Благосрач: драма о том, как москвичи переругались из-за благоустройства

Статья «Благоустройство Москвы: мы готовы терпеть кнут, но подавитесь вашим пряником» Григория Ревзина — архитектурного критика и партнера КБ «Стрелка», разработавшего план по реконструкции центра Москвы, — расколола мир надвое. Уставшие от ежелетней стройки стали попрекать Ревзина в отстаивании собственных интересов, урбанисты-общественники намекают на то, что лучше бы большее внимание правительство Москвы уделяло здравоохранению и образованию, другие горячо поддерживают создание дивного нового мира, третьи тоже — с оговоркой, что этот мир невозможен без честных выборов и общественного контроля на стройплощадке.

Дискуссия, развернувшаяся на просторах интернета в эти выходные, по накалу напоминала шекспировскую пьесу (или сорокинскую — кому что ближе). «Афиша Daily» собрала самые яркие цитаты из текстов от художников, урбанистов и просто неравнодушных граждан. В итоге получилась трехактная трагикомедия о том, как вопрос общественных пространств испортил москвичей в XXI веке.

Публицисты Олег Кашин и Андрей Архангельский ходят по Большой Дмитровке, неприязненно поглядывая на гранитные лавки, разноцветные лампиньоны, затейливо уложенную плитку и бездумных прохожих со стаканами кофе.

Кашин: Летом 2011 года как-то вдруг, в одночасье и одновременно, все тротуары в центре Москвы оказались развороченными. В этом году можно было бы отметить первый юбилей, той плитке пять лет, но где теперь она — не найдешь концов. Пора признать, что перед нами самый если не успешный, то по крайней мере самый далеко зашедший опыт авторитарной модернизации в постсоветской России.

Архангельский: Город как бы мумифицируют, замораживают. То, что павильоны, светильники, тумбы там выкрашены теперь в белый цвет, — это ключ ко всей эстетике современности. Это можно назвать «хипстеризация сталинизма». Это теперь музей сталинской и — шире — советской Москвы, работающий круглосуточно под открытым небом.

Кашин: Но почему же это так раздражает?

Архангельский: Именно из-за попыток остановить время, убедить себя и нас, что все лучшее уже было и единственная наша задача — хранить. Раньше здесь были ларьки, потом плитка, а нынче гранитные плиты — как в последний раз. Это такой жест «навсегда».

Кашин: Самое отталкивающее — сочетание имперского размаха со скромной мечтой постсоветского туриста сделать Москву таким же городом, как те, в которые наши чиновники любят ездить на шопинг, чтобы ты идешь с покупками, а навстречу какие-нибудь милые молодые люди с картонными стаканчиками кофе. Город для людей с картонными стаканчиками сам неизбежно станет картонным, ненастоящим.

Занавес в бело-зеленую диагональную полоску поднимается — и на сцене появляется Григорий Исаакович Ревзин с нивелиром в руках. За ним — песчаная воронка, образованная от бурения Тверской.

Ревзин: Смысл московского благоустройства неясен никому, хотя это и поразительно. Собянин должен был сделать так, чтобы Москва поехала. Чтобы мегаполис поехал, нужно, чтобы он пошел. Если в мегаполисе нет пешеходного движения, то он стоит в пробках. Это значит, что уровень комфорта пешехода должен быть сравним с комфортом, который пассажир получает в автомобиле.

Общественное пространство должно создавать атмосферу доверия, места для знакомства, рамочную повестку дня — все это описывается понятием friendly city, которое в силу особенностей нашего исторического развития не переводится на русский язык. Вы можете идти по улице и наслаждаться тем, что на вас смотрят; и street fashion, тип рекламы, основанный на том, что высокие марки запускают моделей и светских персонажей по улицам и отслеживают количество постов в инстаграме, основан именно на этом. Это теперь есть в Париже, Милане, Лондоне и Нью-Йорке, а в Москве нет — почему?

Я когда-то пытался найти понятную всем формулу новой улицы и придумал, что улица как общественное пространство — это фейсбук офлайн. Попросту говоря, мне нужно, чтобы на этой улице были Кашин и Архангельский, Рыжков и Пархоменко и так далее, и чтобы они воспринимали эту улицу как свое пространство.

Дворик около бара «Энтузиаст». За столом сидят сотрудник ТЦ «Цветной» Маша Маямсина и учитель английского Андрей Ноговицин, показывает ей фотографии на своем айфоне.

Ноговицын: Мне дико нравится все вот это перекопанное. Честно.

Маямсина: Я вчера подняла голову на Тверской и обрадовалась всему этому перекопанному тоже.

Ноговицын: Надеюсь, все же будет норм, когда закончат. Я оптимист. А во-вторых, я никогда не ездил по дворам — сейчас приходится. В такие моменты находятся потрясающие «напрямки», например с Тверской на Большую Никитскую через «Ритц» и Зоологический музей МГУ. Прям кротовая нора какая-то

Во двор забредает как потерянная телекритик Арина Бородина. Смотрит на гостей «Энтузиаста» с ужасом, случайно задевает велосипед Ноговицина — тот с грохотом падает.

