Кривое зеркало: 5 фильмов, которые отразят ваши самые странные фантазии и страхи

Тим Саттон — один из самых социально ответственных голосов последнего десятилетия среди заокеанских авторов, предпочитающих прямой драме созерцание едва различимых силуэтов в сумраке. Со «Смешной мордашкой» он возвращается к разработкам и мыслям своего дебютного романа взросления «Павильон», где хрупкие и мечтательные подростки сталкивались с тяжелыми обстоятельствами и под их гнетом, как правило, не ломались.

В «Мордашке» Саттон обрушивается с критикой на спекуляции на рынке недвижимости, на сомнительную и неконтролируемую городскую джентрификацию, только увеличивающую классовое расслоение. Конкретно — на Джеймса Долана, ненавистного гендира Madison Square Garden Sports, Madison Square Garden Entertainment и исполнительного председателя MSG Networks (неслучайный портрет Дональда Трампа как бы дополняет его образ). Занятно, что это второй чисто нью-йоркский неонуар, выступающий против конкретного управленца: речь о «Неограненных алмазах» братьев Сэфди, с которыми у Саттона как раз много творческих пересечений и неосознанных отсылок.

Это очень наивное, милое и визуально незабываемое кино с железобетонной моралью о добре и зле, нищих и богатых, уязвимых героях и маниакальном злодее, разговаривающем исключительно макиавеллиевскими речами, — у фильма вообще много итальянского стиля, начиная со впечатляющего постера, срисованного с Караваджо. Поначалу такое четкое деление на белое и черное смущает, но картине на ветхозаветных принципах удается построить свою социальную сказку: вот абсолютные андердоги с грошом в кармане — современные супергерои, способные радоваться мелочам и улыбаться друг другу. А вот карикатурный антагонист с каменным лицом, взирающий на извивающихся вокруг него девушек по вызову, — и ни один мускул его лица не выдает слабину.

У актера-музыканта Космо Джарвиса вышел действительно примечательный персонаж Сол, влюбленный в Джеймса Дина, живущий в тупике (в прямом смысле), преданный команде «Нью-Йорк Никс», — то единственное, что хоть как‑то объединяет разрозненные районы Нью-Йорка. «Никс» — одна из дорогостоящих команд НБА со славной историей, но уж очень давно ничего не выигрывающая: по сути, она такой же лузер, как и Сол. Дерганый и неуемный парень, ребенок в душе со взглядом убийцы, к ногам которого с небес свалилось пластиковое лицо, застывшее в девиантной улыбке, — вот вам и бруклинский Джокер. «Мордашка» легко поддается сравнениям с масштабной супергероикой того же Тодда Филлипса, но все же это кино с куда более очерченным остросоциальным уклоном.

Хотя по формальным признакам Саттон старается максимально дистанцироваться от прокламации. Лента у него получилась очень ночной, здесь много полусвета и откровенной хмури: есть довольно смешной заход на территорию Николаса Виндинга Рефна (сцена с эротическим танцем эскортниц), есть переливчатый звуковой ландшафт и определенная образность фильма «Девушка ночью гуляет одна». Да и месседж у Саттона обычно не замещает режиссерскую внимательность, поэтому работа выглядит своей не только в политизированном конкурсе Берлинского фестиваля, но и вполне смотрится в каталоге романтических притч стриминг-платформ.

Coming of age, который невозможно забыть. Как ни странно, но дежурные характеристики профессиональной прессы в стиле «Джон Хьюз под психотропными познакомился с „Под кайфом и в смятении“ и подружился с Дэвидом Линчем» — на самом деле довольно исчерпывающее описание того, чего стоит ожидать от «Хлеба с ветчиной». Но в этот выдающийся ряд очень хочется вставить «Жабью тропу» Джейсона Банкера — скрытый и признанный в определенных кругах шедевр кинематографа 2010-х, мрачный побратим дебюта Тайлера Таормины, собранный примерно из тех же дум.

В обоих случах демонстрируется редко кому подвластный выход в действительно что‑то трансцендентное, в какой‑то точно описанный излом в пространстве — в кривое зеркало, служащее злобным отражением жизни. После «Тропы» запросто схватить паническую атаку, на издевательских титрах «Хлеба» легко выпасть на весь день:

От сюрреалистичной солнечности ленты иногда становится некомфортно и жутко душно, как в лучших трипах Линча, но так и задумано. Эффект зазеркалья добавляют и сплошь непрофильные актеры, которые подчас просто не понимают, что им делать, куда смотреть (часто прямо в камеру) и зачем это все вообще. С подобным названием существует роман у Буковски, но если Таормина как‑то и опирается на писателя, это крайне свободное прочтение материала.

