С иглы: журналист, врач и соцработник о том, на что похожа реальная наркомания

«Честно говоря, я плохо помню «На игле»: он на меня в то время впечатления не произвел — и выход сиквела совершенно меня не интересует. Единственный, кто запомнился, был шотландский актер Роберт Карлайл: на рубеже 1980–1990 годов, когда я много общался с представителями криминального мира, я встречал пару раз людей, похожих на него. Я был в эпицентре проблемного наркопотребления на протяжении многих лет. Можно сказать, я из него в каком-то смысле так и не вышел, потому что с конца 1990-х годов занимаюсь вопросами наркополитики как журналист, писатель, как человек, который выступает с публичными лекциями и комментирует проблему. Я достаточно высококвалифицированный эксперт — таких в России мало, поэтому, наверное, я и не в России нахожусь (Дельфинов много лет живет в Берлине. — Прим. ред.).

Мой личный опыт начался в конце 1980-х, когда я, бросив школу, ездил автостопом по Советскому Союзу, знакомился с ребятами в разных городах — одни торчали, как тогда называлось, на черном растворе, другие — на винте. Все это были приятные, хорошие люди — почти все они умерли к настоящему дню. Практически сразу я понял, что употреблять опиаты внутривенно опасно, и сумел избежать некоторых проблем, которые были с этим связаны. Других проблем избежать не удалось.

Я был в эпицентре истории: помогал друзьям ложиться в больницу, хоронил друзей. Когда я понял, что моя собственная жизнь нестабильна, возник вопрос, представляют ли вещества для меня проблему или я сам для себя проблема, а вещества помогают мне ее понизить? Тогда я стал изучать вопрос теоретически, и вот прошло двадцать лет, и теперь я знаю, что большинство друзей, которых я похоронил, которые выпрыгивали из окон или каким-то иным способом переходили на ту сторону жизни, могли бы остаться со мной, если бы мы все были более подготовлены. Если бы общественная ситуация в стране была менее репрессивной, если бы таким, как я и мои друзья, вовремя оказывали поддержку, а не били в отделениях.

Если возвращаться к кино, то там же был чемодан денег, который они украли? Если отойти от наркосоциальных проблем, то, конечно, много смешных и диких ситуаций можно припомнить. Определенная кинематографичность, безусловно, присутствовала. В первую очередь, правда, вспоминаются какие-то неприятные вещи.

Например, такой сюжет: в 1993 году я возвращался домой на метро в полупустом поезде — время было довольно позднее. Во время поездки я заметил, что со мной в вагоне едут два крупногабаритных мужика — гопники, только постарше, — и как-то очень неприятно на меня смотрят. В общем, когда мы вышли на платформу, они оказались сзади, заломили мне руки и потащили в милицейское отделение. Посадили в комнату для допросов, и началась абсолютно абсурдная ситуация. Они показали мне фоторобот человека — скуластого, азиатского типа — и сказали, что это я. Парадокс был в том, что фоторобот был совсем на меня не похож. Это было так очевидно, что поначалу казалось смешным. Но следователю и оперу было похрен — они потребовали, чтобы я подписал бумагу, что я соглашаюсь с ними работать и становлюсь секретным сотрудником. Я пытался с ними дискутировать о том, что я не член банды и не сексот, после чего подвергся жестокому избиению. Сменяя друг друга, меня били и нашептывали, чтобы я подписал бумагу. Довольно быстро они вышли на тему наркотиков и под крики «кололся или не кололся» наносили мне удары по лицу. В какой-то момент я сознался, что «не кололся, но курил», и тут же услышал: «Сдай своего дилера, сука!»

Конечно, я помнил всех тех, кто мне что-то продавал, и был готов сдать всех. Я весь трясся и хотел только одного — чтобы это прекратилось. Но за доли секунды, когда я уже был готов начать диктовать телефоны, опер вдруг сказал: «Посиди, подумай». И оставил меня одного. Я остался один в помещении, где были стол, стул, топчан, решетка. Вообще поводом к моему задержанию было то, что у меня с собой не оказалось паспорта, в рюкзачке моем лежала только книга «Догматическое богословие» с Иисусом Христом на обложке. Эту книжку, проведя досмотр, оставили лежать на столе. И, посмотрев на нее, я понял, что меня спасет Иисус. Я встал на колени и начал молиться, и в этот самый момент на меня снизошло спокойствие — Христос, очевидно, меня услышал. Когда вернулись двое, я уже знал, что нужно делать. Во-первых, взял себя в руки, во-вторых, конечно, не назвал никаких телефонов и подписал их бумагу. Но когда я ее подписывал, то делал это нарочито неграмотно, в каждом слове лепил пять ошибок — на тот случай, чтобы позже оспорить этот документ, сказав, что я же литератор и не могу писать с ошибками. После этого мы втроем вышли на улицу — вдогонку нам смотрели менты, дежурившие в отделении.

