Начало ноября 1971 года, Ленинград накануне празднования Дня Октябрьской революции. В редакциях журналов ждут стихи про нефтяников, в газетах заказывают интервью с поэтом-метростроевцем, в честь неизвестного писателя Платона Нифонтова называют целый корабль, а к его запуску на воду снимают кинобалаган с ряжеными Гоголем, Пушкиным и Толстым. Реальные же писатели, художники и творцы ныкаются по коммуналкам, обивают пороги издательств, страдают от невостребованности, фарцуют, вскрывают вены, пьют.
В этом прокуренном и промозглом лабиринте обитает начинающий Сергей Довлатов (Милан Марич), которому все сложнее выдавливать из себя ироничную улыбку, писать фельетоны и не послать всех на три буквы. Его близкий приятель Иосиф Бродский (Артур Бесчастный) не знает толком, чем его поддержать, так как сам находится на грани, поэтому предлагает чай.
Само собой, в фильме гораздо больше Германа, чем Довлатова. В отличие от «Движения вверх», где действие происходит в те же 1970-е, это не попытка воздвигнуть памятник, а повод заглянуть в важную для автора эпоху глазами героя. «Довлатов» сразу отличается от «Легенды № 17» и других байопиков — здесь нет воспевания чьего-то таланта или конструирования достижений. Довлатов тут скорее наблюдатель, который что-то чиркает на полях, стоя в уголке.
Камера польского оператора Лукаша Зала (визуал оскаровских картин «Ида» и «Ван Гог. С любовью, Винсент») то описывает круги в душных комнатах вместе с Довлатовым, то падает вместе с ним ниц, то не может уместить его в кадр, как будто выдавливая его. В какой-то момент эта позиция даже напрямую проговаривается главным героем. Вообще, это чуть ли не самый внятный и прямолинейный фильм Германа-младшего. Но не стоит сбрасывать со счетов предыдущие германовские наработки — тут они все на месте, нашептывая зрителю на ушко нужные мантры.
На первых порах на роль молодого Сергея Довлатова рассматривался Иван Ургант, но в итоге выбор пал на уютного серба Милана Марича, которого, по словам режиссера, несколько месяцев откармливали пельменями с салом, обольщали русскими девушками и просто вводили в нужное состояние. В итоге некоторая нездешность Марича очень подходит фильму. Точно так же узнаваемые русские актеры вроде Данилы Козловского, Елены Лядовой или Светланы Ходченковой как будто осязаемо не находят себе места в предлагаемых обстоятельствах, выпирают или опережают свое время.
Для Германа-младшего это времена, когда его отец-режиссер снял «Проверку на дорогах», но из-за цензуры фильм 15 лет пролежал на полке, подкосив здоровье и карьеру Алексея Юрьевича. В фильме Довлатов говорит, что такие, как он, как будто не существуют для страны, их тексты никому не нужны, их реальность выведена за рамки, в городе он ходит, как призрак, в семье он тоже почти что отсутствующий элемент. Даже куклы для дочери, которую он ищет весь фильм, в итоге тоже нет. В фильме есть сцены, где Довлатову пытаются на пальцах объяснить законы драматургии и подсказывают, как и что лучше написать, пристают с античной литературой, пока окончательно не выведут его из себя. Как и сейчас, искусством пытаются управлять, государство национализирует поэтов и просит писать что-то посветлей. Конечно, тут Герман-младший проговаривает важные и актуальные для себя вещи.
Для фильма о писателе в «Довлатове» текст довольно странно работает со зрителем: либо всплывает большими познавательными титрами, либо забрасывает бесконечным неймдропингом. Не проходит и двух минут, чтобы с экрана не прозвучало имя хотя бы одного писателя и художника, что, наверное, закономерно для фильма, в котором фамилия писателя выведена в само название. Есть какие-то шуточки для своих, но большинство имен лепят, чтобы любители филологических каламбуров не переставали хихикать в зале.
Гораздо интереснее, как со зрителем без всяких слов разговаривает вещественный мир фильма. Художник-постановщик Елена Окопная снова создала для Германа-младшего удивительную предметную вселенную. Окружение Довлатова постоянно торчит какими-то вертикальными конструкциями, остовами, штырями, прутьями, как будто его до сих пор окружают лагерные вышки (они ему снятся), колючие проволоки или обглоданные скелеты. «Скелетики, скелетики», — пробормочет будто бы случайный мальчик в кадре, но, как известно, у Германа такие фразочки и составляют основную ткань фильма. И вот уже в кадре появляются кости детей, погибших в бункере во время войны и обнаруженных только сейчас во время стройки станции метро.
«30 лет уже прошло с войны», — так же впроброс подмечают в этом эпизоде, но, как и в предыдущей картине Германа-младшего «Под электрическими облаками», здесь тоже чувствуется призрачное присутствие войны, которая неясно — то ли прошла, то ли осталась, то ли будет. И кровь обязательно прольется в фильме. Смерть следует за героем по пятам, как и он в одной из сцен обхаживает выкинутые на макулатуру кипы рукописей литературных изгоев, будто это могилки. Это ощущение вне времени, где нет ни прошлого, ни будущего, подчеркивается снами Довлатова, который то видит Брежнева с Фиделем Кастро, то возвращается в годы своей службы в лагере, где не различал солдат и заключенных. В этой закольцованности показанный Ленинград 1970-х — тоже какая-то полуявь.
Очаровавшись другой берлинской премьерой «Остров собак», во время просмотра «Довлатова» я невольно стал замечать собак, появляющихся в кадре. С самого первого эпизода рядом с Довлатовым на кровати стоит кудрявый фокстерьер. Потом Довлатов выгуливает песика на поводке по утреннему Ленинграду. И чем дальше шел фильм, тем больше собак появлялось в кадре. Не навязчиво, а так, по-германовски, вполглаза. Вот кто-то тявкает за кадром, вот пробежал еще один на заднем плане, а вот величаво тащат на поводке целую ораву псов. А когда в кадр ввели огромного далматина, я уже не выдержал — это не может быть случайно! Ведь это же нужно специально привести пса на съемочную площадку, протащить его именно здесь как будто бы просто так. Нет, тут явно что-то нечисто.
Метафора того, что система держит на поводке таких, как Довлатов? Или они сами себя держат? Вот Довлатов на экране в очередной раз поправляет свой шарфик на шее, в который он кутается на протяжении всего фильма, забирает его у перепутавшего художника, а чем ближе к концу, тем больше распутывает узлы на шее и глядит на мир свободней, щенячьим взглядом сербского актера Марича. И картина складывается.
