— Кирилл, ваши истории — как в полнометражном кино, так и в короткометражном — прямо или косвенно затрагивают тему семьи и коммуникации между представителями разных поколений внутри нее. Это как‑то связано с вашим семейным бэкграундом или скорее попытка работать с универсальной темой?
— Кажется, Чак Лорри говорил: «Если ты хочешь сделать понятную историю, делай ее про семью». Семья есть у каждого. У всех есть какие‑то травматичные моменты из детства. Кроме того, исторически так сложилось, что в России очень быстро все меняется и переворачивается с ног на голову. Из‑за этого невероятно остро ощущается поколенческая проблема. Даже внутри одной семьи у людей разного поколения очень разные системы ценностей. Это неизбежно приводит к конфликтам.
Ну и семья — удобная метафора, чтобы рефлексировать на социальные или политические темы. «Папа, сдохни» в этом плане очевидный пример. Там, в общем-то, семья из себя представляет все слои населения России и то, как они между собой взаимодействуют. Так можно размышлять о глобальных вещах через призму личных взаимоотношений, что мне кажется удобным конструктом.
Но на самом деле у меня есть сценарии, где тема семьи не так сильно эксплуатируется. Надеюсь, когда‑нибудь получится по ним сделать кино.
— Историю «Один в океане» про Станислава Курилова можно считать поиском нового вектора в вашей фильмографии?
— В некотором роде да. Это история про волю к свободе, про океанолога, который живет океаном, мечтает о погружении в тропиках, но его не выпускают из страны. В итоге он совершает дерзкий побег, спрыгнув с борта круизного лайнера. Трое суток он проводит в открытом океане. Думаю, это будет такой сурвайвал-экшен с безумно сложной постановочной частью, но очень адреналиновый и увлекательный. Правда, в контексте нынешних реалий я не уверен, что в обозримом будущем фильм случится.
Хочется пробовать новое. В какой‑то момент становится скучно идти по проторенной дорожке и использовать проверенные приемы. Хочется вставать на территорию непознанного и испытывать себя на прочность.
— У вашего дебюта «Папа, сдохни» была необычная судьба: картина в российском прокате прошла незаметно, однако обрела вторую жизнь, когда появилась на зарубежном стриминге. Пошли хвалебные отзывы от иностранных критиков, 100% на Rotten Tomatoes. Как вы к этому относитесь сейчас, по прошествии лет?
— Конечно, было очень-очень радостно, что фильм дошел до зрителя. Не мытьем, так катаньем! В начале я был дико фрустрирован. Когда я делал «Папа, сдохни», был уверен, что это абсолютно зрительское кино, что оно на 100% сработает. Но, видимо, всех напугало обилие крови.
Однако западный успех бумерангом вернулся в Россию, и это очень сильно вдохновило на последующие шаги. Плюс профессионально развязало руки, потому что появился интерес продюсеров, начали поступать предложения. Появилась возможность выбирать путь, по которому хотелось бы идти. Но надо отдать должное Артему Васильеву — продюсеру, с которым мы сделали «Оторви и выбрось», — он подошел ко мне после одного из первых показов «Папа, сдохни» в России. Мы познакомились, и он сказал: «Кирилл, давай что‑нибудь сделаем вместе». Потом была история провала в прокате, а после нее история международного успеха. Но он как продюсер ни секунды не сомневался в нашем партнерстве. Мне кажется, это и стало залогом нашей тесной дружбы и сотрудничества.
— После просмотра «Оторви и выбрось» хочется назвать фильм «Мама и бабушка, живите» — кино выглядит как антоним вашего полнометражного дебюта, женский ему ответ. Так задумывалось изначально или сложилось случайным образом?
— Самое интересное, что кто‑то писал после «Кинотавра»: «Примерно все то же самое, что и „Папа, сдохни“». Хотя мне кажется, что ядро у этого фильма вообще противоположное. Это гораздо более нежное кино.
Я совершенно точно старался сделать это кино иным. Да, тут тоже есть кровь и черный юмор, но, по моим ощущениям, это совсем другая история.
