Познакомьтесь с человеком, который придумал «Крышу мира» и ночную жизнь нулевых

— Вы давно занимаетесь проектами в разных сферах — от продюсирования фильмов, в том числе документальных о современном искусстве, до возрождения брендов российского автопрома, хотя в первую очередь известны как владелец ночных клубов. Все это подразумевает определенную медийную известность, а вы даете второе интервью в жизни. Почему?

— Так не просил никто. «Крыше мира» пиар не нужен, да и предыдущим моим местам — клубам Zeppelin, «Министерство», бару «30/7» — не требовалось. Нет толпы журналистов, которая бы меня осаждала. Это первая причина. Вторая: я не большой фанат массмедиа и этих пафосных фотографий на фоне небоскребов. Я живу не для того. Я ни в коем случае не закрытый человек — просто мне это неважно.

— На улице вас не узнают, но в индустрии знают, что первым проектом Такнова был Zeppelin. Как вы вообще попали в ночную жизнь?

— Еще в советское время я полюбил электронную музыку. Сам я в 1980 году в стройотряде на танцах играл Kraftwerk.

— То есть диджеем были?

— Нет, тогда не было диджеев — были «катушки» и записи, которые на них проигрывали. Диджей не моя история, точно. Я плохо запоминаю имена, а в этой профессии нужно ими фонтанировать, иначе уйдешь в небытие. С клубами сложилось так: в середине 1990-х все ходили в «Маяк», и мы там познакомились с Жорой Петрушиным, тогдашним директором группы Crossroadz. Интеллектуального общения в «Маяке» было достаточно, но после него всегда хотелось танцевать. Мы с Петрушиным решили, что нам нужно место, из которого не нужно будет уезжать, чтобы оно работало в нескольких ипостасях. Так получилось, что мы открыли ресторан Zeppelin, и все рок-концерты — Кустурица, The Tiger Lillies, даже Creedence Clearwater Revival — проводили прямо там. И в том же Zeppelin была электронная музыка с двумя разными направлениями — для большого танцпола и для маленького. Там я познакомился со Спайдером, Листом и Фишем. Ту музыку, с которой создавалась «Крыша мира», принесли они.

— Сложно предположить, что из «Маяка» с его алкогольно-интеллигентским угаром вырос Zeppelin — клуб с фейсконтролем и тайными комнатами. Вы ориентировались на какие-то западные заведения?

— Да. Мы поездили, посмотрели. Но ни у кого ничего не сдирали — все строили по наитию. В определенное время Zeppelin идеально соответствовал потребностям людей. После того как он закончился, мы поняли, что настроения изменились: всем захотелось выйти из темного подвала. Так появилась «Крыша мира». Ведь утро — это не когда ты выходишь на свет божий, и все, тебе конец, а когда ты выходишь вместе с рассветом. Тогда люди начинают следить за собой, начинают смотреть, как ты себя ведешь, и публика становится другой. Даже если сравнивать аудиторию нижнего и верхнего танцполов на «Крыше», то они разные.

— «Крыша мира» ведь не сразу после Zeppelin возникла — у вас было еще довольно много проектов.

— Она открылась через 3 года после закрытия Zeppelin, «Министерство» шло с ним параллельно, и это, можно сказать, был такой сайд-проект. А вот «30/7» был довольно важен, потому что мы поставили себе задачу привезти в Москву классический бар как его понимают в Европе и Америке. Ведь настоящих баров тогда не было. Мы первые устраивали гастроли миксологов из Англии. Мы первые продвигали в Москве алкогольно-танцевальный формат музыки, который потом превратился в голимый мэшап. Вроде получалось. Но нам не продлили аренду, и пришлось закрыться.

— То есть это не из-за бабушек-скандалисток, которые жаловались в управу, произошло?

— Нет, там вообще не было ни одной живой бабушки, но было 38 владельцев этого помещения, которые судились между собой, и в итоге нам не продлили договор аренды.

— Кажется, что из всех ваших заведений «30/7» погиб быстрее всех и совсем не вовремя.