Бородина: А вы мне сумму бюджета назовите? И главное, мне бы, тупой, объяснил кто, зачем все-таки второй год подряд снимать отличного качества неизношенную плитку в центре Москвы на Садовом кольце и менять ее на другую? Смотреть на артистов в уличных кафе на Садово-Триумфальной улице я, к примеру, не планирую. На Тверской — тоже. Но может, кто-то планирует. А мне на фиг не надо.

Я вчера не могла пробраться в один из магазинов на Садовом кольце. Пришлось делать круг, люди не могут выйти нормально из машины. Да, а летом будет жопа. Это точно. Сейчас лето — и такое сужение, а зимой, когда грязь и колдобины, вообще мрак. И никакие липы мне не нужны, хотя я не водитель и не езжу за рулем. В центре города функционал. Там не только же прогулки. Я сегодня думаю, как люди к театру подойдут, вот все же перерыто. Какие там, к черту, туфли…

И главное, что город как не для людей. На фига мне эти липы на проезжей части Страстного бульвара. Сидите в парке.

Падает тяжелый бархатный занавес с вытканными на нем воротами парка Горького.

Преподаватели Высшей школы урбанистики Алексей Новиков и Петр Иванов, а также поэт, журналист Федор Сваровский и житель города Сан-Диего Дмитрий Мессен не понимают, как им быть: Ревзин великий, ходить пешком хорошо, но одобрить это с чистым сердцем не получается.

Сваровский: Но зачем, зачем все-таки плитку перекладывают? Чувствую себя азиатом!

Новиков: Благоустройство — не растворимый кофе. Это долгосрочная программа — то, что не нравится сейчас, будет благом для следующих поколений.

Мессен: Да, в чем же состоят такие значительные преимущества плитки перед асфальтом?

Новиков: Дим, да тут все строители и архитекторы мира в один голос кричат, что она экологичнее, требует на порядок меньше расходов на содержание…

Иванов: Вы всерьез считаете, что высокомерные оправдания маниловщины — это взгляд в будущее в режиме реального проектирования?

Новиков: С некоторыми позициями не согласен, например, с тезисом «Чтобы Москва поехала, нужно, чтобы она пошла». И вообще чрезмерный акцент на пешеходности приводит к снижению связности городской среды, да и если всерьез решать проблему транспорта, то не столько в центре города, а скорее в спальных районах — и не только через благоустройство.

Иванов: Мне больше нравится версия про то, что Лужков не рассказал, где зарыл свои сокровища, — поэтому перерыли все.

«Жан-Жак» на Никитской. Все пьют. Прожектор высвечивает стол, за которым с ноутбуками сидят политик Алексей Навальный, руководитель ГЦСИ Леонид Бажанов. За спинку стула Навального держится журналист Остап Кармоди, только приехавший из Праги. Рядом с ними — художник Юрий Альберт.

Бажанов: Смысл хорош, текст Ревзина замечательный, реальность противная.

Навальный: (жестикулируя) Ревзин же объясняет нам, что мы дураки и должны во всем слушать его.

Кармоди: Статья Ревзина про тротуары словно хороший хоррор. Сначала автор кажется милым наивным чудаком, но к середине у него начинают прорезаться клыки, а к концу приходится напоминать себе, что не надо бояться, это же только кино.

Официант приносит еще два стула — к столу присоединяются поэт и главный редактор Colta.ru Мария Степанова и бывший главред The Question Сима Ореханов. Они тоже прочитали текст, выпили вина, хотят обсудить.

Степанова: Алексей, не соглашусь с вами. Текст объясняет читателю, что ему вот-вот подарят европейскую жизнь, картофель, кофе, восьмой айфон, а он недоволен, потому что не понимает, кто его настоящий союзник. Мне дают понять, что и затевалось-то все ради меня, во имя чувствующих людей и пытливых умов — чисто чтобы Кашину с Архангельским было где повидаться

Ореханов: Ага, Ревзин написал статью, в которой утверждает буквально, что город переделывают для Кашина, Архангельского и Пархоменко, а они, глупенькие, не понимают этого. А я надеюсь, город переделывают для широких слоев горожан, которые понятия не имеют, кто такие Кашин, Архангельский, Пархоменко и сам Ревзин.

Неожиданно включается молчаливый художник.

Альберт: Это какое-то благоустройство крепостной деревни получается.

Ореханов: Ну вот и Пригов в Беляево странные вещи вытворял!

Свет переходит к другому столу. Вторая бутылка вина опустела. За ним — девушки: журналист Виктория Кошкина и архитектор Алена Тсишевская. У них в ногах валяется собака породы сиба-ину. Кошкина теребит ей уши, как бы адресуя ей высказывание.