В общепринятом понимании «Хлеб» — фильм-выпускной, вернее, то, что бывает до и после. Родители отправляют детей на вечер, который они никогда не забудут, с наставлением только не облажаться. А подростки особо не спешат заступать за последний день детства: девушке в белоснежном платье срочно понадобилось в туалет, парни в цветастых пиджаках ведут беседы о тщетности секса. Все эти абсолютно рядовые эпизоды объединяет какая‑то очень глубинная боль и тревога оттого, что скоро произойдет что‑то непоправимое, но оторваться невозможно — каждую минуту картины буквально проживаешь.

На деле это мечтательный и бесцеремонный взгляд на юность. Конечно, Таормина ничего не говорит напрямую, ему скорее нравится дразниться деталями, поддерживающие потусторонний вайб его работы: тот же замедленный психоделический поп, сыгранный будто в 1960-х, многократная экспозиция и экранные артефакты — основные примеры его аккуратно продублированной инфернальности.

Обычно в таком кино следует доверять инстинктам, в случае с «Хлебом» это правда лучший совет. Когда рецепторы только начнут поскуливать, возможно, стоит остановиться — сложно отделаться от мысли, что есть во всем этом нечто запредельно злое. Блаженные школьники с улыбками исчезают за порталом новой взрослой жизни — остались лишь немногословные аутсайдеры, работающие в кафе, где проходят празднества, посвященные переходу в этот другой мир; и те, кому так и не дали второго шанса (как тот парень, распустивший сплетни про одноклассницу), кто действительно облажался (как условно центральная героиня, оставшаяся без пары). Таормина строит из пригорода натуральную зону отчуждения, где‑то за ним есть другая, прекрасная жизнь, хотя связаться с ней не получается даже по телефону: в одной из сцен отец толком не может поговорить с сыном из колледжа — связь то и дело прерывается.

Те же взрослые с опаской оглядываются назад на собственные упущенные возможности, потому что страшно видеть реальность, раз и навсегда сформированную несколькими решениями в нежном возрасте. В итоге, казалось бы, безобидный роман взросления превращается в неприятную и сбивающую с ног чуть ли не притчу о привидениях и фантомах.

При родах Лора молила Бога о выкидыше, но материнство ее изменило — теперь она души не чает в собственном дитя. Разговор на равных, совместное витание в облаках и приставка перед сном — подросток Дэвид, в принципе, тоже без ума от матери. Но затем перед зрителем подозрительно часто замельтешит постер фильма «План 9 из открытого космоса» — явно не к добру. Что касается отцовства, папы у Дэвида нет. Вернее, есть, но он, кажется, сатана.

У ирландского ремесленника Каваны, помимо внешности опрятного бухгалтера, полно общего с другим жанровым многостаночником — Майком Флэнаганом. Что один, что второй умеют обращаться с жанровыми тропами, ходами, механизмами и, главное, понимают саму природу страха, располагают оптикой и имеют на все личный взгляд. Оба явно в курсе современных технологий по производству ужаса и передовых хоррормейкерских ходов: у Майка, столкнувшегося со студийной канцелярией из кабинетов последних этажей, подобных маневров заметно поубавилось, а Айван по-прежнему втихаря переворачивает игру. Доказательством этому служит его наиболее громкий релиз — «Канал», удачно собранный калейдоскоп передовых упражнений с жанром прошлой декады. На руку Каване играет и факт причисления к красивой и жуткой волне ирландского хоррора 2000-2010-х — и он в ней фигура, очевидно, первого порядка.

Каване, как и Флэнагану, близок концепт семейных драм, скрещенных со скримерами — «Сын» в этом плане уверенно продолжает традицию эмоционального фамильного макабра. Это панический и в какой‑то мере трогательный сказ о материнстве, откалиброванный до настроек если и не франшизы «Омен», то, скажем, неплохой картины «Мальчик» Крейга Уилльяма Макнилла. То есть не любить нельзя, но и продолжать потакать — та еще сделка с совестью.

