На излете осени 1963 года журналист (Билли Крудап) приезжает в резиденцию семьи Кеннеди в Новой Англии, чтобы взять интервью у Жаклин Кеннеди (Натали Портман). Это больше не ее дом: неделю назад, 22 ноября, она перестала быть частью могущественного клана и первой леди Америки, превратившись в первую вдову.
Интервью, переходящее во флешбэки, — достаточно тривиальный прием для биографических картин, но это ничего: с первого кадра «Джеки» мы уже чувствуем, что это фильм особенный. Ручная камера держит крупный план Портман, идущей по берегу на фоне голых деревьев, пожухлой травы и розового рассвета, и в ее лице за эти двадцать секунд читается все то, что будет содержанием следующих полутора часов: скорбь, опустошенность, растерянность, но и достоинство, и железная воля. Первое, впрочем, что обращает на себя внимание, — музыка, хотя это слово кажется не совсем точным определением страшных, невыносимо печальных искаженных звуков, которые извлекают за кадром смычки. Молодая англичанка Мика Леви, написавшая саундтрек к «Побудь в моей шкуре», снова разрывает ткань фильма, запускает туда вечный космический холод — притом что речь идет уже не об экспериментальной фантастике, а о консервативном жанре исторического эссе.
Так, во всяком случае, можно назвать этот фильм в отсутствие более пластичных определений. Каждый из героев «Джеки» — за исключением, возможно, священника, которого играет Джон Херт, — реальный персонаж с именем и фамилией (журналист по каким-то причинам остается безымянным, но его звали Теодор Уайт, и нашумевшее интервью вышло в журнале Life). Но, конечно, чилийский режиссер Пабло Ларраин, подхвативший проект у Даррена Аронофски, и сценарист Ноа Оппенхайм (приз в Венеции-2016) меньше всего заинтересованы в ЖЗЛ. Тем более что судьба Жаклин Кеннеди-Онассис давно изучена, описана и отснята вдоль и поперек и требует сериального формата: в один фильм ее жизнь — точнее, несколько жизней — было бы не втиснуть при всем желании.
Почти все действие «Джеки» умещается в три дня между убийством Кеннеди и его похоронами. Из прошлого — разве что экскурсия по Белому дому, которую первая леди, прекрасно разбиравшаяся в пиаре, провела для телевидения и которую Ларраин кропотливо переснял с Портман. Тут самое время сообщить, что Портман бесподобна: внешне она похожа на Джеки куда меньше, чем Рейчел Вайс (которая должна была ее играть изначально), но об этом забываешь через пять минут и навсегда. И технически — манеры, мимика, своеобразный выговор — и эмоционально это стопроцентное попадание в необходимый фильму образ и тончайшая работа внутри него. На сегодня эта самая сложная, лучшая ее роль.
Эти несколько дней Джеки посвящает в основном практическим вопросам: пешая процессия на похоронах или кортеж (все, естественно, напуганы), закрытый гроб или открытый, кто будет присутствовать, что делать с детьми, где именно на Арлингтонском кладбище будет могила и так далее. Но она не просто пытается, как часто бывает, укрыться от тяжести трагедии в ритуалах — хотя и это тоже. Она понимает, что убитый муж и все, что с ним связано, прямо в эти дни, в эти минуты превращается в миф — и делает все от нее зависящее, чтобы этот миф уже при рождении начал формироваться правильно. Чтобы Кеннеди помнили и почитали как Линкольна, а не как Уильяма Мак-Кинли. Отсюда же, конечно, и интервью. Ей больно его давать — и журналист, поскольку он хороший журналист, не слишком деликатен («Каким был звук пули?» — помявшись, интересуется он), — но оно необходимо, и это не диалог, а ее программная речь, что отлично сознают оба собеседника. И в ней появляется образ, который действительно останется навсегда в американской культуре: вспоминая мюзикл «Камелот», который любил Кеннеди, вдова сравнивает его администрацию с двором короля Артура, с мимолетной прекрасной легендой.
Насколько это романтическое сравнение оправданно, другой вопрос — даже Роберт Кеннеди (его прекрасно играет Питер Сарсгаард) позволяет себе сомнения: будут брата вспоминать как человека, разрешившего Карибский кризис, или как человека, который его заварил? «Что если мы просто красивые люди?» — в сердцах бросает Бобби (браво, Ноа Оппенхайм). Однако легенда есть легенда: Линдон Джонсон (Джон Кэрролл Линч), спешно принявший присягу, и его окружение ведут себя крайне предупредительно, но ощущение конца эпохи витает в воздухе, и контраст между новыми и старыми обитателями Белого дома очевиден. Помощницу Джеки Нэнси Такерман неброско и трогательно играет Грета Гервиг, друга Кеннеди художника Уильяма Уолтона — Ричард Э.Грант со своей английской выправкой. Другой британец, Херт, сам стоит на пороге смерти — это одна из его последних ролей, — и его спокойная попытка утешить Джеки получилась куда глубже и пронзительнее, чем, наверное, мог рассчитывать сценарист.
Ларраин слишком умен и недостаточно сентиментален, чтобы сделать по-настоящему популярный, народный фильм из этого более чем подходящего сюжета: молодая красавица, «икона стиля», как принято выражаться, склонилась над бездыханным телом всемогущего мужа. Режиссер не позволяет нам толком сочувствовать ей, потому что сочувствие — это дешево в отличие от восхищения: Джеки — актриса, прекрасно игравшая свою роль, вдруг оказавшаяся внутри совершенно другой пьесы и там открывшая в себе подлинное величие. Когда Ларраин не разглядывает лицо Портман на крупных планах, он помещает ее миниатюрную фигуру в центр открытых пространств, словно на сцену: поместье с огромными окнами, концерт, кладбище, улицы Вашингтона. Анфилады опустевшего Белого дома с неподвижными фигурами агентов в подходящем случаю черном где-то вдалеке. И конечно, жуткая картинка из Далласа, которая повторяется вновь и вновь: открытый президентский лимузин в сопровождении мотоциклистов плавно мчится по пустому шоссе в больницу, куда уже можно не спешить. На пути в Вашингтон Джеки отказывается переодеваться, сознательно превращая свой розовый костюм, забрызганный кровью, в самый знаменитый розовый костюм в истории — сойдя с трапа уже королевой Гвиневрой.