Кошкина: Горожане ведут себя бессознательно, как животные. Да? Скажи?

Тсишевская: Просто люди не в состоянии увидеть масштабность и гуманизм замысла, системность подхода, красоту и свежесть воплощения.

Неожиданно для всех на тротуарной плитке проступает лик Григория Ревзина. Его встревоженно обступают: в толпе — сотрудник компании Nike Алена Евсеева и публицист Игорь Свинаренко.

Евсеева: (с комсомольским задором) Григорий, москвичи чувствуют все, что вы объяснили с научной и стратегической точки зрения, что называется, нутром. А теперь вы этому нашему нутряному чувству дали слова.

Свинаренко: (причитая) Гриша, что же ты натворил, несчастный… Вот угораздило же!

Плитка с лицом Ревзина: Я не мэр, я не избираюсь, я никого не хочу ни в чем убеждать. У меня была скромная задача. Я хотел объяснить, что мы делали, моим друзьям и знакомым, людям, которых я уважаю.

К плитке выходят литературный критик Анна Наринская и историк Зина Юровская.

Наринская: Если б я тебя, Гриша, защищала, то как раз поступала правильно, так как дружба — важнейшее из того, что нам осталось.

Юровская: Хоть я и не дружу с тобой, но знаю тебя больше 20 лет и всегда к тебе очень нежно относилась.

Постепенно вокруг лица Ревзина собирается толпа. Раздаются крики «Миллионов захотел!», «А сам ходить пешком будешь?», «Тоже мне, великий урбанист».

Плитка с лицом Ревзина: Матерящихся в мой адрес забанил, как обычно.

Ревзин исчезает. Сцена погружается во мрак.

Москвичи стоят в очереди на еще не открывшуюся выставку Айвазовского. Среди них —журналисты Семен Кваша и Елена Веселая, приехавший погостить в Москву житель Луганска Егор Ермоген и сотрудник концерна «Росэнергоатом» Михаил Чернов.

Веселая: Я не понимаю одного: почему все делается с таким вопиющим отсутствием вкуса? Вчера прошлась по Столешникову — чуть сердечный приступ не случился.

Ерморген: Ну, может, ради комфорта умозрительного кластера неких хипстеров? Ревзин написал «вкусняшку», ориентируя обывателя на праздную жизнь… Причем праздную жизнь ему предлагается вести почему-то тупо в центре.

Кваша: Все для человека, и мы знаем этого человека!

Чернов: Распилы распилами, а расширения тротуаров за счет проезжей части законны и направленны на ухудшение жизни автомобилистов. Тем не менее я их всячески поддерживаю.

В конец очереди становятся три дамы с шиньонами, ридикюлями и муфтами. Это журналистки Ольга Гринкруг и Марина Федоровская, а также художница Галина Шилина.

Шилина: Но город теперь только для молодых. Увеличение пешеходных зон ведет к омоложению города. Правильно! Кому нужно старье.

Гринкруг: На самом деле хочется уже, чтобы оставили в покое, не командовали, не тащили никуда, а дали тихо пожить.

Федоровская: Да ладно, надо с доверием смотреть в будущее. Я правда так думаю… Но противно по песку ходить в центре. Хотя вот есть в этом нечто, что возвращает на землю.

Гринкруг: На самом-то деле хайп вокруг статьи свидетельствует: все давно мечтали поговорить об этом.

К краю сцены выходит петербургский литератор Владислав Бачуров, с омерзением смотрит на очередь.

Бачуров: Я вообще мечтаю, чтобы Москва сгорела: нет хуже места на земле!

Разворачивается и уходит. На его месте появляется Антон Носик — смотрит на все сразу.

Носик: В маниловской фантазии Ревзина то, что делается в городе, делается для людей, для жителей, для пешеходов. Все те мечты, которые так красиво расписал Григорий Ревзин, где улицы Белокаменной станут театрами, парки — гостиными на открытом воздухе, а бульвары — подиумами для шоу высокой моды, можно очень легко и эффективно реализовать, просто выдавив из городской черты девять десятых нынешнего городского населения.

Пустая Москва. На Новом Арбате установлены картонные фигурки всех актеров спектакля — в том числе Сергея Пархоменко, Олега Кашина и Андрея Архангельского. Из-за одной из них появляется архитектор Максим Атаянц.

Атаянц: С Григорием Ревзиным мы знакомы примерно двадцать с половиной лет. Это довольно долго. За все это время он ни разу, ни при каких обстоятельствах, ни под каким давлением не сделал ничего, что противоречило бы личной порядочности и интеллектуальному мужеству. Это так было и так остается, и я рад это констатировать. Я, разумеется, понимаю, что коллективное забрасывание калом сородича — естественное для приматов поведение. Наша обезьянья основа никуда не делась и не денется. Однако тот, кто нас из этой обезьяны создал, дал нам и рефлексию, и стыд. Давайте об этом помнить.

Опускается занавес. Он прозрачный.