— Мы просуществовали 3 года и могли бы спокойно дожить до 2015-го. Был выбран правильный концепт — серьезное отношение к коктейлям, и это был первый бар с фейсконтролем. Причем ограничения в основном касались женской аудитории: «30/7» очень любили иностранцы, а как только в бар начинают ходить экспаты, там тут же заводятся проститутки. Так как место было маленьким, их присутствие сразу бросалось в глаза, не размазываясь по площади, поэтому мы решили их отсекать.

— Надо еще вспомнить фестиваль Fortdance в Кронштадте — абсолютно великое дело, которое проторило дорогу для жанра больших танцевальных рейвов типа Outline или Alfa Future People. Как появились «Форты»?

— Мы в свое время очень близко общались с питерской тусовкой — ездили туда на всякие мероприятия, в клуб «Мама», например. Я очень дружил с Мишей Бархиным (московский архитектор, переехавший в Питер, который фактически придумал архитектуру русского опен-эйра. Занимается сценографией громких постановок, делает театральные музеи. Автор дизайна клуба «Грибоедов», ресторана «Москва» и Korovabar. — Прим. ред.), со всей этой бандой. Появилась идея устроить где-нибудь вечеринку — поехали в Кронштадт. Там нам показали Петровский сухой док — фантастические сооружения, вырытые прямо в земле, куда заходили корабли для ремонта. К сожалению, рядом располагался жилой массив. В итоге там провели одно мероприятие без меня, и потом как-то Бархин с Мурадяном (Эдуард Мурадян открыл в Петербурге первый клуб Decadance, по канону которого отчасти строилась «Солянка»: модель и рейвер танцуют с «пиджаком» и зарубежными знаменитостями. Открыл больше десятка громких ресторанов, лучшие из них построил его друг Бархин, включая последний «ЕМ». — Прим. ред.) сказали «Поехали!» и показали мне форт «Александр I». На первых «Фортах» нас было человек 30: мы высадились на остров, неся все с собой на руках, и сделали первую вечеринку.

— Мы были уверены, что большой фестиваль надо устраивать именно здесь, хотя осознавали, что этот проект неокупаем, сколько бы людей мы туда ни приводили. Были огромные расходы, из-за отсутствия конкуренции среди подрядчиков мы не могли корректно подсчитать бюджет. Какая-нибудь компания вне зависимости от договора могла за три дня до начала «Фортов» прийти и потребовать оплату в три раза выше, иначе работать они не будут. Были и взятки, и другие траты. Во-первых, мы отремонтировали здание, потому что форт был в плачевном состоянии. Во-вторых, круглый год держали помещение под охраной. Кстати, гонорары артистов были сравнительно небольшими — все съедал продакшен. В Питере тогда ничего не было, много оборудования приходилось везти из Москвы, а сейчас, конечно, такие мероприятия делать и легче, и дешевле. Историю Fortdance мы закончили на девятом году, когда погиб Антон Антонов (партнер Виктора Такнова и управляющий многих их совместных проектов, включая Fortdance и Сочинскую зимнюю музыкальную конференцию. Погиб в автокатастрофе в 2007 году. — Прим. ред.). На последнюю вечеринку билеты уже не продавали — их раздавали. Была одна тысяча человек, приехали те, для кого это событие действительно что-то значило. У нас был развернут над диджеем огромный экран, и в кульминационный момент Спайдер остановил музыку — в течение десяти минут в тишине шел видеоряд с Антоном. Я тогда пообещал его маме, что это будет последний фестиваль.

— Почему?

— Мы себя исчерпали. Каждый следующий «Форт» должен был быть лучше предыдущего, и просто технологии не поспевали за нашими амбициями. Плюс, нельзя было тратить столько денег. Да, на одном из фестивалей мы попытались перейти на коммерческий уровень, устроив танцпол на суше с входом за 500 и 300 рублей. И тут же поняли, что это неудачная идея: такая цена собрала всех наркоманов Кронштадта, был абсолютный жесткач с валяющимися по берегу шприцами. Еще одна причина кончины «Фортов» в том, что творческая группа иссякла, мы сделали все, что можно. Буквально два года назад нас попросили снова вернуться на остров с фестивалем. Мы собрались, оценили ситуацию, однако со спонсорами не сложилось, а свои деньги вкладывать в проект уже точно не хотелось.