— В ленте представлены женщины разных поколений. Самая старшая из них в исполнении Анны Михалковой пропагандирует «истинно верную стратегию» воспитания ребенка. В немногочисленных диалогах никто никого не желает ни слышать, ни слушать. Как вы считаете, чем обусловлена такая проблема — в семье или в обществе в целом? Почему нам так трудно разговаривать друг с другом, но очень легко браться за оружие, инструмент насилия?
— Вот это как раз общая линия и для «Папа, сдохни», и для «Оторви и выбрось». По сути, есть близкий круг, семья, но постоянное накачивание агрессией, ожесточение, непринятие чужой системы ценностей ведет к той самой неспособности слышать и слушать и, как следствие, трагическим последствиям.
— Как и в вашем дебюте, в «Оторви и выбрось» множество киноцитат, например из спагетти-вестернов. В одном из интервью вы назвали это референсным мышлением. Сейчас, набравшись опыта, это вам мешает или все-таки помогает?
— Мне сложно сравнивать. Мы живем в эпоху постмодернизма, а некоторые особо одаренные уже и в метамодернизме. Все равно опыт прошлого бесконечно перерабатывается и обновляется. Скрывать это бессмысленно. Мне кажется, это то пространство, в котором мы существуем. Единственное, что правильно предлагать — свежее прочтение старого. Когда берешь какие‑то цитаты или референсы, ты их перерабатываешь под новую ментальность или добавляешь свежий контекст.
Цитирование не должно быть фан-сервисом, у него есть прикладное назначение — привнести иронию в сцену, обогатить ее новым смыслом, ослабить излишний драматизм. Думаю, что в первую очередь я руководствуюсь эмоцией, которую хочу зрителю передать. В зависимости от того, на какую эмоцию я настраиваюсь, выбираю нужный язык, с помощью которого это делаю. С точки зрения цитирования «Оторви и выбрось» все-таки немного сдержаннее, чем «Папа, сдохни». Каких‑то визуальных и экстремальных изображений здесь меньше.
— В обеих ваших полнометражных работах много насилия, а в «Оторви и выбрось» есть даже тюремные пытки. В последнее время эта тема не раз поднималась в российских проектах: в «Караморе» героя Данилы Козловского хотят посадить на раскаленное ведро, в «Исправлении и наказании» шутят о пытках заключенных шваброй. Учитывая то, что происходит в реальности современной России, не кажется ли вам, что такие вещи сегодня по меньшей мере странно преподносить, пусть и в сатирическом ключе?
— Я писал сценарий «Оторви и выбрось» примерно три года назад. Пытки уже существовали, в том числе и доказанные пытки в системе ФСИН. К сожалению, это та реальность, в которой живет Россия.
Я вижу только плюс в том, что эта тема всплывает и о ней говорят в художественных фильмах и сериалах. Пусть это делают через иронию или серьезно, но мне кажется важным отражать реальность, тем более такую страшную. Другой вопрос, какая у этого самоцель. В нашем фильме с тюремной линией сюжета все достаточно конкретно.
— Фильм после «Кинотавра» прокатился по международным фестивалям — была европейская и американская премьеры, в апреле планируется и азиатская. В то же время фестиваль в Глазго (Ирландия) исключил «Оторви и выбрось» из конкурсной программы на фоне событий в Украине. Что вы почувствовали в связи с этим и как относитесь к текущему процессу отмены российской культуры во всем мире?
— Да, картина была на фестивале «Темные ночи» в Эстонии и SXSWSouth by Southwest — ежегодное мероприятие, включающее в себя ряд музыкальных, кино- и медиафестивалей и конференций, проходящее в середине марта в США, в городе Остине, штат Техас. в Америке. Фильм только начал международное фестивальное путешествие в этом году. По поводу исключения из программы Глазго — наверное, сейчас бессмысленно рассуждать о какой бы то ни было справедливости этого решения. Весь мир находится даже не в посттравматическом состоянии, а буквально внутри травмы. Адекватно отрефлексировать все, что происходит, сейчас очень сложно.
