— Что это за был день, при каких обстоятельствах Кирилл Серебренников предложил вам роль Майка Науменко в фильме «Лето»?
— День я не помню. Месяц — начало февраля 2017 года.
— Как это произошло: это был звонок или за каким-то общим столом на мероприятии?
— Да нет, эсэмэска «Привет, я Кирилл. Нужно встретиться, пообщаться, созвониться». Сначала созвонились, а потом встретились — и он предложил мне. Прочитал сценарий, чтобы я понимал смысл, и предложил роль Майка в фильме.
— Без проб?
— Без.
— Вы сразу согласились?
— Нет, конечно. Я же не очень уверенный в себе человек. Я сталкивался до этого с миром кино. У меня очень много знакомых актеров. Я знаю, что это за профессия актерская — очень тяжелая и крайне подневольная. Что я и сказал Кириллу, высказал свое мнение. Плюс неуверенность в своих силах, потому что это все-таки серьезный проект: полнометражный фильм, большой режиссер, большая команда, большой труд. Я просто был не уверен в своих силах.
— Что стало решающим аргументом «за»?
— Я сказал: «Кирилл, если ты уверен в том, что хочешь видеть именно меня, то тогда это на твоей ответственности. Дальше все зависит не от меня, а от тебя». Он сказал: «Ну да, я смотрел твои клипы, я в тебе уверен. Ничего страшного, я помогу если что, порепетируем». В общем, я просил его о помощи. Потому что я знаю, как работают режиссеры с актерами в нашем российском кино и как вообще снимаются художественные ленты. Мне все это очень не нравится.
— Он сказал конкретно, почему именно вы? Как-то ему показалось или образ совпал? Были какие-то аргументы?
— Аргументы достаточно простые: в фильме музыканта должен играть музыкант, а не актер. Если бы я был режиссером, я, наверное, сделал бы то же самое. Просто не каждый актер может понять, что такое музыка. Как это — быть на сцене, жить этим, писать песни. Вообще жить музыкой, а не театром и кино.
— Вам было 15 лет, когда умер Майк Науменко. Вы вообще слушали его, группу «Зоопарк»? Насколько это важная для вас группа?
— Я начал слушать «Зоопарк», как в принципе и группу «Кино», уже после смерти их лидеров, когда их уже не стало. На самом деле, Майк в нашей культуре немного незаслуженно забыт. В этом есть, наверное, желание самого Майка, потому что он в последние годы дистанцировался, ушел в уединение и закрылся ото всех. В нашей стране из музыкантов того времени, конечно, больше знают Цоя, «Алису», Гребенщикова, а Майка Науменко и «Зоопарк» знает крайне мало людей.
— Для вас Майк — музыкант, поэт или фигура?
— Человек. Честный, искренний человек, который не поддавался компромиссам, как многие другие музыканты из его окружения. Это было даже видно, когда приехала Джоанна Стингрей и раздавала всем жвачки с гитарами — Майк не брал ничего. Он был против всего этого. Все остальные с удовольствием пользовались. Таких примеров много. Майк на самом деле оказался глубоким и честным человеком, что мне, конечно, импонирует.
— Вы всегда об этом знали или узнали, когда готовились к роли?
— Нет, я узнал уже позже. Что я знал до этого? Ну, Майк Науменко — «Моя сладкая N», «Мы любим буги-вуги», «Ты дрянь» и еще пара песен. Собственно, все. А когда начали работу, начали искать какие песни именно «Зоопарка», а не Цоя, могут быть в фильме, то вот здесь и началось самое интересное: общение с его супругой Натальей Науменко, биография тоже по ее воспоминаниям. То есть я прочитал материалы, посмотрел интервью других людей и начинал понимать, что это за был человек.
— Насколько этот проект за последний год стал центральным в вашей жизни? То есть если как-то попытаться взвесить приоритеты: группа «Звери», «Лето», какие-то дополнительные проекты, в конце концов, частная жизнь. Он где здесь на этих весах?
— Он впереди до сих пор. Потому что мы до сих пор продолжаем работу над фильмом. Буквально месяц назад закончили работу со звуком. Даже на Берлинский кинофестиваль его отправляли еще с черновым звуком, на Каннский тоже отправлялся еще с черновым звуком. Звук доделывался относительно недавно. Все это время постпродакшн длился с октября-ноября и вплоть до конца марта.
— Вы в «Лете» еще отвечаете и за саундтрек?
— Да.
— Какие были принципы составления композиций? Или каждый раз это было интуитивно?