— В 2000-е было ощущение, что Fortdance развивается в правильную сторону и станет главным танцевальным фестивалем в России.

— Он не мог стать главным, потому что существовало важное ограничение в количестве человек. Цифра 5000 для форта была неправильная — вот 3500 человек себя комфортно там чувствовали. У проекта не было потенциала для роста.

— Хорошо, «Форты» были чистым меценатством — но ведь остальные ваше затеи принесли прибыль?

— «30/7» был бизнес-проектом, да и Zeppelin тоже. Мы его продали через 5 лет после открытия, потому что в то время это был едва ли не единственный клуб, у которого помещение находилось в собственности: мы двухсотметровое здание превратили в тысячу метров. Наверное, тогда случились одни из самых быстрых переговоров о продаже: пришли люди, я назвал цифру, они скинули сто тысяч, я сказал, что тогда заберу 5 плазменных телевизоров. Мы ударили по рукам, и я предложил пойти отметить сделку в ресторан. Теперь там мужской стриптиз «Эгоистка». Zeppelin было необходимо уйти на взлете, потому что было понятно, что мы не единственные, — появилось огромное количество заведений с такой же идеей и музыкой.

— Какой из ваших проектов самый любимый?

— «Крыша мира» мне ближе всего. История у нее забавная: изначально мы вообще хотели делать не танцевальный клуб, а место, где можно спокойно слушать интересную музыку. Про это помещение мне рассказывал еще Алексей Горобий — царствие ему небесное. Оно было заколочено — тут располагались какие-то подсобки Бадаевского пивзавода без окон, жуткое квадратное строение без малейших признаков архитектуры. Вроде как киношники тут ужастики снимали. Первое впечатление оказалось мрачным: на улице стоял март — и температура +15, а внутри был минус — толстые стены держали холод. Но деньги за аренду просили смешные, и мы решили заехать сюда на полтора года: завод должны были вскоре снести, чтобы построить 800 000 квадратных метров жилья. Когда начали исследовать здание, обнаружили, что потолок течет: над нами располагался чердак, который необходимо было гидроизолировать. И вот идут работы, мне звонит Антон Антонов и просит срочно приехать. Приезжаю, он ведет меня на чердак, подводит к заложенному окну, бьет ногой, вываливается кирпич, и я вижу шикарный вид на «Сити». Стало ясно, что надо сносить всю верхушку и строить летнюю площадку. Так мы и сделали. А дальше произошло следующее: у девушки моего близкого друга (режиссера Ромы Прыгунова) был день рождения, она его справляла на еще не открытой «Крыше». Пришли 80 человек. И ровно через 5 минут 79 человек из 80 ходили с телефонами с одной и тоже фразой: «Вы где? Вы с ума сошли? Быстро все сюда!» Так начался этот клуб. Мы приучили людей к открытой площадке, заставили их полюбить свет и утреннее солнце. Самые прекрасные моменты тут — это переходы от ночи к утру в 3.00, когда меняется музыка, и все по-другому начинают себя чувствовать.

— Вы были одним из тех людей, благодаря которым сформировалась жирная московская ночная жизнь конца 90-х — начала нулевых. Ваши клубы были про фейсконтроль, красивых девушек, но в отличие от проектов того же Горобия все-таки и в Zeppelin, и в «Крыше» присутствовало ощущение андеграунда. В чем принципиальное различие между вашими местами и заведениями типа «Дягилев» или First?

— Леша работал на другую публику — я его считаю лучшим попсовым промоутером России. Просто он немного стал запаздывать со своими последними проектами, и его публику у него отобрали: ему на пятки наступили Андреас со своим «Раем» и ребята, сделавшие Soho Rooms. Если бы он шел в таком же темпе, как с «Весной», «Летом», «Осенью» и «Зимой», моментально перепрыгивая из одного места в другое, этого бы не случилось. Наша компания не очень любила в его заведения ходить, хотя там устаивали феерические вечеринки в стиле «Великого Гэтсби».

