Загубивший свою балетную карьеру пьяница (Александр Домогаров) оказывается в городе Шахтинске и встречает там чудо — маленькую девочку Юлю (Екатерина Самуйлина), которая танцует так, что место ей явно в Большом. Так что девочка и пьяница чуть ли не босиком отправляются в Москву. Там Юлю берет под опеку воспитательница Белецкая (Алиса Фрейндлих) — прима советской сцены, которую рисовал Пикассо и которую всегда ждут в Кремле. В академии голодная и злая Юля знакомится с великодушной и несчастной Кариной (Анастасия Плотникова) — настоящей московской принцессой, запрограммированной жестокими родителями на результат. К этому результату девушки будут идти около десяти лет, соперничая за роли Авроры и Одетты, сердце танцовщика Мити (Андрей Сорокин), признание французского гостя Дюваля (Николя Ле Риш) и место под софитами Большого.
Повзрослевших девочек (как и большинство ролей в фильме) играют настоящие балерины — но если не знать этого, Маргариту Симонову и Анну Исаеву легко принять за профессиональных актрис. От обеих девушек потребовалась немыслимая отвага: большое кино, зритель видит исполнителей вблизи, и портреты, созданные в фильме, останутся с будущими звездами театра навсегда. Безотчетный героизм юности, в кадре и за кадром, — вообще лучшая часть «Большого». Для кого-то эта лента станет таким же источником вдохновения, как «Рокки» для спортсменов.
Но для кого-то она станет очень неловким переживанием. Фильм Тодоровского настолько большой (впереди еще целый сериал), что вынужденно и непропорционально делится на три части: то, что происходит в академии; то, что происходит в российской глубинке; и то, что происходит на главной сцене страны. История с академией — попросту блестящая: молодые танцоры чувствуют себя в родных стенах, как рыбы в воде, а маленьких (но не для юных героев!) конфликтов здесь столько, что зритель вспомнит и советские озорные романы воспитания, и американские спортивные драмы, и все, что ему доводилось читать о царском лицее. Фильм пышет энергией юности, причем юности особой и редкой — страстной, но сосредоточенной на труде. А быстрое взросление подводит героинь к сложнейшей дилемме. С одной стороны, их рабочая этика и физическая и психологическая самоотдача уже делают их в глазах зрителей чем-то вроде современных святых. С другой стороны, в «Лебедином озере» может быть только одна Одетта, а значит, святым нужно как-то избавиться друг от друга.
Тодоровскому — автору «Страны глухих» и «Стиляг» — замечательно удаются мелодика и хореография этого акта фильма, а трепет юности и вовсе по умолчанию присутствует в любой из его картин — даже «Тисках». Но желание срифмовать блеск столичного балета с нищетой шахтерского городка ставит режиссеру подножку. Провинциальная гастроль «Большого» устроена примерно так же, как «Глянец» Кончаловского, — с ложным пониманием, жирными, грязными мазками вместо тонких акцентов и совершенно неоткалиброванной актерской игрой. Никто не ждал от московской части «Большого» сюрреализма «Черного лебедя», но провинциальной части «Большого» стоило бы равняться на «Танцующую в темноте» — историю внутреннего благородства, которое побеждает даже кромешный мрак. Это было бы не только красиво и интересно, но и полезно — потому что российскому кино (и особенно ТВ) пора куда-то выбираться из им же запрограммированной матрицы убогой жизни. И в этом был бы подлинный творческий вызов — превратить в Большой всю страну, раз уж она так одержима балетом. Но ладно, допустим, наши ожидания — это наши проблемы. Однако фильм о балете как минимум должен быть изящным решением сложных задач. «Большой» же громоздкий, но не изящный.
В итоге к третьему акту, в котором фильму предстоит оказаться на священной сцене, он приходит в отличной физической форме, но с надорванной психикой. Техническое совершенство вступает в конфликт с недораскрытыми характерами. И сам балет, и фильмы о нем, и даже спорные сериалы вроде «Плоти и костей» приучили нас, что судьба примы — нечто большее, чем самоотверженный труд, сильный характер и внутренняя красота, ограненная внешней. «Большой» же, напротив, история болезненного приземления небесных созданий. И вполне может быть, что именно так все Тодоровский и замышлял: снять собственную версию «Москва слезам не верит» с музыкой Чайковского, собрать богемную публику на премьере в Большом и показать ей Шахтинск. Но главная загадка все же остается неразгаданной, а балет у режиссера превращается во что-то вроде олимпийского вида спорта — а так, кажется, быть не должно.