— Это работа с режиссером, в первую очередь, а уже потом мы думаем, какой должен быть звук, как эти песни должны быть сыграны — старыми или новыми инструментами. У нас была сложная задача, потому что в 1981 году не так было много инструментов и музыкантов, которые могли играть хорошо. Над звуком для большинства композиций, по крайней мере, русскоязычных (потому что там еще есть англоязычные), работали музыканты группы «Звери». Сложная задача была в том, что мы не могли играть слишком хорошо, либо так, как играем мы, потому что тогда это была бы группа «Звери». Это было бы слышно. Нам приходилось искать различные варианты. Мы менялись инструментами, чтобы [звучание] было немножко кривое, живое и немного того времени. Мы реставрировали старые гитары. Мы восстанавливали гитару Цоя — у него была 12-струнка, но первых струн у него не было. Мы восстановили все гитары Майка. Но самое сложное было уже на сведении [звука] — как все эти песни должны были звучать? Плюс у нас уже была проблема коммуникации с режиссером, мы даже не виделись. Общение было крайне редко, что очень осложняло нашу работу. Мы делали аранжировки, потом Кириллу Семеновичу это каким-то образом приносил домой адвокат, он это слушал, давал комментарии — так или не так. Даже когда мы с ним встречаемся, мы не можем найти общий язык по поводу того, «как». Это сложный процесс.
— Вы рассказываете о музыке, а можно ли это спроецировать на весь процесс создания фильма? То есть желание и стремление к документальной, биографической точности.
— На самом деле фильм не является байопиком. Там не рассказывается история про жизнь Цоя — вот он приехал в Ленинград и потом стал звездой. Фильм-то не об этом. Фильм другой.
— Но люди-то эти.
— Да, люди эти, но фильм, жанр — другой. Этот жанр позволяет некие неточности, но нам это не нужно было, потому что мы понимаем, что любой критик или злобный персонаж потом будет рассказывать нам, что вот, посмотрите, гитары не тех лет, пластинки не тех лет, записи не тех лет, микрофоны не тех лет — и так далее.
— Но Борис Гребенщиков уже сказал по сценарию.
— С интервью Бориса Борисовича произошла некая досадная оплошность. Дело в том, что он читал первый сценарий, который написал Миша Идов. Этот сценарий мы год назад с Кириллом Семеновичем читали и говорили: «Ну это, конечно, все переделаем». Он переделывался миллион раз. От сценария, который был изначально, ничего не осталось. А Борис Борисович читал первый вариант сценария, который, конечно же, сырой.
— А не было ли желания, когда уже появился финальный драфт, сразу же ему отправить? Потому что это было громкое заявление, которое используют до сих пор.
— Пусть используют. Мы посмотрим фильм — и все встанет на свои места. Вполне возможно, что эти люди заберут свои слова обратно. Это просто недоразумение.
— Отбор фильма в основную программу Канн для вас является личным событием, новым достижением в жизни или карьере?
— Наверное, да. Музыканту поехать на такую очень серьезную кинопремию, одну из самых престижных… Я просто до конца еще не понимаю, потому что мы до сих пор находимся в работе: как мы организуем премьеру в «Гоголь-центре», какая будет вечеринка, какой концерт, что мы будем играть. Мы до сих пор работаем над этим. А что там будет в Каннах, я даже не понимаю.
— Вы можете предположить, как в принципе может измениться ваша жизнь после этого фильма? Может быть, это новый интерес, новый путь?
— Я не хочу быть актером. Это точно. Никогда не хотел им быть. Даже когда Кирилл предлагал мне эту роль, я от нее отказывался, потому что я знаю, что это тяжелая работа и я не всегда могу с ней справляться. Потому что у нас в музыке все немного по-другому. В своем музыкальном мире я являюсь главным персонажем, от которого все зависит. Я могу сам записать все инструменты, сам спеть, сам сочинить, сам выпустить и сам снять себе клип. А кино — это коллективное творчество. Нет, ну ты можешь снять какое-то авторское кино сам, один, дома, но это не совсем то, о чем мы с вами сейчас говорим.
Просто все совпало — может быть, я ждал именно такое кино, потому что сниматься в другом кино мне не интересно. Я знаю, как снимается наше кино. Я всегда отказывался от ролей. Я не хочу сниматься в говне, простите, чтобы потом все говорили, что Рома Зверь снялся во всех этих бесконечных фильмах. Это не та работа, после которой тебе было бы приятно давать интервью людям. А фильм «Лето» это как раз то самое, что нужно. Как так получилось, я не понимаю. Но это получилось. И это фантастика.
— Последний вопрос. Та трагедия, которая сейчас происходит с Кириллом Серебренниковым, насколько она делает этот проект важнее? Или, наоборот, правильнее не замечать этого и просто работать? Как это отражается на работе не с технической точки зрения, а с морально-этической?
— Не знаю. Не могу ответить, правда. Это сложный очень вопрос. Я, если честно растерян, не знаю, что ответить. Это все очень плохо и печально. В этой ситуации просыпается злоба, которой не должно быть. Множить мы ее не можем. Мы можем только любовью отвечать на это все.
Фильм «Лето» выйдет в российский прокат 7 июня.
