Концерты и искусство в подземелье: кто стоит за преображением Третьяковки

«У этого проекта была в первую очередь образовательная задача. Мы хотели привлечь к постоянной экспозиции ХХ века в Новой Третьяковке — через Пивоварова на эскалаторе, Попкова в вестибюле «Парка культуры» и поезд-музей — практически каждого москвича в городе. Важно было рассказать о том, какие сокровища хранятся на Крымском Валу и в чем их ценность. «Безумству храбрых поем мы славу» — так я вижу историю отечественного искусства в XX веке.

Новая модель музейной среды не то, что только начинает формироваться, — она уже внедряется вовсю. В Москве это уже данность, которая выглядит по-разному в зависимости и от задач конкретного музея, и от общих тенденций, которые диктует наше время. Совершенно очевидно, что музею нужна мультиформатность — именно она позволяет привлечь разные аудитории. Музей должен стать домом, где всем будет комфортно».

«Сегодня музей перестает быть исключительно хранилищем – он превращается в сложный организм, который охватывает все сферы искусства. Музыка, театр и медиа работают вместе — и часто в пространстве музея. От этого он становится более широким понятием. Музей выстраивает более сложные связи с городом и людьми, и наш проект как раз удачно показал, как это может работать.

При этом в отношении к музею как храму искусства я вообще не вижу проблемы: этот подход мне даже нравится. Я не думаю, что в будущем миссия музеев сильно изменится: они по-прежнему будут заняты прежде всего тем, чтобы воспитывать и сохранять. Но она, конечно же, дополнится и расширится: появится больше инструментов, возможностей и направлений. Музей превратится скорее в клуб по интересам».

Илья: «В нашем мире должны сохраняться какие-то якоря: тебя не было, а эти произведения уже были, тебя не будет, а они все равно останутся. То же чувство у меня возникает от работы с такими крупными институциями, как Третьяковская галерея и метрополитен, — для меня это примерно то же самое, как смотреть снизу вверх на небоскреб.

Мне бы хотелось, чтобы результаты нашей работы в музее побуждали людей к тому, чтобы они задумались. Чтобы даже человек, решивший не приходить в музей, делал это осознанно. По поводу сверхважности своей работы я не питаю иллюзий, но все-таки придерживаюсь теории малых дел. Никогда не слышал про Кандинского, Малевича и Кабакова? Не беда — приходи, расскажем!»

Екатерина: «Государственные инвестиции в культуру сокращаются, зарплаты сотрудников не растут, у музеев никогда не было задачи зарабатывать, но сегодня они вынуждены этим заниматься, потому что именно на привлеченные средства они могут делать достойные проекты. Выход в город — это уже не вопрос необходимости, а вопрос возможности.

В классических музеях меня раздражает ощущение, что в них все еще нет места человеку. Третьяковка в этом смысле не делает вид, будто искусство — неприступная Касталия для кучки посвященных в белых одеждах. Она уделяет много внимания современному искусству: неподготовленный человек найдет медведей Шишкина прекрасными, а про авангардистов скажет: «Я тоже так могу». Парадоксально, но в нашей стране люди плохо знают историю ХХ века, — хуже, чем античность или Средневековье. Может быть, из-за того, что до 1937-го года все было более однозначно, а дальше — советское наследие вступает в дуэт с официальной позицией сегодняшней власти, и становится трудно понять, то ли были репрессии, то ли Сталин безудержно велик.

Здорово, когда музейная институция выступает хранителем, а с другой стороны предлагает новые имена. Это своеобразный способ легитимизации: если какого-то современного художника выставляет известная площадка, то он с большей вероятностью принимается (пусть и не с таким восторгом, как мощи Николая Чудотворца). До XX века живописное искусство ценилось в первую очередь как умение достоверно передавать реальность, после — как способ передачи идеи. Но сегодня мы живем в мире, в котором искусство технически воспроизводимо, идеи вторичны, поэтому, возможно, возрастет роль музея не как хранителя, а как интерпретатора знаний».

«Я надеюсь, что именами Пивоварова и Кабакова будут названы проспекты и улицы. Своим вкладом в нашу культуру они заслуживают этого гораздо больше, чем многие военачальники и политические деятели. Но Дейнека и Лабас — кто они? Официальные художники или глубоко самобытные? Из нашей подборки мы благоразумно исключили произведения, которые изображают Сталина и других палачей, потому что в музее им еще место, а в общественном пространстве — точно нет. Относительно позднего советского времени мы можем найти консенсус только в искусстве – в общественной же жизни никакие моральные вердикты вынесены не были, и это мешает нам всем. А в живописи свободно могут существовать и Корин, и Пивоваров, и даже Пластов — если найти угол, под которым на них смотреть».

«Однажды в такси водитель спросил меня, кого я иду смотреть в Третьяковскую галерею на Крымском — он меня туда подвозил. И для него стало открытием, что в галерее помимо того же Айвазовского есть целый этаж с художниками ХХ века. Он о них ничего не знал, и пообещал мне сходить.

В Москве сейчас создаются новые стандарты и правила городской жизни, меняются представление о том, как может выглядеть та или иная инфраструктура. Это верно не только для музеев, но музей должен быть тем местом, которое одним из первых несет новые ценности. Будь это выставка художника, выступление музыкальной группы или театральный перформанс. Или просто новые пандусы для инвалидных кресел».

