать, что у нее это не получается.