Дома меня встретила девушка. Я ей все рассказал, и утром мы поехали в прокуратуру, где я написал жалобу на действия сотрудников угрозыска. Через полгода мне пришло письмо из прокуратуры: «Ваше заявление рассмотрено и передано на рассмотрение в уголовный розыск». Примерно год после этого случая мне всюду мерещились те двое; я очень большие выводы для себя сделал. В частности, стал по-другому относиться к людям, совершившим предательство: не то чтобы стал снисходительней, но с тех пор просто вообще никого не осуждаю. Потому что понял — сломаться можешь ты сам. Если бы мне начали пилить ноги и руки, я бы сдал всех. И стал бы совсем другим человеком. Не знаю, насколько весело всем стало после моего рассказа. Но это типичная история, которая могла случиться с каждым, живущим в Москве».

«У меня все началось в 1996-м. Мне было 19, я жил в Твери, и у нас там был цыганский поселок, в котором продавалось ширево на разлив. Приходишь, протягиваешь баян в форточку, а тебе Патрина, Рая, Золушка или Стелка — у них всех очень красивые имена были, кстати, — из трехлитровой банки наливают раствор макового наркотика. Потом друг поступил в МГУ, стал жить в Москве, пробовать разные наркотики, привез в Тверь героин. Это было прямо как в «Криминальном чтиве», когда Винсент Вега вмазывался, — впечатление, будто наркотик прямо из кино и привезли.

Очень быстро влился в так называемое розовое употребление, когда все контролируемо, но период этот недолгий — ничего розового тут нет. Цены росли, цыгане уже продавали не всем подряд, вокруг их поселка стояли спортсмены — уже тоже торчки, — били тех, кто послабее, и отнимали наркотики и деньги. Часть людей отсеялась, просто сказали: да ну все это — лучше дома пиво пить. Я таких называл «ненастоящие наркоманы». А про себя думал: зато я настоящий, крутой, иду до конца, преодолеваю кидал, сбегаю от мусоров. Но недолгое это чувство было.

Я торчал тринадцать лет, много раз лежал в московских наркологических больницах — в «Семнашке» на «Каховке» и «Девятнашке» в Тестильщиках. Это был один из способов держаться на плаву: перекумариться, набраться сил, сбежать от долгов, от мусоров. Попасть в больницу очень сложно, особенно если ты не москвич. Надо взять в наркодиспансере направление, сдать анализы, потом приехать в Департамент здравоохранения в Оружейном переулке, отстоять дикую очередь, получить розовый талон на госпитализацию. Потом поехать на «Каховку» или в Текстильщики и там еще посидеть в приемном покое. Ужасная история: в России наркологическая помощь не френдли, все наркопотребители имеют негативный опыт. Потому что — как происходит? Они приходят к наркологу — и первое, что слышат: «А чего ты пришел-то, Вася? Чего хочешь-то? Ты ж колешься — так тебе и надо!» И поэтому большинство начинает думать: ну а чего я пойду еще раз.

Мне повезло. Я такой человек, мне всегда было все интересно — такой интересующийся наркоман. Заметил, что в Твери появились люди, которые раздавали чистые шприцы, говорили о профилактике ВИЧ. Я подошел, набрал шприцев, брошюрок всяких, сел читать. Выяснил, что это проект «Снижение вреда». Рассказал про это своим — тем, с кем мутил, с кем употреблял. Многие к этому отнеслись с чисто утилитарной точки зрения: о, чистые шприцы, клево, давай сюда. Стал обменивать грязные шприцы на чистые, приставать ко всем с разговорами про ВИЧ и гепатит — вел, можно сказать, пропаганду. Где-то через год меня позвали на работу в «Снижение вреда» — несмотря на то что я в то время сам еще торчал. Платили копейки, но мне нравилось, что я помогаю людям получить чистый шприц или рецепт на трамал, чтобы были силы доехать до больницы.

Считается, что наркоман — слабак, который не сопротивлялся, отдался на волю наркотиков. Не в этом дело! Ну кто захочет вставать с утра и чувствовать, что тебя уже кумарит. Кто захочет идти куда-то воровать, потом продавать, потом унижаться, чтобы тебе продали наркотики, переться в какой-то район, где тебя могут мусора схлопать. Нет таких людей! Никто не скажет: вот это мне нравится, вот это реально мое. Просто когда ты уже лежал в больницах, уезжал к бабушкам в другие города, закрывался дома, и ничего ровным счетом не произошло, вот тогда начинаешь думать: а может, вся эта история про жизнь без наркотиков не про меня?