— А как бы вы описали свою аудиторию? Как, скажем, поменялся народ на «Крыше» за почти 10 лет ее жизни?

— Все поменялось, стариков практически не осталось. За 9 лет, думаю, уже прошло три поколения. Я уже сам редко прихожу сюда — разве что на какие-то большие события. Несколько раз были ситуации, когда я в собственном клубе никого не знал: из тысячи человек ни одного знакомого лица. Поэтому сейчас, перед тем как отправиться на «Крышу, я беру телефон и зову человек 15 друзей. Последнее время стало больше появляться замаскированных ребят-финансистов.

— А еще какие неожиданные персонажи встречаются?

— Как-то раз в разгар вечеринки я с удивлением обнаружил у себя в кабинете Диму Билана, который, закрывая голову капюшоном и, очевидно, боясь выйти наружу, что-то пытался разыскать в компьютере. Оказалось, что он хочет дать мне послушать свою новую песню. Ну представьте, как это бывает: сидят люди, о чем-то разгоряченно спорят, смеются, а он, бедный, песню хочет поставить…

— Вот вы говорите, что аудитория повзрослела, но ведь ни Zeppelin, ни «Крыша» никогда не ориентировалась на молодежь. Ваши люди — это всегда 25+, и кажется, что до появления «Солянки» вся московская ночная жизнь в принципе не интересовалась молодым поколением. Это принципиально?

— А знаете, молодежь легче всего привести в ночной клуб. Та возрастная категория, о которой мы говорим, приходит с трудом, и она преследует определенные цели. Молодые люди могут ходить на условно «взрослую музыку», а нам вот в «Солянке» было не очень уютно. На «Крыше мира» действительно нет 18-летних, но для меня молодежь — это 25–30 лет, и таких тут полно.

— Если говорить о переменах в московских клубах в целом, нет ли у вас ощущения, что та роль, которую они играли в нулевые годы, сейчас во многом забрали себе рестораны? И вся тусовка, которая строилась вокруг музыки, сейчас помешана на еде и заседает в Uilliamʼs или «Угольке»?

— Модные рестораны всегда в Москве существовали, но ведь в какой-то момент ты в любом случае перестаешь есть. После полуночи, например. А мы — совсем позднее заведение, это нас преследует еще со времен Zeppelin. Помню, Жора Петрушин все 5 лет существования клуба истерил, что в половине второго никогда никого не было. И вот ровно в 1.45 будто бы приезжала электричка, и Zeppelin заполнялся. В «Крышу» приходят еще позже — в половине третьего. А что касается смены фокуса общественного интереса на рестораны, то количество людей, для которых еда является фетишем, все равно ограниченно. Кризис в очередной раз показал: когда у людей становится меньше денег, они становятся избирательными — многие рестораны полетели. Я, например, очень спокойно отношусь к еде. У меня есть партнер, который помешан на Италии: знает итальянских поваров, хорошо разбирается в кухне, винах. А я могу взять бутерброд с колбасой и съесть его в машине — не люблю долго сидеть за столом, для меня это бесполезное времяпрепровождение. С другой стороны, я вот недавно был на Патриарших прудах в баре «Киану» — абсолютное ощущение, что я не в Москве нахожусь: на улице стоят красивые люди с бокалами, мимо проезжают машины. Даже архитектура под этим углом как-то не по-московски выглядеть стала. Патриаршие — одно из редких мест в городе, где любое заведение выживет.

— Занятно получилось, что Иван Шишкин, который был директором вашего проекта по восстановлению автомобильной марки «Руссобалт», а потом попробовал себя в качестве повара в «30/7», превратился в одного из ключевых московских шефов.

— Ваня нашел себя. Мы много с ним разговаривали на тему, чем ему надо заниматься. Он говорил, что не получается у него быть директором и бизнесменом становиться не хочется. Он любил готовить — я посоветовал ему попробовать стать поваром.

