Фанерная загогулина по центру сцены изображает кухню. Это главное место действия, поскольку пьеса написана в середине 1960-х годов. По той же причине конструкция оклеена газетами, магнитофон крутит бобину с зарубежными ритмами, а за событийный ряд отвечают не только физики и лирики, но и, например, бывший чекист. Все они в какой-то момент примут активное участие в судьбе чрезвычайно небанального человека, оказавшегося в чрезвычайно банальной ситуации под названием супружеская измена.
Однако суть дебютной пьесы советского писателя Фридриха Горенштейна составляют не только любовные перипетии, но и красота словесного, литературного и диалектического толка. Главное напряжение возникает не в монологах признаний и раскаяния, а в математических расчетах на салфеточке под гитарный перебор и звон стаканов, точь-в-точь как в старых добрых фильмах с Визбором и Баталовым. Высший пилотаж конфликта хорошего с лучшим, соцреалистическая дуэль идеализма и скепсиса.
К презентации неизвестного текста режиссер Евгений Каменькович отнесся со всей ответственностью. Разбавив диалоги редкими увеселительными репризами (на самом деле — катастрофически унылыми) разве что в угоду зрительской бодрости, вставив несколько аккуратных цитат (лирика Евтушенко, дань уважения Петру Фоменко через романс «На бульваре Гоголя», скрытый поклон Леониду Федорову через песню Михаила Рыбы «Какое мне дело до всех до вас» etc.), режиссер обошелся без надстроек, сокращений и вольных интерпретаций. Знакомьтесь, дамы и господа, вашему вниманию — «Волемир»: старое, забытое, но очень интересное произведение.
Название пьесы — имя главного героя. Зовут его почти как Хлебникова, а выглядит он (в исполнении вытягивающего лицо Томаса Моцкуса) почти как Хармс. Признался первому встречному, что переносит камушки с окраин на центральные улицы, чтобы им не было скучно, — и покраснел. Того, кто ему не нравится, он обзывает щукой. На фоне окружающих, с их кредитами, рационализмом и акустической гитарой, он кажется чуть ли не князем Мышкиным. И пьеса, написанная в 1964 году для Театра на Таганке, — про него, про слишком искреннего человека, не готового к разглядыванию души под микроскопом.
Спектакль же, обаяние которого складывают затейливые визуальные и звуковые приветы оттепели, полосатые купальники и атмосфера «Покровских ворот», ставит фрика Волемира в один ряд со всеми прочими, превращая в такие же памятники эпохе, как холодильник ЗИЛ и телевизор КВН. Вот «воспитанный в мещанской среде» престарелый подкаблучник (Иван Верховых), вот его томная жена-эротоманка (Галина Кашковская), с ними рядом разболтанный стиляга (Александр Мичков), математик с добрыми глазами, карандашиком и шевелюрой Эйнштейна (Сергей Якубенко). Однако с заурядной позиции музейного любования спектакль довольно скоро смещается в совершенно иную плоскость; благодаря двум обстоятельствам.
Первое — молодой артист Денис Аврамов в роли расслабленного интеллектуала. Манера консультирующего доктора и пластика фитнес-тренера воздействуют на текст феноменально. Емкие монологи загадочного — в целом неразговорчивого — «человека из ванной» об устройстве человеческого сознания в таком исполнении обретают подлинные интонации настоящего времени, не оставляя сомнения, что со сцены звучат сегодняшние мысли сегодняшнего человека; заходит ли речь о перенаселении планеты или о любви. Почему люди друг другу изменяют? «Всякое явление при чрезмерном развитии переходит в свою противоположность». Расслабьтесь.
Второе обстоятельство — диалоги о научных открытиях и их влиянии на окружающий мир переживают сценическое рождение в дни, когда человечество празднует улов гравитационной волны, с нетерпениям дожидаясь нового сезона «Black Mirror». Таким образом, например, к реплике гротескного математика Прорезинера «Если б все человечество потонуло в Ладожском озере, то вода в нем поднялась бы только на полсантиметра» — сознание мгновенно подрисовывает дружелюбную инфографику.
Словом, «Волемир» в «Мастерской Петра Фоменко» стал еще одним напоминанием о том, что на наших глазах происходит возвращение коммуникативных кодов эпохи первых полетов в космос. Театр реагирует на это по-всякому: появляются квантовые пьесы из фотографий, документальные спектакли о науке, классический хеппенинг перерождается в социальный пранк. Или же — со сцены репертуарного театра, знаменитого своими постановками классических произведений, вдруг звучит забытый текст из 60-х про блаженного человека, а спектакль получается об экзистенциальной силе научно-технического дискурса. Почему люди изменяют друг другу? «Всякое отсутствие симметрии влечет движение по дуге».