Обиды у меня точно не возникает, потому что все понятно. Кажется, что в нынешних обстоятельствах важно сохранить культурные мосты, которые бы не воспрепятствовали полной изоляции русского общества от внешнего мира. Скорее я об этом больше думаю, чем о фестивальной судьбе нашего фильма. Прямо сейчас куда важнее в целом осознать, что происходит, и понять, как с этим дальше жить.
— К слову, о культурных мостах: в нынешней ситуации многие связи уже разрушены. В частности, поддержки российских картин фондом Eurimages больше не будет — Россия вышла из Совета Европы, при котором он существует. Ситуация с фондом «Кинопрайм» Романа Абрамовича остается непонятной. Как вы считаете, что будет с российским кино дальше? Как будут выкручиваться кинематографисты?
— Честно скажу, не знаю и не понимаю. У нас вроде как остается поддержка Минкульта и Фонда кино. Остаются платформы, которые в большом количестве появилось в последние годы. Но, я так понимаю, первая проблема не в том, где брать деньги на кино, а в том, где это кино показывать. Кинотеатры могут просто не выжить. Я надеюсь, что по крайней мере останутся онлайн-кинотеатры. Но на самом деле полная неопределенность. Последние несколько лет мы были свидетелями того, как быстро и качественно развивалась российская киноиндустрия. Сейчас есть ощущение, что все это так же быстро схлопнется.
— История «Оторви и выбрось» очень показательна и в некотором роде поучительна. Не в каждом русском кино встречаешь такую живописную иллюстрацию тезиса «родитель лучше знает, как надо». Как вы считаете, может ли ваш фильм стать для зрителей сеансом специфической, но все-таки семейной терапии?
— Да, обязательно. Я искренне верю, что кино обладает терапевтической и воспитательной силой. Привнесение иронии, юмора в болезненные события на экране позволяет зрителю пережить личные схожие травмы гораздо легче. Уже на безопасном расстоянии и чуть отстраненно. Для меня очень важно, чтобы кино в конце все-таки несло свет.
— Вторая сюжетная линия «Оторви и выбрось» — с матерью и сыном, которые работают во ФСИН — чуть теряется на фоне центральной истории. Но она кажется более важной, герои пытаются выбраться из круга конформности. В интервью Катерины Гордеевой с психологом Александром Асмоловым прозвучал отличный термин «притерпелость», обращенный к россиянам. Он применим и к персонажам вашего фильма, которые живут во вселенной извращенной нормы, где «все как у всех». Как вы думаете, этот круг можно разорвать или маленькая девочка просто повторит судьбу матери и бабушки?
— Я хочу, чтобы каждый зритель в меру своего оптимизма решил для себя, каким будет ее будущее. У меня есть свой ответ на этот вопрос, но все карты раскрывать не хочу. Мне было очень важно эти две линии объединить к финалу.
На Западе, например, когда мы показывали «Оторви и выбрось», критики вообще не восприняли эту историю с надзирателем ФСИН и ее сыном. Но она действительно принципиально важна — на фоне драйвового экшена в основной истории ветка с семьей, работающей во ФСИН, несет главную тему фильма и проговаривает основные его моменты. Неслучайно в обоих сюжетах много повторяющихся элементов, которые связывают эти две семьи.
— Если посмотреть все ваши фильмы, включая студенческие короткометражки, может показаться, что вы не из тех режиссеров, которые оставляет для героев «луч света в темном царстве». Если бы меня спросили, как охарактеризовать кино Кирилла Соколова, я бы сказал: «Это торжество безысходности». Мол, не жили в семье по-хорошему — нечего и начинать. Почему в ваших работах нет ни любви, ни надежды?
— Ну как же, в них много любви! Мне кажется, что даже Олег, герой Александра Яценко, преисполнен любовью ко всем женщинам в семье. Просто эта любовь очень странная, если судить со стороны. Понимаете, по моему ощущению, именно так, как живет семья в «Оторви и выбрось», существует огромное количество людей вокруг нас. Что касается надежды, маленькая героиня в исполнении Софьи Круговой — это же живое ее воплощение.
— В общем, «наши дети будут лучше, чем мы»?
— Очень надеюсь!