Мне опять же повезло. Как-то сложились сразу несколько факторов. Я должен был огромную сумму денег, мусора щемили, чтобы я сдал дилеров, поставщики уехали, оставив мне какое-то мизерное количество, которого мне хватило на два дня. Плюс ко всему я влюбился. В очередной раз поехал лечиться, а там кто-то сказал: «Ну а чего ты, может, попробуешь остаться на реабилитацию?» И я остался. А чего было возвращаться-то? Наркотиков нету, мусора каждый день у подъезда дежурят, еще любовь. И перестал употреблять.

Не вернусь ли? Дурацкий вопрос. Меня от человека, к которому я как соцработник хожу каждый день, отделяет грань тонкая. Один раз укололся — и все. Я стараюсь делать все, чтобы не употреблять. А это значит — согласно теории, что у наркоманов внутри какой-то дискомфорт, — я должен делать что-то нужное. Я по собственному опыту знаю, что такие люди, как мы, единственный мостик между миром потребления и социумом. Важно, когда есть кто-то, который поддерживает тебя и не осуждает, несмотря на то что ты уже десятый раз вынес из дома телевизор и мама-папа в тебя не верят. Важно, что даже в такой ситуации найдется человек, который скажет: «Ну хорошо, вынес, и хрен с тобой, твоя жизнь, но если чего — ты звони, сходим вместе на группу анонимных наркоманов, положим тебя в больницу, на тебе пока чистый шприц, как созреешь — мы на связи».

«Я так понимаю, в новом фильме герои снова употребляют, да? Вот смотрите, прошло двадцать лет; кто-то из них употреблял все это время, кто-то не употреблял. Но так или иначе — подумайте сами — двадцать лет человек не употреблял, имея опыт, но все равно вернулся, стал таким, каким был. О чем это говорит? О том, что наркотики — болезнь. Само употребление — лишь симптом, убрав который, мы не вылечим человека.

Еще в школе и не понимая до конца действия наркотиков, я чувствовал в себе какую-то тягу. Первой была трава — и только потому, что мне не нравился алкоголь, а как-то развлекаться в компаниях было надо. Когда окончил 11-й класс, познакомился с героином. Сначала курил его вместе с травой, ну а через полгода стал колоться. При этом я понимал, что наркотики убивают человека, но меня это не останавливало.

На самом деле среди медиков достаточно много употребляющих — я тут не разделяю алкоголь и наркотики. Взять хотя бы Булгакова. Почему он начал употреблять морфин? Потому что заболел и из-за эндорфинов, которые повышают уровень удовольствия. Знаете, есть такое мнение, что человек, который начинает пробовать, — а мы все пробуем — и достаточно быстро подсаживается на иглу, становится наркоманом задолго до первого употребления. Какие-то паттерны в психике заложены изначально.

Случаев была масса. Например, помню, как дежурил в больнице, в нейрохирургии. И поступил человек с травмой головы после драки — он был наркоманом. И я пришел к нему ставить укол, а он, видимо, не доверял, вырвал у меня шприц из рук и сам себе поставил внутривенно. Меня это, можно сказать, возбудило, и несмотря на то что я уже был употребивший, захотел еще. В другой палате мне нужно было поставить промедол пациенту — так вот я половину слил, а половиной укололся. То есть часть промедола, который предназначался пациенту, я разбавил физраствором и поставил пациенту, а часть украл.

Еще договаривался с друзьями-врачами о том, что у меня есть люди, которым можно продать. Я засыпал на скорости, в аварии попадал. В каком-то безумном состоянии сотрудникам ДПС рассказывал историю про то, как меня ждут. Я сто раз мог разбиться, меня могли застрелить, в тюрьму посадить. Но что-то уводило меня от беды, и это чувство безнаказанности подстегивало.

Я считал себя «благородным наркоманом». Потому что я употреблял так называемое стекло, то есть чистые препараты опиумной серии. Разница между героином и ханкой, которую употребляют на улицах, для меня была огромной. Я считал, что ханка — это мерзко и ни за что и никогда к этому не приду. Но через два-три года, когда начались какие-то перебои с препаратами, я на нее пересел. И началась настоящая жизнь — уличная. Ожидание цыган на районе! Ты отдаешь деньги «бегунку» — цыганскому ребенку, — и он убегает куда-то, а ты стоишь и ждешь. Длится ожидание минут пятнадцать, но для тебя это большое мучение. Во-первых, потому что у тебя ломка и тебе нужно быстро уколоться, во-вторых, за тобой следит милиция. И когда ты употребляешь вещество, добытое такими трудами, тебе кажется, что ты кого-то победил.

Уже двенадцать лет я не употребляю. Потихоньку выздоравливаю, работаю над собой. С наркоманией ведь все как при гриппе: можно убрать температуру и насморк, но вирус внутри. Действие жаропонижающего через шесть часов закончится, и температура снова поднимется. Я специально это повторяю. Хорошо, если об этом будут все помнить».

Благодарим Клинику Маршака за помощь в подготовке материала.