— Вы ходите к нему в Delicatessen?

— Я вообще мало хожу в рестораны. Так как я не ем позже семи, у меня сугубо утилитарный подход к еде.
А какие у вас ощущения от того, что происходит в ночной жизни сейчас в России? Каково состояние этой культуры?
Пить и развлекаться наши люди не перестанут никогда. Наша ночная жизнь самобытная, все еще купеческая, как и во времена Zeppelin. Например, очередной выстрел: Duran Bar. Это абсолютно беспроигрышная история, рассчитанная на понятную аудиторию. И музыка там правильная. Я считаю, что четкая музыкальная направленность — это вообще главное в ночной жизни. Ты можешь не тратить деньги ни на что, кроме хорошего звука и света. Вот еще занятная история, которая иллюстрирует мое утверждение и которой я на самом деле горжусь. Три года назад ко мне на «Крыше» подошел один приятель и сказал, что у меня жуткое место. Дело в том, что после парочки коктейлей он предложил красивой девушке поехать с ним, а она отказалась, сказав, что сейчас будет выступать Спайдер.

— То есть главным достижением «Крыши» вы считаете то, что красивые женщины в Москве теперь ходят на Спайдера?

— Не только на него — им нравится техно-музыка в целом. У нас даже даже юридическое название компании — ООО «Музыкальный клуб». Важно подчеркнуть, что Боря Спайдер и Женя Фиш являются ее соучредителями, на «Крыше» они играют — как у себя дома, это их клуб, их настроение. И в первую очередь мы открывались для музыки, все остальное — вторично.

— Но «Крыша» в любом случае ограничена 1000 человек. Получается, что после фестиваля Fortdance ваши амбиции в этой сфере ужались.

— Что-нибудь у нас еще будет, просто пока нет идей. Мы ищем помещение, понимая, что лучше «Крыши» найти будет сложно. Конечно, нельзя отрицать факт «усталости стен», кто-то говорит, что ухудшается качество публики. Бывает, что смотришь на людей, а у них лица безрадостные. Но мы не можем не пускать их, не можем закрыться, потому что тогда рискуем оставить огромное количество близких друзей без любимого места, а диджеев, которых мы воспитали за 9 лет, — без работы. С другой стороны, не хочется скатываться до уровня, когда мы никому уже не будем интересны.

— А как владельцу клуба понять, что это произошло?

— Когда тебе самому не хочется ходить в собственное место. Мы Zeppelin начали продавать, когда поняли, что все, пришел конец. Мы пока не обламываемся, периодически проводим определенные чистки. Осенью и зимой немного уменьшаем фейсконтроль, потому что это не наше время. С апреля по октябрь ужесточаем его, потому с приходом теплого времени все становится видно.

— Нет вещей, более далеких друг от друга, чем ночная жизнь и политика, но за последний год многое поменялось. У вас есть ощущение, что это отразилось и на вас?

— Безусловно, россияне стали меньше тратить деньги в стране. Они перестают покупать дорогие вещи и ходить в дорогие рестораны. Но пятница и суббота — это тот момент, когда ты хочешь снять нервное напряжение, которое у нас накопилась за всю историю нашей страны. Кажется, что люди стали меньше улыбаться. Под воздействием алкоголя они еще как-то веселятся, но когда ты начинаешь с ними разговаривать, мысли слышишь печальные. У тех, кто по-прежнему себя чувствует хорошо, чемоданные настроения. Я давно не слышал такого количества разговоров на тему «куда уехать?». У многих стали подрастать дети, все ищут — куда их отдать учиться, причем Россия не рассматривается. Даже те, кто не может отсюда сбежать, кого слишком многое связывает с нашей страной, тоже думают об этом.

— То есть клубы снова уйдут в андеграунд, став защитой от внешнего дискомфорта?

— Так оно и есть. Люди приходят к тебе излить душу, а музыка помогает сделать это — как ничто другое.

Впервые материал был опубликован 8 июля 2015 года.