Социолог города, автор и редактор канала «Урбанизм как смысл жизни»
Миграция играет важную роль в городском развитии. В русском языке нет подходящего слова для описания процесса, который происходит с беженцами, поэтому мы будем говорить «вынужденная миграция», экстремальный ее случай. Он качественно отличается от привычного режима, ломает многие правила. Беженцы, в отличие от обычных мигрантов, движутся не к чему-то, а от чего‑то.
В обычной ситуации человек переезжает за большим рублем, красивым видом из окна, творческой самореализацией. Беженец же скрывается от бомбежек, разрушенной инфраструктуры, деспотического режима. Первый скорее выбирает, а второй скорее нет.
Обычно вынужденных мигрантов встречают с гостеприимным восторгом. Тысячи людей вовлекаются в волонтерские движения, помогают в размещении, поиске жилья, работы, приюта. Возникают организации, обеспечивающие доступ к школам и детским садам. Принимающая сторона пребывает в эйфории своей гражданской сознательности. Но дальше, как показывают исследования, эйфория спадает и начинается быт. А в быту далеко не все готовы быть гостеприимными и принимающими. Горожане начинают задавать вопросы: а почему наш стадион теперь весь в палатках беженцев? Где нам проводить турнир? Почему в нашем парке создали лагерь? Нам теперь негде гулять! Начинает работать глубинная структура, которую географы психоаналитической школы называют переживанием «другого».
Местные начинают гневаться на «чужих» за то, что они занимают пространство в городе и претендуют на часть общественного блага, не являясь горожанами и гражданами. И зачастую политикам и активистам нечего противопоставить этому недовольству. Так, например, в 2016 году из 1000 планировавшихся в Гетенбурге жилых единиц для беженцев было построено едва ли несколько десятков. Даже в такой расслабленной и демократичной стране, как Швеция, политическая воля активного меньшинства оказалась слабее беспокойства рядовых горожан.
Безотносительно тревоги бюргеров беженцы — это серьезный вызов для города. На его территории появляется большое количество людей, которым необходима инфраструктура: жилье, образование, медицина, транспорт. Это, скорее всего, происходит внезапно — вряд ли власти закладывают в планирование эксцессы международного масштаба. Система оказывается неспособна принять поток людей безболезненно и продолжать работать в штатном режиме. Город начинает импровизировать. Задействуются общественные пространства — там можно создавать места временного пребывания. Мобилизуются учреждения социальной политики — у беженцев есть дети, старики и больные. Чиновники ищут партнеров среди бизнеса и НКО — они могут сгладить удар по муниципальным силам.
Прибытие вынужденных мигрантов требует создания мест временного размещения. Повезло городам, которые имеют большой муниципальный жилищный фонд и сильные движения поддержки беженцев, активисты которых готовы принимать их в своих домах. Но часто в ситуации затяжных конфликтов временные лагеря трансформируются во все более и более постоянные. Властям неудобно отказывать людям в укоренении, но еще более неудобно интегрировать их жилище в общегородскую планировочную политику. Это вступает в противоречие с идеей, что иностранцы пришли к нам просить временного убежища. Поэтому случается так, как произошло в лагере Аль-Хусейн в Иордании. Там временный лагерь беженцев из Палестины существует уже 40 лет и сросся с городом настолько, что трудно понять, где проходит граница между ними.
Беженцы оказываются не только в пространственной сегрегации, но и во временной. Подразумевается, что, когда конфликт закончится, люди вернутся домой. И это снова проблема для городских структур. Как воспринимать мигрантов? Если их интегрируют, то необходимо признать их право не возвращаться на родину. Из‑за этого процесс приспособления людей к новой среде замедляется. Что бы ни выбрал муниципалитет, он занимает ту или иную позицию в войне, в которой не хотел участвовать.
Тем не менее, есть успешные кейсы. Например, по данным 2008–2018 годов, интеграция беженцев в США происходит с заметным успехом. 67% из них рано или поздно обзаводятся собственным жильем. Кроме того, беженцы чуть чаще, чем местные жители, склонны заниматься бизнесом — 3,6% против 3,1%. Работу находят большинство трудоспособных мигрантов, в особенности по прошествии первых двух лет на новом месте.
Только за 2015 год Германия приняла более миллиона беженцев из Сирии, Ирака и Афганистана. Открывшая для них страну Ангела Меркель многократно подвергалась критике на этой почве. Однако спустя пять лет социологи посчитали, что 68% этих людей нашли работу. 17% участвуют в субсидированных программах обучения и повышения квалификации, 3% находятся на оплачиваемых стажировках, и лишь 12% перебиваются случайными заработками. По мнению исследователей, во многом положительная динамика связана с тем, что власти начали уделять огромное внимание языковым курсам и программам интеграции. На это, разумеется, нужны деньги — по минимальным меркам Германия тратит на беженцев 20 млрд евро в год (треть этой суммы уходит на нужды людей вне страны).
Но даже в Германии оказалось много противников политики гостеприимства. Во многом на антимигрантских заявлениях строила свою кампанию правая партия «Альтернатива для Германии» (AFD). По результатам выборов 2017 года она впервые прошла в бундестаг, набрав 12,6% голосов. Социологи при этом утверждают, что в дальней перспективе страна лишь выиграет от наплыва мигрантов, так как немецкое общество стремительно стареет.
Кризис, который мы видим сейчас, уже оказался не всем по силам. Эстония выделила на нужды беженцев 1,3 млн евро и уже сказала, что эти средства заканчиваются. Подобные заявления сделали власти Чехии, Варшавы и Кракова. При этом в Польше, принявшей основной поток людей из Украины, практически нет лагерей для беженцев — их размещают в своих домах поляки. Сейчас людям активно помогают простые горожане, психологи, социальные работники, медицинские службы. В Россию, по последним данным, из Украины прибыло 140 тысяч человек.