Евгения: «Отправной точкой для «Интенсив ХХ» стала форма современных сквозных поездов. Мы придумали увлекательное приключение и интерактивную игру, в которой можно путешествовать по разным временам, связанным между собой, — и по разным вагонам состава. Я не являюсь членом музейного сообщества и оттого совсем не против того, чтобы официальные художники показывались рядом с нонконформистами, — метафорически говоря, пусть в музеях цветут все цветы».

Виктория: «Мне бы хотелось, чтобы миссия музея в будущем по-прежнему заключалась в том, чтобы «напоминать и вдохновлять». Но вместе с тем музеи были бы максимально открыты, интерактивны, использовали развлекательные технологии, но при этом не теряли свой профессионализм. Этого, кстати, я жду не только от музеев».

Анна: «Искусство XIX века наши соотечественники понимают и ценят — почему же они не ценят XX век? Мне хотелось бы, чтобы по итогам «Интенсива ХХ» как можно больше москвичей и гостей города знали не только имена Айвазовского, Серова, Шишкина, но и Малевича, Поповой, Родченко, а также Булатова, Кабакова, Пивоварова, Рогинского и многих других художников. Ждать мгновенного результата — излишний идеализм, но люди очень нуждаются в таких небанальных городских проектах, которые помогают им получить позитивные эмоции и впечатления там, где они этого не ждут».

Татьяна: «Нам нужно было показать наиболее важные тенденции и имена, коллекция Третьяковской галереи накладывала свое ограничение. Важным было, чтобы работу можно было представить в заданном дизайнерским решением формате. Возникали и другие факторы, вплоть до юридических: например, для воспроизведения работы Шагала требовалось согласование с Фондом Шагала, а на это просто не было времени. Так что Шагала включить не удалось.

Конечно, выход в город для музея — это реклама. Как и новые технологии, они, бесспорно, полезны, если нужно на месте получить всю необходимую информацию. Но все же это дополнение к произведениям искусства. А подлинники висят в залах, надо прийти, чтобы их увидеть. И все новейшие технологические возможности должны быть в конечном итоге ориентированы на то, чтобы побудить современного человека к общению с искусством. Это задача, которая была, есть и будет, вне зависимости от времени».

Андрей: «Классический музей в усредненном представлении — что-то крайне недружелюбное, закрытое. Хочется, чтобы искусство повернулось лицом к человеку! Именно это мы и попытались сделать в рамках проекта «Интенсив ХХ». Наша сверхзадача — чтобы люди начали разбираться в истории искусства своей страны, смогли отличить Рогинского от Кандинского».

Линда: «ГТГ предложила условно разделить весь XX век на три этапа — авангард (1900–1930-е годы), советский период (1930–1960-е годы) и современные течения (1960–1990-е годы). Нашей задачей было как-то разделить эти периоды внутри проекта. Когда мы стали составлять таймлайн из произведений коллекции ГТГ, заметили, что у каждой группы картин есть доминирующий цвет. Для авангарда это красный, для советских художников — сине-фиолетовый, для современных течений — зеленый. Так и сложилась цветовая гамма проекта.С самого начала мы вместе с галереей пришли к выводу, что не нужно «лепить» картины как есть. Разместить их в пространстве вагона с немузейным освещением, без рам, да еще и напечатанными на пленке было бы попросту кощунственно. Поэтому родился прием фрагментирования смысловой части произведения — так фрагмент становится уже как бы и не картиной, а новой самостоятельной сущностью, стилеобразующим элементом проекта.

Конечно, было множество споров о том, какие картины стоит включать в проект, а какие нет. Много часов раскопок в электронной базе ГТГ, много новых для нас имен. По поводу периода советского искусства и решетниковской «Опять двойки» могу вот что сказать: конечно, все понимают, что этот период — не самый любимый искусствоведами. Но при этом картины того времени до смешного понятны, а понятность — первый шаг на пути к заинтересованности. Для того чтобы понять «Живописную архитектонику» Поповой, нужна насмотренность и бэкграунд. Для того чтобы понять «Двойку», бэкграунд не нужен — тебе либо понравится, либо не понравится».

«Москва — быстрый город, и у людей не всегда есть возможность сходить в музей. Поэтому мы с удовольствием предоставили горожанам возможность пройти интенсивный курс искусства ХХ века прямо в вагоне метро и на станции «Парк культуры». Нам было интересно показать искусство в его развитии, поэтому пришла идея «поезда истории». Переходя из вагона в вагон, пассажиры попадают каждый раз в новую эпоху искусства.

Метрополитен — сложнейшая транспортная система, где каждый винтик работает по четкому регламенту, поезда ходят по графикам, исполнение которых — гарантия практически самого короткого интервала движения поездов в мире. Так, для организации ночных мероприятий нам нужно было, например, корректировать график движения хозяйственных поездов, которые перемещаются по метрополитену в ночное время, менять регламенты работы эскалаторов. Для нас такие мероприятия действительно трудоемки — важно предусмотреть все мелочи. Со стороны метро, например, в организации первого концерта было задействовано порядка 200 человек».