«Я не могу дышать!» — последние слова Талиба Бен Хасси, скончавшегося от полицейского задержания, превышающие любые правила. У департамента серьезные проблемы: внутреннее расследование, допросы, нежелательные разговоры за спинами — тем временем район пакистанского гетто Свалегорден вот-вот полыхнет. Туда направляются с патрулем дозорные Йенс и Майк. Первый — неподконтрольный мизантроп, нервный и сердитый; второй — компромиссный молчун, внешне спокоен и носит обручальное кольцо на шее. Но Свалегорден никогда не забудет: охваченный пламенем дистрикт, естественно, просто так не отпустит любого живого в форме, некстати оказавшегося на окраине, требующей мести и крови.

Black Lives Matter на датской земле — бесспорно, со своей спецификой, но в целом все то же самое, что и летом 2020 года в Америке: произвол, мародерства и случайные жертвы невинных людей. По левую руку — оперативный состав, полный расистов, считающих, что прежней Дании больше нет. По правую — неблагоприятные криминальные районы, где местные диаспоры устанавливают свои порядки, игнорирующие закон.

«Патруль» долгое время умело притворяется доблестным сурвайвалом: первые полчаса вообще экспонируется старорежимный еврокрайм, камера то вывернется на 180 градусов, то отчаянно пытается выловить отражение значка в луже. Дуэт режиссеров даже не стесняется пацанской риторики про лондонский «Арсенал», мадридский «Реал», Месута Озиля и Карима Бензему.

Но выживание в полевых условиях быстро превращается в миротворческий жест, пытающийся угодить всем: вот злой полицейский становится хорошим — у него проснулась совесть; вот добрый полицейский становится плохим — его ошибка становится роковой; вот славные пакистанские дети помогают обоим, потому что их мир не дуален. В финальной трети прорезается интересное замечание о том, что тупая агрессия и неприязнь — это все, конечно, ах, но безучастие и бездействие грех не меньший. Еще тщательно подсвечивается и мораль на все времена: тому, кто тверже остальных стоит на ногах, обязательно представится другой шанс.

Ощутимый толчок картине дало участие в Неделе критики прошлого Венецианского фестиваля, стартовавшего к моменту затишья американских протестов. Естественно, прессой моментально был поднят вечный вопрос: а искусство в очередной раз предвосхищает жизнь — или всего лишь подстраивается?

Человек с чистым лицом Уилльяма Лайона Макензи Кинга искренне верит, что станет следующим премьер-министром Канады. В этом уверена и его мать, всю жизнь готовившая сына к великим делам, и умирающая от туберкулеза девочка из приюта, обещавшая будущему управленцу, что будет за него молиться. Но времена не из простых: на дворе 1899 год, сменяются века, а Содружество готовится к войне, кандидат должен отличаться не только волей, но еще быть избавленным от личных обсессий — именно они становятся главным препятствием Маккензи Кинга на пути к славе.

Байопик большой творческой свободы, который лучше один раз увидеть. Уилльям Лайон Макензи Кинг за пределами Канады известен не очень хорошо, но он, на минуточку, самый приспосабливаемый премьер-министр в истории Содружества: на его счету 21 год и 154 дня в должности. Никогда не женатый премьер знаменит своими оккультными наклонностями, интерес к которым он старательно скрывал в личных дневниках.

Это, получается, еще одна история из списка про грезы и воздушные замки, а фирменный эстетский боваризм режиссера Рэнкина ее только дополняет: хроника сливается с абсурдистскими абстракциями и комедией извращенного ума. Ярко выраженный фетиш экранного премьера, тщательно подчеркивающий его жалкий образ, — мастурбация с сапогом на носу. От зависимости Кинга лечит натуральный Менгеле, приговаривая, что живительные соки мужчины нужно сдерживать, ведь с каждой нигилистской разрядкой добавляется одиночество в национальную психику страны: тем самым уединенный блуд разорит и уничтожит семенную экономику Канады, поэтому без государственного контроля никак. В общем, по сравнению с воображением Рэнкина все арт-панк-нападки Ианнуччи кажутся скромной забавой в песочнице. За все про все — диплом Гильдии киноведов и кинокритиков программы «Форум» прошлой Берлинале.

Радует, что за всем буйством сокрыто и изящное напоминание о том, что часто уготованная жизнь оказывается ложью и обманом, а для настоящего счастья достаточно просто спрягать французские глаголы с любимой и ездить вместе на экскурсии по льготным билетам.