Реактуализация классики за последние пару лет превратилась в дело похвальное. По крайней мере в цивилизованной части мира. Заново прочитывая Шекспира, Русалочку или Джеймса Бонда, авторы исправляют многолетнюю несправедливость — расовую, классовую, гендерную. А еще, расширяя кругозор публики до немыслимых прежде пределов, набирают очки в личном зачете как ударники прогресса и чемпионы прозелитизма.
Однако Александр Зельдович родился, творчески развился и закостенел в другом полушарии. Прогресс ему не указ, и поэтому, обращаясь чуть ли не к самому известному мифу народов Древней Греции, он намертво укореняет его в прошлом. Ну и заодно отечественных зрителей, которых хлебом не корми дай предаться мизогинии в спертом воздухе кинотеатров.
«Медею» адаптировали когда‑то бунтари с причиной, с врожденным пороком зрения — Пазолини и Ларс фон Триер. Там, где все видят приговор, у них попытка побега, или, наоборот, призывами к милосердию открывается, увы, тризна по гуманизму. Зельдович в истории о буквально всепожирающей любви узрел повод устранить другую несправедливость — местечкового характера. В нашей стране, как известно, настоящего секса нет. Теперь будет, спасибо Еврипиду, которого Зельдович любезно оставил в соавторах.
«Медея» снята с привычным для режиссера перерывом в декаду («Закат» — 1990-й, «Москва» — 2000-й, «Мишень» — 2011-й. — Прим. ред.). За это время в России многое изменилось, хоть самое главное усугубилось. Эмансипация, как гендерная, так и общественная, поставлена на паузу, а может, и перемотана назад. Половой вопрос и сопутствующие подпункты, напротив, внезапно вышли на первый план. Менструация и эякуляция, оргазм и менопауза неожиданно оказались на слуху. Каждой женщине, вопреки обещаниям в российском кино, подарили не по мужику, но по фаллоимитатору. И все же деятели сериального производства или редкие ходоки до большого экрана понимают секс как симулякр. Или как тот же фаллоимитатор. При помощи оного можно намекнуть на что‑то воистину важное, запрещенное почти везде, не только на федеральных каналах.
Не таков Зельдович, дионисиец par excellence. «Медея» в его транскрипции становится историей похоти без тени иронии или метафоры, а предательство Ясона объяснено эректильной дисфункцией или банальным страхом кастрации. Евгений Цыганов, вяло изображающий легендарного аргонавта, назван тут Алексеем, типичным мутным финансистом-невозвращенцем, и за столом и в постели предпочитающим миссионерскую позицию. Алексей, как и большинство олигархов (да, в лексиконе Зельдовича по прежнему присутствует это устаревшее слово), полагает, что жена должна быть красивой, пока он работает — ворует или участвует в перераспределении.
Вместо Колхиды — Москва, вместо Коринфа — Израиль. Не суть, снег в кадре или палящее солнце, с самого начала героиня Тинатин Далакишвили, совершившая ради Зельдовича подвиг не меньший, чем Шарлотта Генсбур ради Триера, выглядит опасной сумасшедшей. Понятно, что и Медею сегодня посадили бы на сильные антидепрессанты, но режиссер будто упивается имманентной женской природе истерией. Любопытно, что художница Илит Азулай, выбранная представлять Израиль в 2022 году на Венецианской биеннале, в своей последней работе как раз и развенчивает эти типично патриархальные представления о женской чувственности, в том числе и на примере «Медеи».
Венецианская биеннале обычно толкует о будущем, а Зельдович о прошлом или, как ему кажется, о вечном. Вечное состоит из капиталов Сергея Адоньева (его регулярно разводят на большие суммы большие игроки от искусства), красных кожаных диванов, переехавших с Рублевки и Остоженки в Тель-Авив, женской обнаженки и смерти, что любая женщина, конечно же, в себе несет. Я вас породила, я вас и сожру. Член за членом, в финале доберусь и до сердца.
«Медея» обладает приятной симметрией — каждый новый виток безумия аккуратно отделен от предыдущего эффектным коитусом. Даже самому требовательному эротоману будет чем поживиться — от стеснительного и лампового перепихона до БДСМ-изысков. Все эти кульбиты сняты невероятно изобретательной камерой Александра Ильховского, придающей монументальности каждой трещинке — на сосках Тинатин. Не отстает и музыка, полноправный участник оргии — композитор Алексей Ретинский, его саундтрек записан, естественно, оркестром musicAeterna Теодора Курентзиса, любимца все того же Адоньева.
В новом спектакле Константина Богомолова «На всякого мудреца довольно простоты» Теодор Курентзис выступает в карикатурном амплуа высокопарного шулера и жонглера трюизмами. «Любовь — это овал, а овал — это портал», — вещает у Богомолова Курентзис. Примерно на том же уровне рассуждает и Зельдович. Эрос — это Танатос, Медея — это Лилит, жизнь есть смерть, а секс — наивысший момент соития двух душ, желательно на фоне граффити и в кожаном ошейнике.
Актуальное в глазах живущего, красота в глазах смотрящего, порнография в глазах вуайериста, перелистнувшего календарь, а там опять 2006 год, год питчинга «Дау», и, кажется, это время до нашей эры, причем сильно до рождества Еврипида.
Зинаиды Пронченко
